Я показываю рукой в морскую даль и говорю;
— Море.
— Маге! — отвечает мне Корнелия.
— Море! — настаиваю я.
— Море! — повторяет она и улыбается. — Море…
Мы медленно идем по берегу, показываем на скалы и камни, заборы и скамейки, тополя и каштаны и ведем урок русского языка, который мы начали сегодня утром и который нам предстоит вести еще долго, очень долго.
И когда поздно вечером, в глубокой темноте августовской крымской ночи мы возвращаемся к дому Витькиной тетки, я вдруг решаю, что нужно сейчас же, немедленно научить Корнелию еще одному очень важному слову. Д показываю рукой на всех нас троих и говорю латинское слово "amici" и перевожу по-русски — "друзья".
И Корнелия понимает и с улыбкой повторяет — очень точно, звук в звук:
— Дру-зья! Amici! Дру-зья!
Я показываю на Витьку и говорю латинское "amicus" и русское "друг". Потом показываю на себя и говорю то же самое.
Корнелия понимает и легко повторяет:
— Друк. Amicus. Друк. Дру-зья!
Потом вдруг лукаво улыбается и поднимает вверх палец:
— Sed magis amico veritas![15]
…Первую половину следующего дня мы проводим в ялтинских магазинах. И по мере того как Витькина тетка заходит с Корнелией в одну примерочную, в другую, в третью, она все сочувственнее и доверчивее глядит на свою юную попутчицу. Мы с Витькой не знаем, что происходит в этих примерочных. Но мы догадываемся об этом по смущенному и возбужденному лицу Корнелии, по глубоким вздохам тети Нины и по ее тихим, как бы к самой себе обращенным словам:
— Ровно дитя малое… Ничегошеньки не понимает… Это ж надо — комбинации шелковой сроду не видела…
И все-таки к обеду Корнелия одета. На ней остроносые черные туфельки, тонкие чулки и легкое, хотя и не самое модное платье.
Тут уж ничего не поделаешь — платье тетя Нина выбирала по своему вкусу. Из магазина в магазин мы носим новенький коричневый чемодан и укладываем в него тапочки, свертки с бельем, серый плащ, халат, купальник… Это очень здорово, что тетя Нина сообразила купить Корнелии купальник. Мы бы наверняка забыли.
В чемоданчике же лежит и черно-серебристый костюм Корнелии, в котором она еще сегодня утром выехала из Гурзуфа. Она сама вынесла из магазина этот костюм, завернутый в бумагу, и сама уложила его в чемодан. В этот же чемодан она положила и маленький белый ящичек, на котором я так, кроме ручек, ничего больше и не смог разглядеть.
Что могло быть в белом ящичке? Корнелия говорила, что может установить связь с космическим кораблем Гао… Может, это и есть ее передатчик?
Мы обедаем в открытом кафе, на набережной.
Мы берем бутылку "Массандры", и тетя Нина ворчит, что мы зря тратим деньги, что можно было бы пообедать и у нее, что нам еще хватит забот и расходов с этой странной девчонкой, которая точно с Луны свалилась — ничего не знает. Даже как чулки пристегиваются…
Витька слушает тетю Нину и конфузливо чешет затылок.
— Ничего, тетя Нина!.. Одну бутылочку можно… А от остальных нам все равно теперь придется отказаться… Бюджет не выдержит…
Пообедав, мы возвращаемся в Гурзуф. Нужно отвезти домой тетю Нину. Она торопится, потому что вечером уезжают квартиранты и надо принять у них комнату.
Тетя Нина оставляет нас ночевать у себя, хотя мы и собирались успеть к ночлегу в ялтинский кэмпинг.
— И не думайте, — решительно говорит она. — Никакого вам кэмпинга не надо. Зря деньги-то тратить… Да и не пустят вас всех в кэмпинг. У Корнелии паспорта-то, небось, нету?
— А ведь верно, тетя Нина, — говорит Витька. — Без паспорта не пустят… Как мы сразу не сообразили?
— Вы уж по дороге старайтесь квартиры для ночевки подыскивать, — советует тети Нина, — С квартирантов паспорта не спрашивают… — Она вздыхает. — Ох, и хлебнете вы еще с ней горя!..
Мы сидим с тетей Ниной рядом. Я вижу, как жалостливо глядит она на Корнелию. Она, видимо, никак не поймет, откуда взялась Корнелия и почему эта девушка не знает многих элементарных вещей.
Теория относительности для тети Нины — темный лес. Она и не слыхала про такую. Где ж ей понять, откуда взялась Корнелия?
Наконец, Витька останавливает в тетининином дворе машину и поворачивается к нам.
