Спрыгнув с саней, Преждан обнял за морду коренного, потрепал по гриве, бросил вожжи отрокам и пошел навстречу саням княжны.
– А загордился-то! – с досадой воскликнула она, делая вид, что не замечает его протянутой руки. – Смотри, Ярило-свет, сам от радости растаешь!
– Для меня одна радость есть на свете – дружба твоя, Солнцева Дева! – Преждан, непривычно широко улыбаясь, размашисто поклонился.
После нескольких дней, что славенская и глиногорская дружина провели вместе, Преждан уже всей душой предался будущей княгине, как он надеялся. Товарищи посмеивались над его откровенным восхищением, но он ничего не замечал.
Улыбаясь, Дарована подала ему руку и позволила вывести себя из саней. Князь Скородум любовался дочерью, похаживая вокруг тройки и похлопывая коней, и кончик его носа от удовольствия и от мороза раскраснелся сильнее обычного.
– Где же ты таких коней взял? – спросила Дарована. – У Велеса в стаде выкормил, за огненной рекой? Ой! Мать Макошь!
Посередине двора возвышалась снежная баба в человеческий рост. Чьи-то искусные руки вылепили сгорбленную злую старуху в широкой шубе, с развевающимися космами, и даже пряди волос прочертили по плотному, заглаженному ладонями снегу. Глаза ей заменяли две круглые, начерненные углем репы, вместо носа торчала еловая шишка, а зубастый рот был выложен двумя рядами крупных горошин. Сейчас, на переломе старого и нового года, на повороте солнца на лето, а зимы – на мороз, злую старуху Зимерзлу и чествовали, и угощали, а с тем и намекали, что срок ее власти не вечен и ей не стоит слишком уж лютовать.
Светловой улыбнулся, видя изумление княжны. С самого утра, когда большинство журченецких жителей и гостей уехало на Истир смотреть скачки, старухи собрались на посадничьем дворе и принялись лепить Зимерзлу. Подростки на волокушах возили им чистый снег со склона холма, а руководила всеми Звенила. Хотя она и была чужой здесь, рассказ о том, как она одним прикосновением пробудила княжича от многодневного беспамятства, внушил всем в Журченце уважение к ней. Вот и сейчас, пока женщины готовили столы, она ходила со стариками и старухами по улочкам городка и славила каждый дом, призывала на него благополучие богов, собирая в мешки угощения к общему столу. За этот стол придут и духи предков – кто сумеет призвать их милость и защиту на головы потомков, как не она?
Когда начало темнеть, посадничий двор заполнился народом. Все ходили веселые, оживленные, почти ото всех уже попахивало особой, Велесовой брагой, приготовленной из сенного настоя с хмелем и медом. В ночь прихода нового года не полагается спать, чтобы не призвать к себе смерть, и каждый был настроен веселиться до самого утра.
– Пошел бы и ты, княжич! – позвал Светловоя Миломир. – Неловко: все там, а ты здесь…
Светловой сидел возле очага в гриднице, где пока было пусто, и смотрел в ровно горящий огонь. На душе у него было тихо и спокойно, но тоска отступила, впервые за много месяцев. Лихорадочное оживление Звенилы, которая почти не отходила от него в эти дни, сожгло его тоску, не раздражало, а успокаивало. Впервые с самой Купалы Светловою не хотелось никуда идти, не хотелось никого искать, звать, – даже ее, Лелю-Весну. Сейчас, когда землю сковали снега, воду – льды, а небо – снеговые тучи, ему не верилось, что она есть где-то на свете. Прежнее страстное стремление к весне осталось там, в беспамятстве.
– Иди, княжич! – хмуро повторил Миломир. – Люди тебя ждут. Хоть ты и не здешний, а они боятся, что боги обидятся. Да и невеста…
– А Звенила где? – спросил Светловой, нарочно перебивая, чтобы не слышать о невесте.
