— Чиж не уходит!!
— Выкини его на…!! — заорал Иван.
— Я ваш, — объявил Аким. — Мальчишек отправили. Здесь индейцев как муравьев.
— Меняй позицию.
— Я пробью «зеленку» у края тростника справа, — бросил Ян. — Двигайте ко мне, тот коридор закрыт.
— Все стягиваемся к семерке! — постановил Иван. — Стася, Сван? Что у вас?
Стася как раз разминалась с воинами, весьма умелыми натренированными мужчинами, а Сван пытался отбиться от других и при этом прикрыть поскуливающую от страха девочку.
— Не молчать!!
— Бога… Душу… — рыкнули оба.
— Так-то, — вздохнул капитан.
Стася поднырнула под рукой воина и, прокатившись по полу, откинула стопой в колено другого с дороги.
— Ребята, к храму подтягиваются лучники и мальчики с боевыми топориками. Лица приятной суровой раскраски, — предупредил Ян.
— У нас толпа на хвосте, командир, — бросил Иштван. — Будем пока кружить.
— Стася, сколько вам надо времени?
Женщина глянула — до Сван и девочки один зал… и человек двадцать горячих аборигенов.
— Пять минут.
— Иштван, десять минут на круг! — передал приказ Федорович.
— Ясно!
— Ян, пятиминутная готовность!
— Жду.
Стася вспрыгнула и пробежалась по краю стены, плечом откинула насевшего на товарища индейца, второму оружием по лицу съездила. Перехватила девочку и дала очередь отпугивая ретивых — ацтеки лишь на секунду дрогнули. Сван развернувшись и выказав потрепанное спаррингом лицо принялся работать локомотивом, прокладывая путь вперед — достали его и разозлили донельзя. Станислава прикрывала его и девочку со спины. По дороге пришлось таки двух индейцев угомонить, иначе либо ребенка, либо мужчину убили.
Патрульные вывалились на улицу и в тот же миг Иван дал залп в гущу толпы, заставляя праздных любопытствующих раздвинуть свои ряды и пропустить гостей.
Сван подхватил икающего от ужаса ребенка на руки и рванул за капитаном, Стасе пришлось отстреливаться. Игра закончилась — в бой вступили лучники и на патруль посыпались стрелы. На удачу, Ян успел нанести удар и произвести смятение в рядах ацтекских стрелков, но второй залп мог оказаться более продуктивным, поэтому мешкать не стоило. «Зеленые» рванули со всех ног, давай предупредительные залпы по желающим их остановить.
— Командир, идем к тебе! — крикнул Аким.
Их зажали на улице. Пришлось воспользоваться дворами и, кружить по ним, уходя от стрел и ретивого воинства с топорами и дубинками. Уже ближе к каналу Сван достали стрелой в руку. Пока Стася перехватывала девочку, мужчины встретили волну лобовой атаки. Индейцы сыпали со всех сторон, намекая, что их много и они упрямы, «зеленые» же злы и с рычанием били всех, кто подступал.
В воздухе уже не только стрелы свистели, но и метательные топорики. Один воткнулся в жердь стены над ухом Ивана и тут же улетел обратно, навстречу со лбом хозяина. Сван злой из-за ранения ревел как морал в брачный период и щедро раздавал удары, стрелял во все, что двигалось. Стасе пришлось вести отстрел, постепенно продвигаясь в сторону от гущи насевших, уводя ребенка.
Аким и Иштван, сходу врубились в драку, образовали коридор. Один схватив Сван за шиворот откинул в сторону от летящего ему в голову топора и выстрелом снял еще одного метателя. Другой прикрыл Стасю и девочку. Перехватил ребенка и потащил к точке уже под прикрытием женщины.
— Уходим!!
Патруль вывалился к реке и был обстрелян из духового оружия. Куртка Ивана как и Акима, превратилась в шкуру ежика, но к счастью никто из людей не пострадал, а второго залпа ядовитых шипов не последовало — Ян систематично угомонил основных «плевателей».
— Зеленка есть, командир, — сообщил.
— Здорово, только нас еще нет, — оттер кровь с губы Иштван и выстрелом откинул особо назойливого ацтека — надоел!
— Вы окружены.
— Новость, — буркнул Аким, перебираясь через канал, окруженный товарищами. Индейцы не остановились — кто на каноэ, кто вплавь кинулись за ними, а те, что засели на другом берегу нетерпеливо ждали гостей, чтобы, наконец, тоже поучаствовать в сражении. Складывалось впечатление, что взять патруль становится делом чести и жизни ацтеков.
