Я пытаюсь не обращать внимания на свой голод и стараюсь не смотреть, однако запах свежей горячей крови щекочет мне ноздри и заставляет внутренности сжиматься. Я могу себе только представить, какая она удивительная на вкус, такая свежая…
— Вперед. — Сугур отступает, на его губах кровь.
Я не уверен, что это — мой голод, давление со стороны таких же, как я или вино, но внезапно это кажется мне таким пустяком, если я немножко выпью этой крови. Дарклинги уходят с моего пути, открывая мне хороший вид на умирающего мальчика. Его шея и грудь в пятнах крови, дыхание поверхностное и неровное. Я должен был бы почувствовать отвращение, но я его не чувствую. Это зрелище захватывает меня, и на этот раз я не боюсь в этом признаться. Мне не нужно прятать свою истинную сущность от присутствующих здесь, я могу быть монстром, которым я, по сути, являюсь, но никто меня не осудит за это.
Я погружаю свои клыки парню в шею и жадно пью, наслаждаясь ощущением возможности питаться без людских вздохов и криков, не волнуясь, что тебя могут схватить. Парень испускает последний вздох, когда его тело покидает последняя крупица жизни.
Я отшатываюсь, Дурман в крови парня заставляет меня нетвердо держаться на ногах. Я вытираю свой рот, испытывая к себе отвращение. Как я мог быть таким неосторожным? Это место, эти создания. Они заставляют меня вести себя так безответственно, так бесчеловечно. Но я человек — по крайней мере, наполовину.
Я выбегаю из пещеры на воздух. Мне в нос снова ударяет зловоние города и у меня скручивает живот. Меня рвет до тех пор, пока желудок полностью не опустошается.
— Что с тобой? — спрашивает Эвангелина, уставившись на меня. — Это грубо покидать праздник. Сигур на самом деле оскорбился.
— Мне плевать!
— Чем ты так расстроен? Это всего лишь кормление?
— Человеком.
— И что? Именно это едят Дарклинги.
— Я тебе не хренов Дарклинг, я…
— Человек? — она смеется. — О, бедняжка, Эш. Ты и в самом деле считаешь себя одним из них.
— Нет. Я знаю, что не человек, но я и не один из них! — говорю я, тыча в сторону пещеры.
Я иду прочь, но Эвангелина не хочет оставлять меня в покое.
— Эш, ты слишком долго прожил среди людей. Хорошо, что ты теперь среди своих. Ты привыкнешь, и довольно скоро будешь думать, как мы, — говорит она.
— Может, ты просто отвалишь от меня?
— Ох, какой ты нервный, — дразнится она. — Если ты хочешь выжить здесь, то тебе придется стать жестче. У Дарклингов нет времени на человеческие эмоции.
— Как же ты живешь с ними? Они отвратительны, — говорю я, сдавленным голосом.
Они совсем не такие, как я ожидал. Они совсем не похожи на маму.
Лицо Эвангелины ожесточается.
- Сигур хорошо обо мне заботился. Он присматривает за всеми полукровками.
— Так здесь есть еще такие же? — задето мое любопытство.
Она берет меня за руку. И внутри меня вспыхивают различные виды голода, а в том месте, где она прикасается ко мне, кожа горит. Перед глазами всплывает образ Натали и меня охватывает стыд. Тем не менее, я не отпускаю руку Эвангелины.
Она ведет меня в разрушенное здание, в котором сильно воняет разложением.
— Что это за место? — спрашиваю я.
— Госпиталь, — отвечает она.
Мы идем в палату на первом этаже. Эвангелина молча ждет у двери, пока я вникну в происходящее. Ряды металлических коек загромождают всю комнату и почти все они заняты Дарклингами, инфицированными вирусом Разъяренных. Каждый из них на разной стадии заболевания. У некоторых из них еще только пожелтели глаза и истончились волосы, в то время как у других болезнь вступила уже в последнюю стадию, как у мамы. Приторный запах гниющей плоти атакует мои ноздри и желчь поднимается почти к самому горлу.
— Когда-то нас было сто сорок три, — объясняет Эвангелина. — Вирус Разъяренных распространился внутри гетто очень быстро. Сначала заболели Дарклинги, затем полукровки. Мы надеялись, что они выкарабкаются, ведь частично они люди, но… — она покачала головой — Не так уж много мы могли сделать. Мы вымираем, Эш.
