Я ждал, пока он продолжит.
— Знаете ли вы, почему вы столь полны решимости удовлетворить ваше любопытство относительно этого человека, что в нем вас так зачаровывает?
— Нет, признаюсь вам, я этого не знаю, для меня это тайна, загадка. Но с тех пор, как много лет назад я впервые прочитал о нем в книге в библиотеке моего покойного опекуна, меня странным образом влечет к нему, и чары — потому что вы правы, это именно так — воистину никогда не иссякали, я чувствовал, что это все более и более меня пленит.
— Поддаться власти заклятия?
Я молча пожал плечами.
— Это сила, влечение, порожденное злом…
— Да бросьте!
— Да, зло. Были и другие, кто обнаруживал, что их к этому влечет — тянет как магнитом, словно бы они живут его жизнью. Конрад Вейн был злым человеком, Монмут, злым и порочным, и он обращал силу зла, ужасную силу, против других — невинных, наивных, незрелых, безрассудных. Я читал, и я слышал некоторые из этих историй и расследовал ради собственного удовлетворения. Этого было достаточно.
— И каковы эти истории? Что он такого делал?
— Он был воплощенной жестокостью — истории рассказывают об этом и о погублении невинных, как и о более обычных дурных человеческих свойствах — злобности, лживости, грубости, распутстве, порочности и коварстве. Это началось, когда он был ребенком, — нет, возможно, это началось сразу после — или даже до — его рождения, и в конце концов он был вынужден уехать за границу и, осмелюсь сказать, продолжал произрастать во зле среди других демонов.
— Поверить не могу, что мы говорим об одном и том же человеке — Вейне, великом исследователе, тонко описывавшем места, народы и их нравы… одиноком искателе приключений.
— Согласен. Из того, что я выяснил, у этого человека и впрямь были словно бы две совершенно противоположные натуры — Джекилл и Хайд, не иначе.
Я пытался осознать смысл сказанного Дансером. За окном черные дрозды клевали что-то в мерзлой траве. Небо за деревьями было почти серебряным. Чудесное утро. Чудесный день.
— Благодарю вас, — сказал я наконец. — Мне делали намеки и завуалированные предупреждения. Никто до сих пор не говорил мне правду.
Он улыбнулся и начал снова тихонько поерзывать на своем стуле.
— Итак, мне удалось вас остановить, — сказал он. — Я искренне рад этому. Теперь вы останетесь, чтобы насладиться ленчем.
— Нет, доктор Дансер, вы рассказали мне конкретные вещи, но это ничего не меняет, вы не остановили меня. Почему я должен останавливаться?
Его лицо было не столько серьезным, сколько печальным.
— Вы лишь еще более разожгли мой аппетит. Моя зачарованность не только не исчезла, но и обострилась.
Он застонал.
— Какой объект! — продолжал я. — Какие контрасты, какой обладатель экстраординарных противоречий — какие вопросы это поднимает! Я даже не знаю, с чего начать. Я не в силах поверить своей удаче. В результате я представлю публике портрет, исследование воистину редчайшего человека. — Меня самого восхищало то, что я говорил.
— Есть еще кое-что, — сказал Дансер.
— Ах, да, предостережения! «Берегитесь»!
— Зло способно причинить вред, и власть его очень реальна, очень сильна.
— Я не сомневаюсь в этом.
— Многие пострадали.
— Дансер, этот человек мертв!
— Означает ли это, что по эту сторону все закончилось?
— Да Бог с вами, о чем вы! — Слова мои звучали дерзко, я слышал свой голос, исполненный показной храбрости и презрения. Но это были только слова, внутренне я весь дрожал.
Дансер смотрел на меня, словно что-то взвешивая, решая, говорить или нет.
— Ну, и что это?
Он покачал головой.
— Каков ваш собственный интерес к Вейну? — резко спросил я.