— Да откуда их столько?! — взвыл Сван, ступая на другой берег и врезаясь в кусты и притаившихся парней. Двое легли, остальные накинулись.
Сто метров до точки патруль шел больше часа и вконец потрепанный и выдохшийся, влетел в зелень воронки вместе с топориками и стрелами. Одна достала Яна уже в воронке и он выпал в бокс, еще не соображая, что его ужалило в поясницу.
Стася, не устояв, рухнула на колени на пол, Аким просто лег вместе с девочкой, которая давно была в обмороке от пережитых событий. Остальные шатались, но устояли на ногах. И судя по лихим ругательствам Сван, могли еще час мутузить туземцев, щедро возмещая им гостеприимность встречи.
— Обычное дело, да? — тяжело дыша, просипел Аким, недобро уставившись на женщину.
— Ага, — заверила.
— Кто-то недоволен? — вытирая лицо от пота и крови, спросил Федорович.
— Не-е, — приподнявшись, махнул рукой Шалович. — Только просьбочка небольшая, командир: можно на следующее обычное задание я пару ЛП возьму и пару лазерных автоматов?
— Нет, — отрезал тот. — Но можешь написать рапорт о переводе в диспетчерское подразделение.
— Благодарю, — глянул тот недовольно и больше ни слова не сказал.
Иштван засмеялся, указывая на что-то за стеклом.
— Ни-ни-николай-ай!
Чиж метался у дверей последнего коридора, мешаясь медикам, и все норовил прилипнуть к стеклу, чтобы лучше видеть своих. Но встретил он их молча. Яна и девочку тут же приняли медики. Сван же отбился, клятвенно заверив, что явиться сам по их душу, но минут через двадцать. Капитана и Акима вовсе не выпустили за дезинфектор, пока не забрали куртки с приветами от ацтеков — шипами по всей спине.
Потом патруль пополз в арсенальную, приводить себя в порядок в раздевалке, а капитан докладывал по видиофону полковнику о выполненном задании, заверяя, что группу зачистки поднимать не надо.
Иштван плюхнулся на сиденье перед шкафом и глянул на часы, кинув оружие рядом:
— Обалдеть, время девять семнадцать, а вышли в два. Семь часов всего прошло, а такое чувство, что семь суток оттрубили.
— Лихой был спарринг, — согласилась Стася, оседая рядом: переодеться бы, да сил нет. Аким напротив рухнул. Сван раздвинул двери в душевую и сунул голову под струю воды.
— Не, это какой урод детей к этим мясникам на экскурсию посылает?!
— Сейчас Иван явится, у него спросишь, — лениво бросил Иштван.
— Как пацаны, Чиж? — спросила Стася, глянув на каменную физиономию мужчины, который молча стоял у дверей и смотрел на товарищей. Он повел неопределенно плечами и нехотя ответил:
— У психологов в гостях.
— Понятно, — кивнул Пеши, поднимаясь, переодеваться начал.
— И родителям приятно, — заверил Сван, вываливаясь из душевой с одноразовым полотенцем. Вытер лицо, покосился на дыру в куртке:
— Убил бы! Второй раз за месяц в лазарет попасть!
— Яну не повезло, — закрыла глаза Стася, чувствуя блаженную усталость сродную с апатией.
— Повезло. Вытащат.
— А могли всех положить! Всех! Просто так! Из-за каких-то уродов! — процедил Аким. Все уставились на него холодно и недружелюбно.
— Ныть будешь, не сработаемся, — тихо заметил Чиж.
— Да пошел ты!…
— Тихо! — подняла руки Стася. — Не лайтесь. У него просто нервы шалят, пройдет.
— Мы все при полном комплекте нервных окончаний, давайте закатим дружно истерику и потребуем особо чуткого внимания к себе. Что получится? — пожал плечами Сван, стягивая куртку. Аким же притих, потер лицо ладонями, посидел и кивнул:
— Она права.
— Еще один залет, браток, спишут психологи. Истеричка в патруле — балласт, а балластом у нас всегда полное обеспечение на заданиях, — предупредил Иштван и пошел в душевую, обмотав бедра полотенцем.
Мужчина смутился, полез в шкафчик переодеваться. Стыдно — Стася женщина и то подобного не допустила, а он раскис. Оправдываться и говорить что-то бессмысленно. Остается уповать на понимание товарищей и их не злопамятность, а себя на будущем задании крепче в руках держать.
Чиж неторопливо подошел к женщине, постоял и спросил:
— Стася, такое часто?
— Что? — не поняла та.