– Да где ей быть? – неохотно ответил Миломир. – Вон она, пляшет, рукавами машет. Зимерзла-душа, на все Навье хороша…
В голосе его звучало явное неодобрение. Миломир не мог забыть Смеяну и примириться с тем, что ее место возле княжича заняла тощая костлявая старуха с безумными глазами.
Как на горе на высокой,
На туче на широкой
Стоит двор на семи столбах,
На семи столбах, на семи верстах,
Вкруг того двора тын серебряный,
Вкруг того двора – шелкова трава,
На травиночке по жемчужинке,
На былиночке – камень-самоцвет! —
громко запели на дворе сотни голосов, мешая дебрический, речевинский, смолятический выговор. Началась песня Зимерзле, и в общем хоре Светловой различал сильный, пронзительный, по-своему звучный голос Звенилы. В нем было что-то от свиста ветров, от гула зимней бури в лесной чаще, от треска морозов. Ее голоса не могут не услышать божества: и те, что правят сейчас земным миром, и те, чьего правления род человеческий с нетерпением ждет.
Вдев руки в рукава полушубка, наброшенного на плечи, Светловой вышел на двор. Было уже почти темно, синие зимние сумерки сгустились, но пламя священного костра горело ярко, желтые и красные языки жадно лизали темноту, и казалось, что они достают до неба, бьются о него, стучатся в ледяной свод, стремятся пролизать его насквозь, как тот Змей в кощуне о Свароге-кузнеце хотел пролизать насквозь дверь небесной кузницы. Огонь, жертвы, песни, хоровод, общий порыв сотен и тысяч человеческих душ разрушат этот ледяной свод, призовут на землю красавицу весну!
Посадничий двор был широк, но людей в хороводе собралось так много, что они стояли тесно, прижавшись друг к другу плечами. Но так казалось даже лучше, теплее, веселее, надежнее. В середине хоровода возвышалась Зимерзла. Перед ней боролись двое. Один, с дубовой дубиной, нарядился в красивую беленую рубаху поверх полушубка, подпоясался красным вышитым кушаком, на голове его колыхались тяжелые колосья венка из необмолоченной ржи. Это был «богатый Коледа»; присмотревшись, Светловой узнал Преждана. Второй, с осиновым колом, нацепил потертый и порванный заячий кожушок, подпоясался лыком, на голове его топорщился неряшливо сплетенный венок из пустой соломы. Это был «бедный Коледа» – тот, кто на сегодняшних скачках пришел последним. Поединок их служил битвой доброй и злой судьбы всего городка в наступающем году и составлял одну из самых важных частей долгих праздников. Притоптывая и медленно двигаясь по кругу, люди в хороводе следили за их неспешной схваткой и пели:
У двора того да три терема,
А в трех теремах да три окошечка.
В те окошечки три гостя идут:
Первый гость идет – ясен Месяц,
Другой гость идет – частый Дождичек,
Третий гость идет – светло Солнышко!
«Богатый Коледа» постепенно стал теснить «бедного», без жалости охаживать его по бокам дубиной, в которой жила скрытая Перунова молния. «Бедный Коледа» отступал, поддаваясь, защищался осиновым колом; вдруг раздался треск, словно громовой удар, осина переломилась, обломки упали в притоптанный снег. «Бедный Коледа» рухнул лицом вниз, закрывая руками голову, а «богатый» высоко поднял свою дубину, торжествуя победу.
Женщины стали подходить со всех сторон к снежной Зимерзле, перед которой приплясывала на снегу Звенила, потрясая распущенными волосами и размахивая широкими рукавами. Ей с поклонами подавали пироги, блины, хлебы, горшки со сметаной, пряники и хлебных коровок с масляными головками; Звенила складывала все это возле ног снежного изваяния. А хоровод пел:
Там три двери – то три облака:
У одних дверей – светлый Дажьбог,
У других дверей – Громовик-Перун,
А у третьих дверей – Лада Щедрая!
Пред Дажьбогом все громы гремят,
Пред Перуном блещут молнии,
Перед Ладою заря цветет!
Лада пташек вынимает,
Светло Солнышко в мир выпускает!
