`Да он знает!` — похолодел Кирилл и настороженно уставился на Ричарда
— Ты опять перепил что ли? — презрительно скривился граф.
Лицо короля дрогнуло, веко нервно дернулось. Его Величество угрожающе медленно поднялся, небрежно откинул салфетку и надменно уставился на Криса:
— Сам уйдешь или помочь? — спросил спокойно, но Кирилла от этого протяжного, равнодушного голоса, больше похожего на рык, приморозило к стулу. Понял, не рад король другу, ох, не рад.
Крис, видимо это понял, напрягся. Но хоть и пытался всеми силами выглядеть невозмутимым, руки в карман засунул, подбородок гордо вскинул, закачался на каблуках, однако взгляд ушел в сторону, забегал по сторонам, губы побелели.
`Дурак. Отползал бы пока не поздно' — подумал Кирилл, чувствуя, что развитие событий обещает быть бурным, и уже прикидывал в какую сторону метнуться в случае чего. Спина противно заныла, напоминая хозяину о своем недавнем потрясении.
В ярости король — значит, быть кому-то битым, чему-то разбитым. Нужно быть слабоумным и слепым, чтоб не понять — кому?
Кирилл осторожно положил приборы и приготовился к развязке, искренне надеясь, что у Криса все ж хватит ума уйти от греха подальше. Смотреть, при всем неуважении к графу Феррийскому, как его убьет король, желания не было, пусть и заслуживает, пусть и сволочь, и проучить надо, но лицо у Ричарда такое было, что любому понятно — педагог из него сейчас никудышный, а вот убийца в самый раз.
Видимо, и Крис это понял, дрогнул, отступил и молча вывалился из беседки.
`Мудро рассудил. Слава богу, не все мозги у подола оставил`, - перевел дыхание Кирилл, а Ричард проводил друга нехорошим взглядом, подвигал челюстью, словно прикидывал: если сейчас бластер вскинуть — долетит заряд или нет? Сел на место, а лицо такое, словно не отпустил графа, а похоронил, могилку заровнял и асфальт положил, для верности.
Кирилл погладил затылок и головой качнул:
— Зря вы ревнуете.
— Да? Думаешь не к тому? — прищурился Ричард — взгляд, что скальпель хирурга.
— Не к той, — поправил Кирилл, а сам и не рад был, что рот открыл, полез под руку. Глаза короля всего лишь с минуту изучали его, холодно-бесстрастно, а парень в эту минуту себя завтраком для хищника ощутил и чуть не поседел — неприятное ощущение. Наконец Ричард опустил глаза и принялся за салат, бросив:
— Поясни.
Стушевался Кирилл, затылок опять погладил — что сказать? То, что в голове с момента приезда бродит? И ни доказательств, ни фактов.
— Мне кажется, что она не та, за кого себя выдает.
— Кажется? — презрительно скривился монарх, то ли передразнивая, то ли вопрошая.
— Да. Увы, фактов у меня нет.
— Тогда на чем основывается столь странный вывод? — выгнул бровь Ричард, отодвинув опустевшую тарелку и принимаясь за кофе.
— На ее поведении. Не так она себя ведет и разговаривает не так, как раньше.
— А как она разговаривала раньше?
— Она правду говорила, не врала, не фальшивила, не играла!
— Уверен?
— А вы? — обозлился парень. Вот тебе — хотел как лучше, а получилось как всегда. Сидит как дурак, объяснить что-то пытается, а король с ним как с мальчишкой, словно он анекдот ему рассказывает, а тема-то не смешная, если допустить мысль, что он прав, то выходит…
Кирилла в дрожь бросило, побледнел, всерьез задумавшись над своим предположением.
От Ричарда это не укрылось, уставился подозрительно:
— Некрасиво отвечать вопросом на вопрос, молодой человек. Рассказывай!
— Она никогда не прикрывалась другими для достижения своей цели. Не она это! Анжина не может так поступать!
— Понятно, — криво усмехнулся король и, бросив салфетку, встал. — И тебе отставку дали. Крис значит…
— Я не о том.
— А я о том. У меня к тебе просьба — ты пока оставь свои догадки при себе, хорошо? — Ричард встал и покинул беседку, даже не взглянув на Кирилла.
Тот посмотрел ему в спину и подумал, что нет глупее и опаснее занятия, чем лезть в отношения супругов со своими измышлениями.
