«Современная техника не ломается»… «Только в редчайших случаях…» Не ломается? А отказ двигателя флайера — не поломка?.. В редчайших случаях? А что, ему, Тёмке, легче от того, что случай редчайший? Утром он был довольным жизнью ребенком в счастливой семье, а вечером…
«Время лечит»… «Ты привыкнешь»… От чего лечит? Вернет родителей? Заставит забыть? Он уже месяц в детдоме. Что он забыл? Мамино изломанное тело рядом с обломками этой дурацкой машины?.. Папу, из груди которого торчит какая-то непонятная железка?.. То, что осталось от Танечки?.. К этому можно привыкнуть?.. К чему привыкнуть?.. К душевным беседам воспитателей, переходящим в нравоучительные нотации? К презрению мальчишек, никогда не видевших своих родителей и не понимающих его беды?.. К жалостливым взглядам девчонок?.. К тому, что он один на всем белом свете?.. К чему?
«Мужчины не плачут»… Значит, он не мужчина… Ему всё равно… Зачем, вообще, жить на свете, если ты один и никому не нужен… Зачем… «Мужчины не плачут…»
— Кто тебе сказал эту глупость?
Прихожу в себя мгновенно. Только что лежал на носилках, ощущая свою полную беспомощность и бесполезность, и вдруг несусь по летнему лесу, проламывая кусты тщедушным телом двенадцатилетнего ребенка. И в тот же миг захлестывает волна эмоций. Не моих, но от этого не менее сильных и страшных. Сознание автоматически переходит в аварийный режим. Ситуация прокачивается мгновенно. Ее фантастичность ни на секунду не отвлекает: разбираться, что, как и почему, будем потом. Сейчас только факты. Я бегу по лесу в чужом теле. И я в нем не один, а вместе с настоящим хозяином, двенадцатилетним пацаном, которому хреново настолько, насколько, вообще, может быть хреново человеку, потерявшему в жизни всё, и ничего не получившего взамен. А парень еще и накручивает себя… Пока достаточно. Работаю! Для начала надо сбить с волны. Выхватываю обрывок мысли: «Мужчины не плачут…» и перебиваю мысленным же вопросом: «Кто тебе сказал эту глупость?».
Хорошо, что я успел замедлить бег, а то мальчишка кувыркнулся бы в кусты, так резко и неожиданно он останавливается. Начинает испуганно озираться, потом неуверенно спрашивает:
— Кто здесь?
«Да не крути ты головой, перед глазами всё мелькает. Меня каким-то образом занесло внутрь тебя».
— Как это?
«Откуда я знаю? Пришел в себя, а вокруг деревья мелькают. Ты же бежал, как чемпион мира».
— Но так не бывает!
Парнишка напуган. Не страшно, по сравнению с тем ураганом чувств, который только что бушевал у него в голове, этот испуг — ерунда. Легкий ветерок.
«Я сам знаю, что не бывает. Слушай, давай куда-нибудь присядем и попробуем понять. Раз я уже здесь».
Мальчик садится на бугорок, и мы начинаем разбираться. Самое главное — занять парня делом, а дальше эмоциональный всплеск пройдет, и будет значительно легче. Как помочь в глобальном плане — это вопрос… Но что-нибудь придумаю, другого выхода нет…
Некоторую ясность имеем. Управлять телом можем оба. Если один расслабляется и думает о чем-то постороннем, то второй шевелит конечностями абсолютно полноценно. Попробовали, потренировались. Получается! Даже мои рефлексы, в основном, сохранились.
Мысли друг друга воспринимаем только, если они адресованы напрямую. Примерно как обычная речь. В целом-то это хорошо, ни к чему мальчику размышления старого маразматика. А вот самому маразматику не грех и подумать.
Не верю, что воспитатели в детдоме такие идиоты, как кажется Артёму. После всего пережитого, ребенок в принципе неспособен воспринимать что-либо адекватно. А вот с детьми хуже. Потерявших родителей в детдоме нет, несчастные случаи — редкость. И дети встраивают новичка в свою привычную иерархию, где прав, чаще всего, самый сильный. Так было, есть и будет, во все века и во всех странах. Подрастут — может быть, что-то изменится. Но лет до шестнадцати…
Тёмка к «встраиванию» не готов. Домашний мальчик, привыкший быть любимым и любящим. Хороший, добрый, с тонкой душевной организацией… Нечего ему противопоставить Ваське-Бибизяну, будущему лучшему слесарю какого-нибудь закрытого завода, а пока обыкновенному четырнадцатилетнему «троглодиту», кулаками доказывающему своё первенство.