— Никакого. У меня нет никакого интереса. Как-то раз я почитал немного из праздного любопытства. После того как до меня дошли слухи, я начал копаться в архивах, имеющихся в школе. Я обнаружил достаточно, чтобы это заставило меня отступить — отступить, закрыть книги и повернуться спиной. Были и такие, кто после смерти Вейна провозгласил его великим человеком. Ну, возможно, до некоторой степени, он таковым и стал. Он рисковал отправиться туда, куда до него никто не отваживался пойти, он совершил множество открытий. Но он был также лгуном, действовал, так сказать, по обстоятельствам; случалось ему прибегать и к запугиванию, и физическому насилию, вдобавок он был мошенником — и даже хуже. Он жил так, как хотелось ему, жил по-своему, за счет других, потому что его забавляло это, ему нравилось так поступать, потому что это помогало ему в достижении его собственных целей, потому что он был порочен и любил власть. Именно так он получал удовольствие. Когда он вынужден был из-за своих злых деяний покинуть страну, он уехал за границу и там строил из себя важную персону. Он использовал — и использовал жестоко — неосведомленных и невинных, и все это время он являл миру медово-сладкий лик. Неужели это тот человек, в обществе которого вам хотелось бы провести время? Часы наедине? Оставьте его, Монмут, пусть себе гниет.
Он внезапно вздрогнул, встал и принялся расхаживать по комнате, нервически потирая руки.
— Вы говорите почти так, как если бы были знакомы ним, как если бы он лично вам причинил какое-то зло.
— Не я, — сказал он. — Другие. — Он снова посмотрел мне в глаза: — Оставьте его лежать, где лежит. Не открывайте книгу.
— Я благодарен вам, я уже говорил. Теперь я понимаю больше, гораздо больше. Но я хотел бы попросить вас доверить мне прочесть дальнейшее самостоятельно. Я не могу оставить это и так легко отступить, по крайней мере не удостоверившись во всем самостоятельно.
— Вы человек упрямый.
Да. В этом вопросе я, казалось, именно таким и стал, захваченный некоей внешней силой, необоримым желанием идти вперед и проникнуть в самое сердце тайны, всмотреться в нее собственными глазами. Я никогда не знал подобной предопределенности, не считая тех случаев, когда я неистово стремился отправиться в какие-нибудь неизведанные края, к неизвестным опасностям, следуя по стопам Вейна. Я знал, что в этом вопросе, как ни в каком другом, не был самим собой. Я был почти как одержимый.
И тогда Дансер проговорил чуть ли не шепотом:
— Всякий, кто прикасается к Вейну, кто изучает его, кто следует по его стопам, лишится рассудка и после этого никогда не будет знать ни радости, ни покоя, ему негде будет преклонить голову, у него не будет своего дома. Его будут преследовать призраки. Он будет проклят. Я видел то, что лежит впереди, Монмут. Я отступил.
Открылась дверь. Я услышал, как засмеялся ребенок, — тихий, невинный смех.
Я посмотрел на Дансера.
— Но, — сказал я наконец, и говоря, понял, что это полная правда, — в отличие от вас мне абсолютно нечего терять.
8
Поведение Дансера изменилось. Как только он понял по моей спокойной решимости, что я не намерен отступать от своих планов, невзирая ни на что, он отбросил серьезность, оставил все попытки удержать меня и вновь сделался непринужденным и даже веселым, хотя и чуть более замкнутым, чем раньше. Словно бы упала некая тень, и между нами возникла невидимая преграда, что было для меня огорчительно. Мне нравился этот человек, и я хотел его дружбы — а таковая могла бы возникнуть в скором времени, если бы мне это понадобилось.
Я не остался в его доме на ленч. Дансер проводил меня через школьный двор к крытой галерее, но теперь попритих и уже не болтал без умолку о местных достопримечательностях — вместо этого он поведал мне все, что знал о материалах, связанных с Конрадом Вейном, которые будут предоставлены в мое распоряжение.
— Надеюсь, вы не будете разочарованы и не сочтете ваш визит сюда бесполезным, — сказал он. — То, что вы здесь найдете, вовсе не увлекательно: реестры и все такое — совсем ничего необычного и, возможно, ничего подходящего для вашей цели.
Я ему не поверил.
— Быть может, и ничего, — ответил я, — но с чего-то начать необходимо, а здесь для этого самое лучшее место. Полагаю, что очень скоро это меня куда-нибудь да выведет.
— Возможно, возможно.
Он ринулся вперед, чтобы открыть обитую сукном дверь наверху лестницы. В обшитом панелями коридоре было холодно и сумрачно, но кое-где пробивались солнечные лучи, и в полосах света кружились пылинки.