Король шел по аллее, желая увидеть жену, и обдумывал услышанное: `Неужели Кирилл прав? Я ведь сам думал так же, пока не услышал ее, не почувствовал. Миг всего и опять тишина. Что же происходит?
Он еще не видел Анжину, но услышав ее беззаботный смех, раздающийся за кустами акации, припустил на звук, свернул за кусты и увидел очаровательную картинку: его друг, достопочтимый граф Ферийский, сияя, как начищенный ботинок, вальяжно развалившись в кресле, сыпал остротами, а королева, благосклонно кивая и кокетливо поводя оголенными плечиками, заливисто смеялась и довольно щурилась. Меж ними стояла ненужная шахматная доска с расставленными фигурками. Невдалеке маячили охранники, стараясь максимально слиться с окружающей средой: фонтанами, скамейками, цветами и прочей растительностью.
Ричард моментально разозлился и, нацепив на лицо маску надменности, сверкая глазами, направился к парочке с твердым намерением — разрушить эту идиллию. Он даже знал — как. Клокотавшая в душе ярость слепила разум, а руки желали близко пообщаться с физиономией друга. Зря он его отпустил.
Король нарочно медленно подошел, навис над шахматной доской и, чуть склонившись над ней, повернул голову к жене:
— Здравствуй, милая! — прошипел он со зловещей улыбкой голодного вампира.
Анжина подавилась смехом, в ужасе уставилась на него и отпрянула. На лице выступило явное желание испариться. Ричард накрыл ее плечо ладонью, чтоб она не вздумала сбежать, и повернулся к графу:
— Развлекаешь?
Крис пошарил взглядом вокруг, словно искал шапку-невидимку или сапоги скороходы, но не обнаружив ни того, ни другого, напрягся и промолчал.
— Молчишь? Что так? Не желаешь развлечь меня?
— Конечно, Рич, присоединяйся.
— Спасибо! — ядовито процедил король.
— Ричард, перестань! — занервничала королева, чувствуя нависшую угрозу.
— Почему? — с самым невинным видом поинтересовался король, заглядывая ей в лицо.
— Ты ведешь себя, как шут!
— Ах, извини, я забыл, что эта должность уже занята… — Ричард нехорошо улыбнулся, повернувшись к Войстеру, — графом Феррийским.
Крис нахмурился и начал подниматься, придумывая на ходу достойный ответ, но не успел, король просто оттолкнул его пятерней в лицо, заставив вернуться в кресло.
— Не смей! Не смей! — вскочив, закричала Анжина.
— Моя отважная и честная женушка готова встать на защиту своего любовника и прикрыть его грудью?
Королева задохнулась от возмущения и гордо вскинула подбородок:
— Как ты смеешь?!
— Я еще твой муж, милая. Интересно, чем тебе это сонно-апатичное существо по нраву? — выгнул бровь король.
— Прекрати! Сейчас же прекрати паясничать! Ты пугаешь меня до смерти! Посмотри, в кого ты превратился? Кидаешься на всех! Я пожалуюсь Илжи!
— Не будь ребенком, — презрительно скривился Ричард. — Я о-очень `боюсь' твоего брата. Ты не объяснишь мне — с каких это пор он стал твоей опорой и защитой? Сколько доверительности, тепла. Сейчас всплакну от умиления… Только вот нет Илжи, был да весь вышел… на Хиласпи, к жене отдыхать улетел и тебя как обычно бросил!
— Ненавижу тебя! — выдохнула Анжина, губы задрожали, в глазах появились слезы бессилия.
— В последнее время ты много плачешь, милая. Невроз?
Анжина дернулась и, поджав губы, резко развернулась и рванула прочь.
Ричард пристально смотрел ей в спину и пытался уловить ее эмоции, но ничего не чувствовал. Все, что мучило его, клокотало и бередило, принадлежало его душе, а эта рыдающая женщина со своими чувствами и мыслями не находила в ней места. Она была чужой, ненужной… Может быть, она права, и с ним не все в порядке? С ним — не с ней.
Ревность, обида, злость топили его разум, толкая на необдуманные поступки, и расширяли пропасть непонимания меж ними.
Ричард тряхнул волосами.
Он не замечал презрительного взгляда графа, который в ту минуту хотел лишь одного — встряхнуть Его Величество так, чтоб тот рассыпался, испепелить, уничтожить за свое унижение и беспомощность, за тревогу и мучившую совесть, за слезы Анжины, за страх. За то, что тот еще на что-то надеялся, за то, что мучил их одним своим присутствием, за то, что мешал, не понимал и не желал понимать — для него все кончено!