Я судорожно сглотнул. Я знал, что полукровки — редкость, но я даже не представлял, насколько все было плохо. Если больше полукровки рождаться не будут в СШС из-за изоляции, то мы с Эвангелиной можем стать последними.
— Твоя мама хорошо о нас заботилась, — говорит Эвангелина. — Она ухаживала за больными, несмотря на риск заразиться самой. Я помогала, как могла.
— Разве ты не боишься заразиться? — спрашиваю я.
Эвангелина упирает взгляд в землю.
- Я уже.
— Ты не выглядишь больной.
— У меня врожденный иммунитет к вирусу. Мы не уверены, почему я не такая, как остальные полукровки, — говорит она — я все еще являюсь носителем, поэтому могу заразить кого-нибудь.
Ей не нужно ничего больше объяснять. Когда Дарклинги занимаются любовью, они часто кусают друг друга, смешивая кровь. Эвангелина никогда не сможет этого сделать, по крайней мере, с Дарклингом.
— Мне жаль, — говорю я.
— Может это к лучшему. Сигур считает, что моя кровь может быть лекарством. Мы были близки к тому, чтобы найти вакцину, но мы слишком сильно ограничены в ресурсах, так что… — она пожимает плечами — Мы не знаем. Вирус мутирует. Он каким-то образом становится все хуже.
Я покидаю палату, неспособный больше стоять посреди своих больных собратьев. Мы идем по гетто, минуя выжженные руины. В отличие от зданий на моей стороне стены, эти увиты плющом и белыми цветами в изобилии с синими ягодами, придающими всему этому месту внеземную красоту. Эвангелина замечает, как я гляжу на них.
— Некоторые Дарклинги выращивают цветы, чтобы сделать это место более пригодным для жизни, — говорит она.
— Как долго ты уже здесь? — спрашиваю я.
— С тех пор, когда мне исполнилось восемь. Сигур нашел меня, истекающей кровью, на Унылой улице, — говорит она. — Он забрал меня сюда. Он отличный защитник.
— Он позволил своей племяннице умереть, — говорю я.
— Он не может спасти нас всех, хоть и старается.
Воспоминание о Яне и Томе на крестах, казненных из-за их запрещенных законом отношений, напоминает мне о Натали. Моё сердце глухо стучит ба-бум, ба-бум, ба-бум. Я так сильно хочу быть с ней. Именно сейчас. Пребывание здесь заставляет чувствовать себя изгоем больше, чем когда-либо. Ясно, что я не такой, как остальные Дарклинги. Когда я с ней, то чувствую себя своим.
Эвангелина удивляет меня тем, что кладет мне руку на грудь.
- Как такое возможно?
— Я встретил свою Кровную половинку.
Она выглядит удивленной.
— Ты не веришь мне? — с вызовом спрашиваю я.
— Я тебе верю. Просто по ту сторону не так много Дарклингов. Я удивлена, что ты нашел свою Кровную пару среди них.
Я гадаю, могу ли рассказать ей, что моя Кровная половинка — человек. Я едва знаю Эвангелину, но инстинкты подсказывают, что я могу довериться ей.
— Она человек, — признаюсь я.
Эвангелина отдергивает свою руку.
- Подобная связь возникает только между Дарклингами. Она не может быть твоей Кровной половинкой.
— Все доказательства говорят об обратном.
— И как же её зовут? — голос её тверд.
Я почесываю шею. Что мне ей сказать? Что моя Кровная половинка дочь Эмиссара стражей, Натали Бьюкенан? И не подумаю.
— Разве это важно? — в ответ спрашиваю я.
— Ты не можешь быть с ней. Эш, ты не можешь отвернуться от своего собственного вида.
— Я не собираюсь от него отворачиваться. Я же на половину человек, помнишь? Так почему я не могу быть с человеческой девушкой? Почему все твердят, что я могу позволить взаимоотношения только с Дарклингом?
— Потому что это против закона, — говорит она.
— Это не запретит мне быть с ней.
Мы подходим к каналу. Пограничная стена — просто полоска на горизонте. Дом так далеко отсюда.
— Мне нужно идти. Сможешь отвести меня к вратам? — спрашиваю.
Она колеблется.
- Ты вернешься? Сигур мог бы это устроить.
Я довольно долго изучающее смотрю на Эвангелину, наблюдая, как её иссиня-черные волосы колышутся, словно поверхность океана. Я не могу отказаться от неё. Нас слишком мало осталось.