— Тетя Нина, — говорит он, — проведи с Корнелией инструктаж по поводу купальника, а? Мы бы сейчас на море пошли… А то уже второй день у моря и даже не искупнулись.
— Ладно уж, проведу! — Тетя Нина улыбается. — И где вы только ее такую нашли?..
Через час мы уже в море, в воде, по-вечернему теплой и нежной.
Корнелия входит в воду осторожно, боязливо, и я хочу подойти к ней и подать руку. Но Витька, уловив мое движение, удерживает меня:
— Подожди. Пусть сама.
— Мне кажется, она ни разу не купалась в море.
— Чудак, она просто отвыкла. Как она могла жить в Пантикапее и не купаться в море?
Мы оба восхищенно смотрим на нее. В сиреневом купальнике, тоненькая, тепло-белая, как статуэтка из мамонтовой кости, Корнелия удивительно хороша. Она понимает, что мы любуемся ею. Но я чувствую: есть что-то нехорошее в том, что мы любуемся ею оба, вместе. И, видно, она это тоже чувствует, потому что вдруг бросается в воду и плывет в море. Она плывет легко, уверенно, как будто плавала вчера, позавчера и вообще каждый день. И мы ошалело смотрим на нее, а потом бросаемся вдогонку. Но догнать ее не так-то просто. Она хорошо плавает. Однако мы все-таки ее догоняем, и она хохочет и кричит что-то звучное и веселое на своей латыни.
Мы плывем рядом и смеемся и тоже что-то кричим и впервые чувствуем себя с Корнелией легко, свободно и просто. Впервые за эти двое суток на нас не давят века, разделяющие наши годы рождения. Мы точно так же смеялись и дурачились бы с любой знакомой девчонкой.
Видимо, Корнелия чувствует то же самое, потому что, когда мы выходим из воды, она неожиданно кладет руки нам обоим на плечи и звонко, радостно произносит:
— Дру-зья! Дру-зья!
И добавляет слово, которое выучила сегодня за обедом:
— Ха-ро-ший! Bellus! Ха-ро-ший!
4.
Проходит два месяца. Теперь я уже могу немного говорить по-латыни, а Корнелия так же может сказать самое необходимое по-русски. Понятно, что я все еще часто ошибаюсь, составляя в уме латинские фразы, и Корнелия мило смеется над моими ошибками. Она иногда тоже загнет по-русски что-нибудь такое, что хоть стой, хоть падай. Но она не обижается, когда я смеюсь. Она вообще не обидчивая.
Витька тоже понемногу зубрит латынь и уже может изъясняться на ней примерно в тех пределах, в каких изъяснялся я, когда Корнелия появилась у нашего костра.
Мы давно вернулись домой из отпуска и живем в городе, в который нас с Витькой, коренных москвичей, забросила судьба молодых специалистов.
Корнелия живет с нами. Вернее, не с нами, а со мной, потому что у моей квартирной хозяйки нашлась еще одна свободная комната.
Витька же до сих пор живет в маленькой комнатушке в коммунальной квартире, и устраивать Корнелию у него, понятно, было невозможно.
Если говорить откровенно, я очень рад, что так получилось.
Рад, потому что люблю Корнелию и давно не скрываю этого ни от себя, ни от нее, ни от Витьки.
Наверно, это плохо, что я не скрываю. Наверно, именно поэтому Корнелия так сдержанна и порой даже строга со мной. Пока она не была уверена в моей любви, она была совсем другой. Она была мягче и нежнее. Она глядела на меня порой такими глазами, какими можно глядеть только на близкого, дорогого человека. А с тех пор, как я сказал ей злосчастное это "агпо" — люблю, — она совершенно изменилась.
Она становится теперь прежней только при Витьке. Вначале я не обращал на это внимания. Потом заметил и стал думать. Высокий, стройный, спортивный Витька, конечно, гораздо привлекательнее меня. Я на полголовы ниже его, и толще, и уже начинаю лысеть, а у Витьки такая пышная каштановая шевелюра, что и в небольшие морозы он может спокойно ходить без шапки. Я уж не говорю о том, что Витька по-настоящему хороший парень, что он талантливый инженер.
Наверно, будь я на месте Корнелии, я, не задумываясь, предпочел бы Витьку.
Однако вскоре все эти мысли я отбрасываю, потому что понимаю их нелепость. Не в том дело, любит не любит Корнелия Витьку, а в том, что он не сковал ее своим "ато" (даже если тоже любит ее), а я сковал. Всегда легче и проще только с другом, чем с другом, претендующим на большее.