Ричард мазнул по лицу Криса пустым взглядом и, развернувшись, побрел в свои покои. Он чувствовал себя бесконечно уставшим, вымотанным и опустошенным. Он не желал никого видеть, слышать, знать. Сильный человек в короткие сроки превратился в никчемную рухлядь в умелых руках безответной любви, ревности и отверженности и мечтал вернуться в то время, когда он был непробиваем для этих изуверских игр.
Г Л А В А 1 7
Халена сидела на лавке у терема и, блаженно улыбаясь, поглядывала округ. На скуле cправа красовался внушительный кровоподтек, ладонь туго стянута полотном — порезвились вчерась, однако. Славко да Горузд удружили, приложили малость в запале, ухори.
Халена лукаво улыбнулась, вспомнив виновато-расстроенные физиономию рыжего Славко, молодец! Славно ей науку преподали — в другой раз не замешкается. Случись серьезный бой, никто не пожалеет, недосуг. Не увернется — сама виновата — привет прародителям! Правильно Гарузд молвил:
— Вертче будь!
Из-за угла Миролюб вынырнул, плюхнулся на лавку рядышком, холщовый мешочек меж собой и Халеной положил:
— Бери.
— Что это? — вытянула она шею, заглядывая внутрь.
— Семечки.
Девушка взяла горсть, принюхалась: теплые, крупные семечки пахли солнцем, ветром и летом.
— А как их есть? — озадачилась.
Миролюб чуть шелухой не подавился, покосился на девушку недоверчиво: чего выкомуривает? Вздохнул:
— Вота, — показал, — на зуб его уложишь — кусаешь, нутряное в брюхо, шелуху на волю, — сплюнул остатки на землю.
— Насорим, — протянула Халена, с осуждением проследив за полетом шелухи.
— И чего?
— Нехорошо.
Парень плечами пожал — что плохого?
Девушка с сомнением посмотрела на зажатые в горсти семечки — есть хотелось, а вечерять когда — одному богу ведомо.
Миряне к празднику готовились, все девки да бабы у святилища собирались с Устиньей да старой Хангой во главе. Большой фуршет намечался во славу Солнцеворота, самая макушка лета пришла, для мирян праздник великий. Не работали нынче и не ратились, из сундуков новые наряды доставали, обряжались, столы у святилища стелили красном, снедь метали да дрова к кострам готовили.
`А время к четырем ближе — до ужина, как до Белыни пешком'- вздохнула Халена и неумело разгрызла первую семечку, шелуху на лавку положила, рядом.
Миролюб покосился — чего удумала? Но промолчал — его дело предложить, ее дело бавиться, и закашлялся — Гневомира узрил. Несло того по улочке, как скаженного, аж подпрыгивал: лик грозен, кудри в сторону. По всему видать, сердит не в меру.
'В аккурат в праздник с дозору возвернуться! Эко подвезло-то! Настроение таперича попортит, как пить дать! А то и с лавки погонит. У-у-у, побратим выискался! — сверкнул глазами Миролюб.
А Гневомир к ним подошел, брови свел сердито, руки в бока и ну, сопеть недовольно, Халене на нервы действовать, а на Миролюба только зыркнул и яки не узрел: пусто, мол, на лавке!
Тьфу!
Халена посмотрела на обтянутые кожаными штанами ноги, выросшие перед ней, и начала поднимать голову, через минуту затылок лег на спину, а глаза, наконец, встретились с ликом побратима. Ох, и здоров!
— Знать, сестрица, без мово ведому ратиться вздумалось?! — гаркнул Гневомир.
Пара ворон от его ору с крыши грохнулась и, недовольно каркнув, рванула ввысь. Халена поморщилась и заметила ехидно:
— Это вместо — здравствуй, очень рад видеть, как дела?
— Чаво?! — опешил парень.
— Того! Что кричишь? Глухих вроде нет. Садись, отдохни. Как дозорилось? — на лавку кивнула. Тот моргнул растерянно и плюхнулся на предложенное место, оттеснив Миролюба.
— Семечки будешь? — предложила Халена, глядя на его недовольную физиономию.
— Чаво?!
— Семечки! Чаво', - гаркнула в ответ девушка, передразнив и подумала: 'Чем их интересно в дозоре потчуют? Мухоморами и беленой?
— Семечки лузгаете? Этот приволок? — засопел Гневомир и Миролюба `теплым` взглядом одарил.