«Может, с Васьки и начнем?» — спрашиваю напарника.
«А что мы можем? — заинтересовался, но пессимизма в голосе хватает, — он сильнее… и старше».
«Просто набьем морду. Наc двое».
«Тело-то одно, — уныло вздыхает Тёмка, — а Васька здоровый».
«Чем больше шкаф, тем громче падает. — похоже, эта присказка парню не знакома. — Главное, в себя верить. Ну, раз страшно, в этот раз я им займусь».
Мальчик соглашается, всё равно от конфликта не уйти, а скинуть ответственность — счастье, он слишком устал от одиночества.
Двигаем к корпусу. Встреча происходит даже раньше, чем планировали. Да, Бибизян и есть Бибизян. Глазами двенадцатилетнего — здоровенная горилла с пудовыми кулаками. Ладно, сам же говорил про шкаф. Иду прямо на него, не отворачивая: пусть уступает дорогу.
— Эй ты, недоделанный, куда прешь!
— Сам с дороги свалишь, или тебя подвинуть?
Васька от подобного хамства только рот разевает:
— Чего?
— Уступи лыжню, верзила!
Нарываюсь? Ага! А чего тянуть? У ребенка и так комплексов полно, хоть один снимем.
Васька подобного обращения не выдерживает, и огромный кулак летит в голову. Он что, думал, я буду ждать? Чуть вбок, развернуть тело, перехватить бьющую руку и потянуть вперед. Не забыть ногу подставить.
— Это не я тебе нос разбил. Это ты сам споткнулся, бибизян лопухастый!
Клиент доведен до кондиции. Кликуху свою Васька любит не больше тушеной капусты! А потому вскакивает, и летит на меня, как бык на красную тряпку. Совсем не боец, делай с ним, что хочешь. Но ломать ничего не будем, это всего лишь детская драка, а не смертельный бой с врагом Советской Власти.
После третьего приземления Васька встает гораздо медленней. Смотрит на меня, как баран на новые ворота, и вопрошает:
— Это что было?
— Охота на бибизянов. Добавить?
Встать в четвертый раз не даю. Прижимаю к земле коленом и беру руку на болевой.
— Сломать?
— Не надо!!! — в голосе «грозы детдома» проскальзывают плаксивые нотки. Всё-таки, не матерый урка, а мальчишка мальчишкой. — Я больше не буду!!!
— Конечно, не будешь! Еще к кому полезешь — сломаю!
Иду к корпусу. Собравшаяся толпа детей расступается, освобождая мне дорогу. Не успевший вмешаться мужик («Андрей Валентинович, воспитатель старшей группы» — подсказывает Тёма) пытается загородить путь, но, встретив мой (мой, не Тёмкин) взгляд, отступает в сторону. Прохожу в палату, заваливаюсь на койку. Всё тело ломит, физическими кондициями ребенка явно пренебрегали. Ничего, подтянем, главное — заинтересовать…
«Дядя Сережа, а Вы где так здорово драться научились? Вы военный?»
«Я спасатель. Спасатель должен уметь всё».
«А чем занимаются спасатели?»
«Пытаемся предотвратить гибель людей».
«А я смогу?»
«Сможешь. Но придется очень многому научиться. Больше, чем военному или учёному».
«Так много? Почему?»
«Понимаешь, Тёма. У спасателя есть только одна уважительная причина не прийти на помощь. Собственная смерть. И то не всегда».
«Как это не всегда?»
«Я умер сорок семь лет назад. Но видишь — пришел»…
«Раз… два… толчок… раз… два… толчок…»
Тёмка бежит на лыжах. Хорошо бежит, размеренно, два года тренировок дают о себе знать. Физо подтянули. Сейчас тренировки доставляют исключительно удовольствие. И педагоги не возражают, вполне нормальные оказались ребята. Сзади пыхтит Васька Мартышов. Бывший Бибизян. С того дня, когда я его побил, ходит за Тёмкой хвостиком и старается делать всё, как мы. Даже учёбу подтянул. Ни я, ни Тёмка не возражаем. И спарринг-партнера на тренировках лучше не найти, и самому Ваське это полезно. О драках в детдоме давно забыли, разве что изредка пара мальцов расквасит друг другу носы из-за какого-то пустяка. Да и то будет серьезное разбирательство, за что и почему.