— Могу себе представить, что, когда в школе идут занятия, здесь не так пустынно, как сейчас.
— Ненамного. Мальчики сюда, разумеется, не ходят.
— Никогда?
— Только в том случае, если у них беда. Старшие могут время от времени посещать наставника, но в основном здесь царит атмосфера безмолвия и учености.
— А семьи здесь не живут?
— Нет, как я уже говорил, мы, женатые, квартируем в Кингс-вок.
Мы дошли до конца коридора. Впереди была библиотека.
Я хотел напрямую спросить о плачущем мальчике, но не отважился. Когда мы дошли до библиотеки, я не мог удержаться и оглянулся налево, на дубовую дверь в углублении, за которой я слышал его отчаянные рыдания.
Двери не было.
Я замер на месте.
— Что-то не так? — обеспокоенно обернулся ко мне Дансер. Он вытащил связку ключей и перебирал их.
Не отвечая, я повернулся и медленно пошел назад по коридору, туда, где был поворот и вход в мои апартаменты. Потом я повторил свой путь. Все двери были на месте, с теми же медными табличками, все, как и раньше. Только той двери в нише за полузадернутым занавесом — не было.
Дансер уставился на меня.
— Что с вами, любезный? Вам нехорошо? Вы смертельно бледны.
Пытаясь успокоиться, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Мне не хотелось ничего ему говорить.
Дансер смотрел на меня с похоронным видом.
— Ничего, все в порядке. Я подвержен внезапным приступам слабости… головокружения… это вызывает тревогу у окружающих, но не предвещает никакой болезни, ничего серьезного. Просто легкое наследственное недомогание. — Я сам слышал, что несу полную чушь.
— Что ж, ладно.
Он не стал настаивать, снова повернулся к дверям библиотеки и продолжил поиски ключа в связке.
— Их так много — здесь множество дверей. Если ключ затерялся, придется идти назад и искать Дрогета. Он нас впустит внутрь.
— Может быть, — сказал я осторожно, — дверь не заперта?
— Нет-нет, библиотеку никогда не оставляют открытой, здесь имеются редкие и ценные экземпляры. Никогда не было воров, но любая случайность может причинить ужасный ущерб, и потери будут неисчислимы.
И все-таки минувшей ночью дверь библиотеки была открыта.
— А! — Он выбрал ключ. — Очень похож на ключ от двух других дверей.
Вот сейчас он обнаружит, что дверь незаперта. Я предположил, что привратник был невнимателен, и теперь у него могут быть неприятности.
Дансер стал поворачивать ключ.
— Замок всегда немного с трудом открывается, когда здесь никого не было день или два. — Он резко повернул руку и надавил. Секунду замок не поддавался. Потом я услышал щелчок, и ключ повернулся. Дансер открыл дверь.
Библиотека была точно такой, как я видел прошедшей ночью, и там не было ни души. Мы вошли внутрь, и Дансер, обозрев залу, обвел ее взмахом руки.
— Эта одна из древнейших частей школы, такая же старая, как часовня. Известна как Старая Библиотека, чтобы отличать от школьной библиотеки, однако еще ее называют Королевской Залой — так как она основана королем. Здесь есть документы, которые действительно относятся к королю Генриху, акты, королевская хартия — они хранятся в сейфах в специальном помещении, и у меня, увы, туда доступа нет. Но я могу показать вам другие сокровища…
Я ходил вслед за Дансером по помещению где-то минут пятнадцать. Самообладание мне восстановить удалось, и хотя я не слишком улавливал, что говорит мой гостеприимный хозяин, но старался всем своим видом выказать как можно большую заинтересованность, глядя, как он открывает шкафы, поднимает застекленные витрины, вытаскивает книги. Дансер демонстрировал мне самые редкие и драгоценные тома с такой гордостью, словно они принадлежат ему. И хотя он частенько бросал на меня острый взгляд, но был до такой степени охвачен волнением и энтузиазмом, что мое присутствие ему почти не требовалось, и того восхищения, которое я мог предложить, было вполне достаточно.