— Ну, как сегодня, как с этими ацтеками.
— Обычное дело — она же говорила! Что, не понял что ли?! — сорвался опять Аким. Чиж взгляд отвел, подождал пока тот успокоится и отвернется и, сделал резкую подсечку. Руку, которая опору искала, перехватил, за спину завернул и вовсе мужчину в недра шкафчика сунул. Сказал спокойно, но так, что тот дергаться перестал и желание возмущаться потерял:
— Не смей кричать на сестру, которая с тобой слабаком в дерьме купалась, в частности, и на женщину, в принципе. Услышу еще раз — язык откушу.
— Э, Чиж, хорош, у нас так не принято, — качнул головой Сван.
— Жаль, — выпустил тот Акима. — А у нас еще и темную устроить за подобную истерику могут, и бабой до конца срока службы называть станут. Не отмоешься, — со значением посмотрел на Шаловича. Тот волосами тряхнул из шкафа выбравшись: что с ним, сам понять не мог.
— Ладно, вы здесь повспоминайте каждый свое, претензии списком напишите, можете подраться, если мало было, а я в душ, — поднялась Стася. Брюки, куртку стянула, полотенце взяла и пошлепала босыми ногами прочь. Николай как увидел ее фигурку только в трусиках и майке, так будто утром, когда переодевалась не заметил, обалдел. Его развернуло даже. Уставился, талию, бедра, ножки взглядом оглаживая. В груди жарко стало, в голове зашумело — хороша-то!
Женщина за дверью душевой скрылась, а в лицо Николая полотенце Свана полетело:
— Слюнки утри, — усмехнулся и пошел в медчасть.
До вечера Чиж бродил по центру. Не складывалось у него, вопросы мучили, сомнения, непонимание. К мальчикам заглянул, к Яну и не сдержал себя, пошел к Стасе.
— Почему не отдыхаешь? — спросила она, заметив угрюмость в лице и взгляде мужчины. Он послонялся по комнате, сел, на женщину пытливо уставился — та не получив ответа на свой вопрос, повторять не стала — уткнулась снова в файлы, лежала и читала. Хватило ей истерики Акима и меньше всего хотелось от Чижа тот же импульс получить. Показалось той — с претензиями он пришел. А вроде крепкие парни. Жалко было их и остальных членов группы, что вот с такими нервными теперь рисковать начнут, без уверенности в плече товарища на «зеленку» в ту сторону встанут.
— Стася? — позвал несмело Чиж.
Женщина хмуро покосилась на него.
— Я спросить хочу: зачем все это?
Русанова задумалась, отложила файл и села: другое дело. Тут не истерикой, а жаждой понимания пахло. Это все меняло, это понятно было и близко. Важно. По себе знала.
— Сам, как думаешь?
— Не знаю, — голову свесил, покачал. — Ну, мы… ладно. Но зачем детей туда, ты зачем?…
— Зачем? Зачем… Затем, чтобы ребенок не догмами питался и не чужим мнением, а с малых лет свое имел, чтобы понимал, как оно жить вот так, как жили те же ацтеки, как жили в средние века. Чтобы не голословным, а подтвержденным были для него достижения цивилизации, чтобы он ценить научился каждый день свой, окружающих, небо над головой. Чтобы мышление ребенка базировалось не на давлении мнения взрослых, а на собственном видении мира.
— И, получается? — недоверчиво уставился ей в глаза Николай.
— Да. Эти мальчики теперь не понаслышке знают, что такое военное дело, как это когда живут в таких условиях, под давлением, гнетом социума, плановости. Как это бить и убивать. Им не понравилось, они не станут бить, не захотят убивать. Они запомнят урок на всю жизнь и будут ценить данное им, свою жизнь, чужую. У нас давным-давно нет преступности. Нет, случаются такие вещи, как с этими детьми — не намеренная халатность, или отдельные личности думают о себе больше, чем они есть, устраивают эксцессы. Но они не так часты, как было у вас. Войн у нас нет, денег нет, делить нечего, делиться не с кем.
— А что есть?
— Единая земная цивилизация. Сообщество равноправных граждан.
— Миф. Чушь.
— Относительная равноправность. Понятно, рядовой не может то, что полковник, но перед законом равен и тот и другой, и закон морально-этического норматива чтится выше юридического. Конечно, наше общество не совершенно, но совершенства в принципе не бывает. Но у нас не убивают за баррель нефти или кусок медной проволоки. Именно потому, что дети со школы прикасаются к тому, что было и могут сравнить с тем, что есть. Они кстати, подрастая, помогают увидеть недоработки, исправляют их.