А мы занимаемся. Всем, чем можем. Горные лыжи, биатлон, ориентирование, походы, скалолазание… Всё-таки, за полсотни лет многое изменилось в системе. По крайней мере, когда Тёмка попросил начальство сделать скалодром — сделали. Точнее, закупили всё необходимое, а делали мы сами. Не только мы с Тёмкой, но и полтора десятка добровольцев.
Не уверен, что администрация откликнулась бы на просьбу любого воспитанника, но мы — краса и гордость. Отличник, спортсмен, председатель совета дружины… Пионерской. Пионеры здесь, как в дни моей молодости. Раз есть СССР — значит, есть и пионеры. А СССР есть. В своё время это немало удивило. И очень обрадовало. Правда, легкость получения скалодрома — намного больше.
Телом я практически не управляю. Только изредка, для удовольствия, когда Тёмка хочет ненадолго расслабиться. А что делать? Это же его тело, и еще неизвестно, в какой момент мне придется уйти…
«Разрешили!!! Получили согласие! Нам разрешили!»
Тёмка ликует. Все годы он мечтал попасть в горы. И никак. Походы детей без взрослых запрещены. По Подмосковью с нами ходят воспитатели. Даже зимой Андрей, тот самый, встреченный нами в первый день моего присутствия, решается выбраться в лес на выходные с «отмороженными» детишками.
Но поехать на месяц в горы — совсем другое. Так и не сложилось. И вот…
Практика перед выпускным классом — особая. До этого место для работы выбирается централизованно. И профессии тоже. А последняя практика — по выбору. Человек едет подбирать себе место будущей работы. Попробовать её на зуб, чтобы за последний год решить окончательно. Можно и не выбирать, если не определился. Но кто знает, чего хочет, имеет хороший шанс. Васька в прошлом году ездил на погранзаставу, сейчас собирается служить. А Тёма запросил практику на Базе. В моей родной Службе. И сегодня пришло подтверждение. Как мы его ждали! Оба! И неважно, что отказы бывают крайне редко, не принято так с детьми, тем более сиротами. Но… Тёмка уже обжегся на «редчайших случаях»… Никуда не ушла боль, сидит в глубине не затянувшейся раной…
Мне же особая радость: очень хочется побывать дома. Постоять на могилах ребят, посмотреть на горы, где помню каждый камень. Да и глянуть, как теперь живет Служба. Наша Служба, пережившая не одну смену правителей, формаций и государств. Служба, невзирая на все передряги, просто занимавшаяся своим делом. Собственно, я и о властях всегда судил по отношению к Службе… Очень хочется посмотреть на новых ребят, сменивших нас на этом посту. Каковы они? Не придется за них краснеть?..
Высаживаемся в Поселке. Через четыре часа должны прислать «вертушку». Вот так, у Службы есть своя «вертушка»! Причем, не вертолет, а новейшая машина на антигравах — свежее направление в технике. Из того, что нам удалось выяснить, выходило, что надежна она, как наши ноги, но намного быстрее, проста в управлении, и может садиться в таких местах, о которых вертолету и мечтать не приходится.
Но мы приехали раньше расчетного времени, променяв суперкомфортабельный автобус на раздолбанный грузовик времен первого Союза. И ждать встречающих не собираемся: двенадцать километров по знакомому ущелью вполне по силам. Тёмка рвёт с места, даже не спрашивая моего согласия. А чего, собственно, спрашивать, и так понятно!
В ущелье ничего не изменилось. Нет, конечно, выросли новые елочки, взамен погибших старых, где-то упали на дорогу вездесущие каменюки, где-то, наоборот, что-то с дороги сбросили… Блестит металл нового подъемника в воротах: естественно, старый должен был пойти в металлолом еще до моего прихода в Службу, хотя оставался в строю и в день моей смерти… Но в целом ущелье то же. Горы стояли многие тысячелетия и простоят еще столько же. Они вечны, что им человеческая суета и мельтешение…
Темка бежит по ущелью, впитывая новые впечатления, о которых он мечтал четыре года, а я просто наслаждаюсь. Свершилось. Я вернулся домой…
База встречает знакомым пейзажем. Даже краска на строениях точно такая же, как пятьдесят лет назад. На плацу стоит… Соловей! Те же почти два метра роста, короткий ёжик выгоревших волос, нос картошкой и глаза цвета горного неба… Откуда?.. Как?.. Соловей, старый друг и товарищ, погибший в лавине в девяносто восьмом… Я чуть было не перехватываю управление телом, чтобы броситься к нему, но останавливаюсь. Не Соловей это. Просто похож. Чудеса бывают очень редко…
— Это кто к нам пожаловал? — вопрошает стоящий, — неужто, подрастающее поколение практикантов решило сэкономить ресурс нашей «вертушки»?