— Я вернусь, — обещаю я.
НАТАЛИ
ПОВСЮДУ черным-черно: небо, земля, вокруг нас кружится пепел — весь город скорбит по Крису. Даже школьные занятия на сегодня отменили, чтобы учащиеся могли присутствовать на похоронах. Я потуже затягиваю черный шарф вокруг шеи, чтобы не замерзнуть.
Жук достает сигарету из-за уха и прикуривает. Не могу сказать, что отношения между нами улучшились, после инцидента на его дне рождения, но, по крайней мере, он нормально относится ко мне. Я гляжу на телефон, в надежде увидеть сообщение от Эша. Он не звонил мне со вчерашнего дня, хотя мне казалось, что он позвонит. Мне любопытно узнать, как все прошло в субботу в Легионе. Но ничего.
— Слышал что-нибудь от Эша? — спрашиваю я.
Жук качает головой.
Мы стоим позади собравшихся, наблюдая за похоронами. Грегори безучастным взглядом пялится на гроб из черного дерева. Он стоит, сгорбившись в черном пальто не по размеру, которое мне кажется смутно знакомым, а затем меня осеняет — это пальто Криса.
Дей стоит впереди с остальными скорбящими. Там же стоит моя мать, которая пытается казаться для прессы подавленной, хотя в её лицо напихано столько всякой косметической дряни, мне кажется, что она не способна изобразить хоть какие-нибудь эмоции, за исключением, разве что, легкого удивления. Я не могу понять, с чего вдруг она проявляет такой интерес к смерти Криса; она заплатила за похороны, затем настояла на приезде с двадцатью ближайшими друзьями из СМИ, чтобы «отдать дань уважения». Может это все из-за того, что он ходил в мою школу? Я знаю, что она что-то замышляет.
Её сопровождает охрана, и они же стоят по всему кладбищу, наблюдают за церемонией. Благодаря такому количеству охраны — мне, к счастью, сегодня не нужен личный телохранитель. Себастьян все еще на своем «духовном семинаре» в Центруме и вернется только вечером, так что у меня есть несколько часов относительной свободы.
Джуно Джонс, рыжая корреспондентка с канала Новости Блэк Сити, стоит рядом, делая репортаж о службе. Она говорит своему оператору, чтобы тот снимал маму.
— Эта такая трагедия, внезапный обрыв молодой жизни, — говорит мать родителям Криса и Грегори, достаточно громко, чтобы журналистка могла это слышать. — Будьте уверены, что правительство делает все, что в его силах, чтобы найти того, кто поставляет испорченный Дурман и предать виновного правосудию. Мы подозреваем, что к этому причастны Дарклинги.
Мистер Томпсон хватает мою мать за руку, благодарит ее, а губы матери, накрашенные красной помадой, в свою очередь слегка дергаются, от отвращения, что к ней посмел прикоснуться какой-то Бутц.
— Надеюсь, Вы поддержите Закон Роуза, — продолжает мать. — Он позволит нам держать Дарклингов отдельно, что станет первым шагом к полному освобождению общества от Дурмана.
Мистер и миссис Томпосон охотно кивают, а я сердито смотрю на свою мать. Так вот зачем она здесь? Чтобы заручиться поддержкой для принятия Закона Роуза. Да что за человек будет так себя вести на похоронах парня?
Грегори украдкой бросает взгляд на мою мать, и я понимаю, что он думает то же самое. Сейчас не время и не место для политических игр моей матери — люди скорбят.
— Что происходит между тобой и Дей? — спрашиваю я Жука, когда она оглядывается на нас.
Он пожимает плечами.
- Она все еще наказывает меня за то, что я предпочел Дурман, а не её. Мне кажется, что она никогда меня не простит.
— Может быть теперь, когда она знает, что Эш не подсаживал тебя на Дурман, она будет с ним чуть дружелюбнее? — спрашиваю я.
— Я бы не стал на это рассчитывать. Она упряма.
Я смотрю на Дей и чувствую грусть. Мне хочется столько ей рассказать. Я скучаю по своей подруге.
Я снова проверяю телефон. По-прежнему никаких сообщений от Эша.
Рядом со мной, Джуно Джонс начинает тихо говорить в камеру.