Наконец он закрыл раннепечатную книгу с прекрасными гравюрами на дереве, изображавшими мучеников, защелкнул скрепляющий ее медный зажим и сказал:
— Ну а теперь — Вейн. Архив вон там. — Он бодро отвел меня к тем полкам, которые я начал исследовать прошлой ночью — если я и в самом деле тут был, если дверь действительно была открыта, и мне это все не приснилось.
Однако полки были именно такими, какими я их видел ночью, — школьные журналы и записи в кожаных переплетах тянулись однообразными, унылыми рядами. И я здесь уже бывал.
Дансер быстро прошелся по другим отсекам, дважды поднимался к стеллажам на галерее, ходил к шкафам в дальнем конце залы и вернулся с кипами всякой всячины: путевые журналы, тома документов, география, история школы.
— Все, написанное самим Вейном, или то, где он упоминается, — впрочем, этого весьма немного и по большей части не представляет какого-либо интереса — все это здесь.
Он сгрузил стопки книг на стол в нише у окна. Остальные громоздились вокруг стола на полу.
Я выглянул наружу. Высокие окна выходили в сад, протянувшийся к дороге и дальше к реке. Я увидел арку деревянного моста, и взгляд мой задержался на ней: прочное, надежное сооружение над сверкающей водой — это была картина, которую я хотел бы как можно дольше удержать перед глазами, чтобы ощутить уверенность, ибо я чувствовал, что начинаю медленно и неудержимо соскальзывать в некий зыбкий мир ночного кошмара, где все изменчиво и расплывчато, и не могу более полагаться на собственные ощущения.
Я вдруг обнаружил, что Дансер молча стоит рядом.
— Спасибо, — поспешил сказать я. — Очень любезно с вашей стороны, право же, я доставил вам столько беспокойства. Теперь у меня есть все, что может понадобиться. И я немедленно примусь за работу. Не смею более занимать ваше время.
— Вы найдете бумагу, письменные принадлежности и все прочее в этих ящиках. Если что-нибудь еще…
— Разумеется. Благодарю вас.
— Вы всегда можете на нас рассчитывать — непременно заходите к нам, и без малейших колебаний — присоединиться к трапезе, побеседовать. Вам не следует думать, что здесь вы совсем одиноки.
Это было радушное приглашение, и мне стало как-то уютнее. Я еще раз поблагодарил Дансера, уверив его, что принимаю его приглашение авансом на все случаи, когда у меня возникнет потребность в обществе его самого или его семьи.
Дансер оставил меня одного, и его удаляющиеся шаги стихли в конце коридора. Библиотека погрузилась в молчание. Я напряженно вслушивался, но звук дыхания исчез. Я еще немного постоял у окна, глядя на снег, сверкающий на солнце, и заметил каких-то людей. Я понял, что это жена Дансера вместе с молоденькой девушкой — должно быть, няней — и детьми. Они медленно шли по направлению к мосту, мальчишки устроили возню и бросались снежками — я видел, как они смеются, как что-то выкрикивают, видел сияющие, румяные, запрокинутые вверх лица, их радостные выражения, но не слышал ни звука — они были слишком далеко внизу. Женщина опустила малыша на землю и побуждала его сделать пару шагов, но он неуверенно стоял, покачиваясь, а потом плюхнулся в снег. Остальные столпились вокруг, смеясь и скача в восторге, и мне показалось, что великолепное утро, сияние солнца, снег, голубые небеса и прекрасные старинные здания, и эта река внизу — все это своего рода счастливый рай, и они радуются здесь в своей юной невинности. Но я не принадлежал к ним, я был изгнан из рая и мог только смотреть издали, замкнутый за высокими окнами в этой комнате наверху.
Часа три я тщательно работал с материалами, почти не отрываясь, если не считать короткого перерыва, когда я сходил в свои комнаты прихватить пальто и шарф — в библиотеке было очень холодно, хотя Биглоу спустя какое-то время появился с ведерком тлеющих углей, чтобы разжечь маленькую железную печку, стоявшую в углу на каменной плите. Тепла, которое она давала, было до смешного мало, пальцы мои побелели и не гнулись, и я неуклюже возился с книжными страницами. Однако больше ничего меня не тревожило, не было никаких странных шумов, даже поскрипывания половиц. Я запретил себе думать об исчезнувшей двери и запертой библиотеке, предпочитая заниматься имеющейся работой, и убедил себя, что это была всего-навсего галлюцинация.