Тёмка вытягивается. Еще бы, перед ним НАСТОЯЩИЙ СПАСАТЕЛЬ. «Язви, — сразу подсказываю, — он язвит, и ты язви». Парень понимает.
— Не хочу на своей шкуре проверять, — тянет он, — успел ли начальник обучить медведей водить новую технику.
— Ишь ты… языкастый… — усмехается дылда, — а знает ли молодое поколение, что такое кошки?
— А как же. Это пушистые мяукающие зверьки, которых злые и бездушные альпинисты привязывают к ногам, когда выходят на ледник. Животные цепляются когтями за лед и идущий не соскальзывает… Но лично Вам больше подошли бы пантеры.
— А ледоруб?
— Специальное устройство для убийства политических деятелей. Если предварительно вморозить жертву в лед, то описываемый предмет можно использовать для самозадержания на склоне. И предваряя следующий вопрос…
«Соловей» не выдерживает и заходится смехом:
— Карабин — вид оружия, которым сваны привязывают лошадь, а ледобур — это то, чем рыбаки бурят лёд…
— …городского катка, — хором заканчивают оба.
— Свой человек! — спасатель хлопает Тёмку по плечу и протягивает лапу, — Влад Скворцов. Можно просто Скворец!
— Тёма. Дядя Скворец…
— Нет уж, нет уж! — возмущается окрещенный, — либо дядя Влад, либо просто Скворец! Дядя Скворец — это перебор! А лучше избавляйся от «дядь». Нам работать вместе.
— Котэ — орет он в сторону радиорубки, и у меня ёкает сердце. — Давай сюда, пополнение прибыло.
Из окна высовывается голова явно грузинской национальности.
— Слюшай! Нэ могу. Занят, да?
Нет, совсем не похож. Да и откуда здесь взяться Котэ Сапишвили, третьему бойцу нашего «Похоронного Бюро»? Ему сейчас больше ста… Было бы.
Кто-то, может, еще жив… Не более. И уж никак не работает. Самому молодому, Толику-маленькому, уже за семьдесят…
— Палыч! — тем временем орет Скворец, — Палыч! Практикант прибыл!
— А коммуникатор у тебя зачем? — раздается голос, от которого…
Я поворачиваюсь, наплевав на Темкины желания, вообще забывая, что я не я, а Тёмка. Потому что слух меня не обманывает. От столовой неторопливым, уверенным шагом идет поседевший, покрывшийся морщинами и даже немного ссутулившийся Толик-маленький.
Уже две недели… Служба не изменилась…
Нет, конечно, вместо «Самшита» времен моей молодости стоит новенький трансивер. Даже не трансивер, а нечто невообразимое, видео, с экраном на полстены. И не схематичная хребтовка района занимает вторую половину, а интерактивная спутниковая карта, на которой в режиме онлайн можно наблюдать не только передвижения групп, но и состояние людей по данным личных коммуникаторов. И кошки у ребят с изменяющейся конфигурацией зубьев. И палатки, по надежности и комфорту больше похожие на дома… А антиграв-«вертушка»? Сколько безнадежных спасов можно было вытянуть? А сколько наших ребят накрылось в местах, через которые теперь просто перелетают…
Нет, технически Служба выросла очень сильно. Видно, что о нас, наконец, стали заботиться, впервые чуть ли не с момента создания. Наконец-то, там, наверху, поняли, что тем, кто спасает людей, надо помогать, а не ставить палки в колеса. И это хорошо, очень хорошо… Отношение к детям и спасателям — два индикатора, говорящих обо всём.
Но Служба не изменилась. Потому что Служба — это люди. А люди не изменились. Дерьма здесь не бывает, тонет оно, вопреки расхожей поговорке. Слишком тяжела работа и слишком велик риск. Не окупаются никакой зарплатой. Здесь только те, кто работает не за деньги и льготы. Кто согласен и на риск, и на пахоту. Для кого не бывает уважительных причин для отказа от выхода. Кроме одной. И то не всегда…