- Я присутствую на похоронах студента средней школы Криса Томпсона, последней жертвы Золотого Дурмана, новый смертельный штамм которого сейчас вовсю продается на улицах, — говорит она, подходя чуть ближе к оплакивающим покойного парня. — Крис Томпсон — шестой подросток за последние две недели, который умер от передозировки наркотиков, что вызывает страх и беспокойство в городе. Если хоть кто-нибудь обладает информацией об источнике Золотого Дурмана — просьба сообщить её охране Стражей.
Крис шестая жертва? Я знала про Линуса и его дружка, но не знала про остальные жертвы. Жук тоже выглядит не на шутку взволнованным.
— Если во всех этих смертях обвинят Дарклингов, люди обязаны будут проголосовать за Закон Роуза, — говорит он. — И тогда, кто знает, что будет с Эшем. Наверное, они заставят его жить в гетто с остальными Дарклингами. Они уже заставили его носить ID-браслет.
Мое сердце замирает. Они могут забрать у меня Эша.
— Нам необходимо выяснить, кто производит Золотой Дурман. Я не могу позволить своей матери винить в этом Дарклингов, — говорю я. — Тот парень Линус должен был его откуда-то доставать.
— Он брал его у своего босса, мистера Табса, — объясняет Жук.
— Хорошо, мы будем отталкиваться от этого и проведем кое-какое расследование. Ты знаешь, где я могу его найти? — спрашиваю я.
Брови Жука резко взмывают вверх, и мне кажется, что они вот-вот оторвутся ото лба и улетят.
- Тебе не стоит с ним связываться, подруга. Он опасен.
— Мы займемся этим ради защиты Эша. Мы должны хоть что-то сделать, — говорю я.
Жук чешет голову, спутывая, уже и без того неряшливые волосы.
- Я не могу. Я должен мистеру Табсу денег. Очень много денег…
Я раздраженно вздыхаю.
- Ладно. Мы с Эшем и вдвоем справимся.
Разумеется, сначала, мне нужно было бы переговорить об этом с Эшем. Я вновь проверяю телефон. Ничего.
— Короче, если ты в это ввяжешься, дай мне знать, до чего докопаешься. Мы сегодня вечером пойдем в Парк на неофициальное поминание Криса. Встретимся у белого особняка. Знаешь такой?
Моё сердце сжимается.
- Да, я знаю этот особняк.
Налетает ветер и у меня в груди появляется знакомое тянущие ощущение. Эш таится в церковных развалинах. Меня накрывает чувство облегчения. Я удостоверяюсь, что никто не смотрит, прежде чем украдкой присоединиться к нему.
Крыша давно рухнула и сквозь костяк деревянных стропил проглядывает небо. На них сидят несколько воронов и их черные глаза-бусинки пристально наблюдают за мной, пока я осторожно шагаю по щебню.
Мы сидим на груде камней в углу развалин, скрытые от посторонних глаз. Я изучаю профиль Эша, который словно высечен из мрамора, такой холодный и бесстрастный, за исключением морщинки меж бровями, что делает его таки далеким.
— Ты не звонил. Я волновалась, — говорю я.
Он поворачивается, чтобы взглянуть на меня, его глаза темны и чем-то терзаемы. Его рот дергается, будто он хочет мне что-то сказать. Вместо этого он опускает свою голову мне на плечо. От него невероятно потрясающе пахнет — землей после дождя. Мы стоим вот так несколько минут молча.
— Как все прошло в Легионе? — спрашиваю его.
— Натали, я сделал нечто ужасное…
— Что? Ты можешь мне всё рассказать.
Он прижимается лицом к моей шее.
- Я не хочу быть таким, как они. Я не хочу быть Дарклингом. Я не чудовище, я не такой!
Что же они сделали с ним?!
— Я не знаю, что произошло, но в одном я уверена наверняка — ты хороший человек. Ты не чудовище. — Я прижимаю свою руку к его сердцу. — Я чувствую это.
Эш прижимает меня к себе и его губы находят мои. Поцелуй нежный и неуверенный. Мои пальцы запутываются в его волосах, и я притягиваю его ближе, мое тело жаждет большего, чем кислород. Я стону от удовольствия, когда он все глубже погружается в поцелуй, его губы открываются, его язык соприкасается с моим. Внутри меня взрывается фейерверк, бах, бах, бах!
Он отстраняется.
- Это нехорошо. Не здесь.
Он оглядывается через плечо на похороны.
Я рассказываю Эшу о своем решении навестить мистера Табса.