И поэтому я твердо решаю не напоминать ей о своей любви. Ни разу. Не напоминать, чтобы и со мной она почувствовала себя свободно и просто.
Не напоминать до тех пор, пока она сама не вспомнит об этом.
А если не вспомнит?.. Ну, что ж… Значит, ей и ни к чему об этом вспоминать…
Мы с Витькой до сих пор еще не успели купить Корнелии всего, что положено иметь девушке, хотя спустили все свои невеликие сбережения.
Когда мы покупали ей зимнее пальто, мохнатую шапку и меховые ботинки, она удивлялась:
— На Земле все еще пользуются такими тяжелыми вещами?.. Я уже давно-давно отвыкла от них.
Когда мы покупали ей осеннее пальто, она спрашивала зачем два? Когда мы, покупали ей боты и тяжелые осенние туфли — она тоже удивлялась: зачем столько?
Еще в Керчи во время дождя она попросила нас выйти из машины, переоделась там и вылезла под дождь в своем серебристом костюме и ботиках без застежек. Оказалось, что и костюм и ботики не промокают. Она очень удивилась тому, что у нас с Витькой нет легких непромокаемых костюмов. Это ведь так удобно!
Ее серебристый костюм оказался не только непромокаемым. Он оказался и согревающим.
В конце сентября, когда мы с Витькой мерзли в плащах и свитерах и собирались со дня на день надеть осеннее пальто, Корнелия спокойно ходила по улицам в своем костюме и надевать пальто отказывалась. Она объяснила нам, что ее костюм не только согревает в холодную погоду, но и охлаждает тело в жару. К тому же он не рвется.
И очень легко чистится. В таком костюме можно ходить до тех пор, пока он окончательно надоест человеку.
Моей квартирной хозяйке мы сказали, что Корнелия итальянка, моя дальняя родственница по матери, что она приехала к нам на несколько месяцев погостить. Объяснять хозяйке настоящую историю Корнелии было бессмысленно — она бы ничего не поняла, не поверила и еще, чего доброго, отказалась бы сдать комнату. Она, моя квартирная хозяйка, темная старуха, с трудом читает и расписывается. Она только деньги умеет быстро считать.
Мы не могли сказать ей ничего другого, потому что у Корнелии все еще нет паспорта и, естественно, нет прописки. И это последнее очень беспокоило мою хозяйку. Она боялась штрафа. И успокоилась только тогда, когда мы с Витькой клятвенно заверили ее, что любой штраф уплатим сами.
Конечно, паспорт Корнелии надо было добывать. И мы с Витькой ходили к начальнику городской милиции и рассказывали ему всю эту необычную историю. Он слушал нас внимательно, не перебивая, а затем спросил: — Зачем вы все это выдумали, ребята? Чего вы этим хотите добиться? Я никак не пойму…
Он не верил нам. Мы ушли, ничего не добившись.
Он даже не хотел разговаривать с Корнелией, потому что не верил в ее существование.
— Но мы можем привести ее сюда! — в почти полном отчаянии сказал я.
— Зачем? — Начальник милиции пожал плечами. — Вы же говорите, она не знает русского. А я не знаю латыни. Значит, разговаривать с ней мы все равно не сможем. А с вами я уже поговорил… Обучите ее русскому языку, потом приводите.
Подгонять Корнелию с изучением русского было не нужно. Она занималась почти целыми днями.
Как-то Корнелия сказала мне:
— Наверно, я уже достаточно знаю ваш язык, чтобы получить какую-нибудь работу. Как ты думаешь?
Я замялся. Я знал, что поступить на работу без паспорта невозможно.
— Любая работа у нас требует образования, — ответил я. — Нашего образования. Поэтому тебе надо будет учиться в нашей школе.
— Я могу поступить в школу сейчас?
Я отрицательно покачал головой.
— Сейчас рано. Ты еще плохо говоришь по-русски. Ты еще только учишься писать. Тебе нужно долго готовиться к школе. Кстати, ты учила когда-нибудь математику?
— Да. И в детстве, и на корабле Гао. Только по разному. Я училась на корабле Гао… И вот теперь надо снова…
К сожалению, я сам почти забыл математику.
Я мог предложить Корнелии только простейшие арифметические и алгебраические уравнения, простейшие теоремы.
Вначале я по привычке записал их арабскими цифрами. Потом мне показалось, что арабские Корнелия все еще знает нетвердо, и я выстроил рядом столбик — перевод арабских цифр в римские. Этот столбик Корнелия перечеркнула — перевод ей уже был не нужен. Но на уравнения и теоремы она сперва глядела непонимающими глазами. У нее даже слезы выступили от огорчения.