— Все равно… Ты не видела глаза мальчишек — в них же… Я видел такие не раз, думал хоть здесь этого не встречу.
Стася отвернулась.
— А ты? Тебе это зачем? Поставили, сама попросилась? Рисковать нравится? Крутую из себя изображать?
— Ничего «крутого» в патрулировании нет. Мне нравиться выполнять свой долг и быть полезной — все. Нравиться не рассуждать, а делать и видеть результат. Рисковать? Разве такой риск позорен или неоправдан? Сегодня мы вытащили трех детей…
— И убили минимум сорок индейцев.
— Ты невнимателен. Мы снимали их, но не убивали. Из сорока предъявленных тобой убито от силы пять, остальные легко ранены.
— Это оправдывает? Если бы вы не шатались во времени, этого бы не было. Не было детей застрявших в самом дерьме, не было бы убийства, потрясений для обеих сторон.
— Возможно, ты прав, но если судить с твоей точки зрения, а у меня своя есть. Для вас история была наукой фактов базирующаяся на домыслах и гипотезах, как правило, но меж тем создала парадигму и впаивала ее в умы. А что давала, чему учила? Многих ли? Вот для тебя, что такое набег Чингисхана? Голый факт, теория вероятности с блеклой картинкой татарина на коне и тьмой его войска ползущего на Русь. Ну и что ты понял, что почувствовал, представив это? Какие иллюзии и заблуждения родились у тебя? А на факты посмотри, не в учебник, на строчки в книге, а на правду, что и как там было. Собственными глазами увидь, как нападают на сонное селение обычных крестьян, которые работали в поле, ростили детей, жили честно, спокойно. С вечера еще легли спать, планы строя: корову подоить, репу прополоть. Мать детишек на печи уложила, в лоб поцеловала. Муж с женой любились, о дите думали, о коровке, что скоро отелится и будет у них прибыль в доме. А утром и тех детей, что на печи спали, и мужа на глазах жены и жену — всех убили. Просто так. Изрешетили стрелами, деревню подожгли. Тактика такая была, не щадить никого, степь жженую после себя оставлять. Вчера еще запах душицы, свежего сена, хлеба по деревеньке разносился, голоса детские, радостные, мычание коровенок, мерные приветствия, неспешные беседы, а сегодня только запах дыма и горелого мяса, трупы, кровь, пепелище… Забудешь ты, если это увидишь? Как отнесешься? Что теперь будет стоять перед тобой за сухими строчками — с такого-то по такое-то — нашествие Хана Батыя или Чингисхана. Как к войне вообще отнесешься, и что думать о желающих развязать ее будешь? Куда пошлешь того, кто схематичную версию завоеваний как достижение полководца будет толкать? Человек, только лично испытав, запоминает, только сам понимает, хоть втолковывай, хоть нет. И если после такой экскурсии хоть пара детишек поймет что такое завоевывать и как оно на жизни окружающих сказывается, если поймет лично для себя что хорошо, а что плохо, если сообразит, что какой-то дядя с дури алчности рванул, кого-то покорять и это будет стоить жизни многих и многих, ради одного, ради собственного тупого самолюбия, то значит не зря экскурсия была, не зря деткам события тех лет воочию показывают. Так рождается понимание истинных и ложных ценностей, принципов вечных и принципов единоличных, понимание правильности и неправедности. Так появляется личность, индивид, а не толпа, вон как у ацтеков. Все так, значит и мы, а иначе против, а против значит к жертвенному столбу или в рабы, подчиненные. Только нет подчиненных, нет рабов и господ, и разницы нет меж нами, и понимаешь это, когда видишь, как тот же ребенок в Африке от голода пухнет, а в средневековой Европе от чумы города вымирают. И понимаешь, что люди независимо от возраста и статуса, цвета кожи и положения в обществе одинаково чувствуют, одинаково страдают от войн и болезней, от несправедливости, теряют близких, любят и ненавидят. Взгляд не «из», а взгляд сверху, со стороны, в объеме, меняет все. Именно это и культивируют у нас, растят не паразитов и приспособленцев, а равноправных членов общества, которые не потянут его вниз, но поднимут, не поставят себя выше, но человечество в целом, не ради покорения космоса или чужой страны, а ради развития и полноценного существования наполненного смыслом. Если ты считаешь, что все это ерунда и миф и ради этого не стоит рисковать, значит так и есть. Для тебя. Переубеждать не стану — твое право иметь свое мнение и его придерживаться. А у меня оно другое, и согласись, я тоже имею на него право.