Тот глаза в сторону отвел: свяжись со скаженным, когда серчает — кости по двору не соберешь, мигом раскатает, скорый на расправу. И чего, спрашивается, надобно?
— Ну-у-у, — протянул.
— Ну! А где был, когда ейный лик разукрашивали, а?! Почто не осадил?!
— Не твово ума дело! Где надобно, там и был! Не дитё, сама ведает, что деит!
— Она-то ведает?! А энти — ухари, лешак их побери?! А ты?! — закипел Гневомир.
— Что ж ты кричишь? — поморщилась Халена, никак в толк взять не могла — что его так разбирает?
— Чаво?! Таво! Нет меня в городище — в тереме сиди! Семечки вон лузгай, а то сечу ей подавай! Вона лик, как изукрасили — побавилась, ратница?! К отцу возвернуться вздумала?!
— Осади! — прошипел Миролюб.
— Да хватит вам! — повысила голос Халена и на побратима уставилась. — Что завелся? Кричишь, как медведь пчелами покусанный. Ну, приложились молодцы малость — с тобой не бывает? Подумаешь, синяк заработала. Правильно — наука будет. Вот уж действительно — повод для криков! Да и какое тебе, собственно, дело? Отец родной? Может, я тебе с той миской каши свои гены подарила?
Гневомир растерялся от такой отповеди, смотрел во все глаза, хмурился, понять пытаясь — чего она разошлась? Он же об ей печется, о сохранности значит.
— Без меня ратиться не след, заломают, — буркнул.
— Ты в дозор меня брал? Не заломали тебя? А я почему тебя в тереме дожидаться должна? Ну, ты и придумал, умник. А случись что серьезное — тоже тебя ждать? Вы, мол, подождите, господа-недруги, пока Гневомир явится, а там, как он скажет, так тому и быть… Да?!
— Что городишь-то? Лютичи далече, чего им здеся? — не понял Гневомир.
— Причем тут лютичи? — нахмурилась девушка.
— Так вороги.
— А-а-а, понятно! А больше, значит, недругов у вас нет? Остальные, если пожаловать вздумают, обязательно предупредительную петицию пришлют, место и время сечи назначат?
Парни переглянулись — ну, сказанула!
— Кому ж окромя лютичей веред учинять вздумается? Округ свои, а те далече, за Белынью, — глубокомысленно заметил Миролюб.
— Остальные — в друзьях значатся? — заинтересовалась Халена.
— Ну… упредили б.
— Прошлый год лютичи ургунов полонили — никто не упредил, — встрял Гневомир.
— Так те с росками украйничают, а они пришлые, сам ведаешь, с безмирья явились. Ихний князь с лютичами давно сговорился, горцам вередит. Сам, поди, кого полонить ищет, алчный без меры, чего взять с них? Терема из камня…
— На торжище по весне баяли, что Ровна под себя земли гребет, рывничан потеснил, гургулам вередит да и шулеги ропщут, — заговорщицким шепотом поведал Гневомир.
Халена бровь вскинула:
— Кто это?
— Аймаки. По Белыни стоят, у самой уремы, к Вышате ближе. Бают, роски с лютичами сговор имают неправый, супротив всех племен неправду чинят, смуту сеют.
— А нам чаво? — Гневомир семечки из мешка сгробастал на Миролюба насмешливо уставился. — Там места богатые, кони вона какие — тонконогие игриливые, быстрые как ветер, а шерсть у горцев, что пух — легкая, светлая и теплая. Как не позариться? Роски земли чужие бажат, вота и сговариваются, знает Ровна куды лезет. Одним поди ж не по силам
— Подождите, — насторожилась девушка. — Ровна князь росков? А у лютичей кто?
— Азбар шагловитый.
Халена встала, ногой шелуху отгребла, палочку взяла и давай чертить что-то:
— Вот Белынь, так?
— Ну..- протянул Гневомир переглянувшись с сотоварищем — чего им воительница головы морочит?
— А вы где?
— Тута! — ткнул перстом Миролюб, семечки в мешок кинув.
— Получается, меж Белынью и вами еще кто-то есть? Кто?
— Любавичи.
— А здесь? Здесь? — тыкала вокруг Халена.
— Поляничи, венеды, почихеды, беличи, степняки, а там куделы, ручане, хаголы, росичи…
— Подожди, — девушка вычерчивала на земле отрезки, где по ее разумению располагались соседские племена, чтоб представить картину в целом. Импровизированная карта причудливым рисунком ложилась на притоптанную землю. — А где Вышата?