Тем временем парни и мужчины стали подносить жерди, хворост, солому; из всего этого под песню поставили шалаш вокруг Зимерзлы. Скоро стены нового «небесного терема» скрыли зимнее божество вместе со всеми приношениями. «Богатый Коледа» поднес к «терему» факел от священного костра, и жилище Зимерзлы ярко вспыхнуло. Хоровод распался; прыгая на месте, хлопая в ладоши, стуча железом о железо, люди кричали во весь голос, гоня прочь тьму и холод, а Зимерзла пылала в своем тереме, и огненный столб протянулся от земли до темного неба. Парни с «богатым Коледой» во главе все подбрасывали солому, не давая огню утихнуть. Пусть зиме владеть землею еще три долгих месяца, пусть впереди еще злые морозы, метели, свист ветров и треск льда; Весна есть в мире, она придет в свой срок, придет, потому что Огонь победил Тьму, и Зимерзле придется убраться восвояси.
Наконец огонь опал и стал быстро затухать. На том месте, где Хозяйка Снегов только что стояла во всем грозном величии, чернела пустая гарь. Ликующий вопль сотен голосов достал до неба, и тут же через двор белой молнией пролетел крепкий снеговой комок. С визгом женщины и девушки шарахнулись по сторонам, прижались к тыну, а мужчины и парни стали хватать снег из-под ног и метать снежки друг в друга. Словно весенняя гроза с громом и градом заревела и заплясала на посадничьем дворе: Перун спит, но он проснется, и загремит в небе его грозная поступь, и полетят его огненные стрелы, и ударят по тучам, пошлют на землю желанный дождь.
Чей-то метко брошенный снежок сбил с Преждана венок из колосьев, но теперь было уже не страшно. Быстро катая в руках снежный комок, он обернулся, веселым взглядом выискивая обидчика, уже замахнулся в ту сторону и вдруг различил в общем мельтешении смеющееся лицо княжны Дарованы. Она не убежала прятаться от грозы, как другие, а сама принимала участие с сражении. Никакая Солнечная Дева не могла бы быть прекраснее, чем она сейчас, с жарким румянцем на щеках, с азартно и счастливо блестящими глазами.
Преждан вдруг застыл, как будто его схватили за руку. Вид княжны Дарованы наполнил его одновременно восторгом и тоской. Не замечая свистящих вокруг снежков, он не сводил с нее глаз, как будто сам стал ледяным идолом. Она вдруг перестала смеяться, ее лицо сделалось серьезным. Повернув голову, она посмотрела на крыльцо.
Там стоял княжич Светловой, с мягкой безразличной улыбкой наблюдая за поединком Огня и Тьмы. Преждан и сам не мог понять, какой злобный зимний дух толкнул его под руку; мгновенно прицелившись, он бросил снежок и попал прямо в лоб княжичу. Светловой пошатнулся, вскинул руки к лицу, а Преждан ощутил острейшую радость, словно поразил самого Кощея.
* * *
Рукавом стирая с лица снег, Светловой вернулся в пустую гридницу. Сев возле огня прямо на пол, он осторожно потрогал бровь. Еще синяка не хватало. В детстве он не очень-то любил мальчишеские драки и игры, поэтому снежок, неведомо чьей рукой запущенный ему в лицо, причинил не только боль, но и обиду. «Случайно! – утешал себя Светловой. – Я же зла никому не сделал. И не я у них „бедный Коледа“. В такой суетне и родному отцу в лоб попадешь, не заметишь!»
Скрипнула дверь, пахнуло свежим дыханием мороза и снежной пылью, тихо звякнуло промерзшее серебро. Словно прохладная рука толкнула Светловоя в плечо. Еще не обернувшись, он узнал Звенилу.
Чародейка села возле него, снеговая пыль летела с ее одежды, сыпалась из длинных распущенных волос, как у самой Зимерзлы, и мгновенно таяла под жарким дыханием огня. Светловою на миг стало жутко: ему представилось, что сейчас она растает, как та, снежная старуха. Звенила глубоко, возбужденно дышала, ее глаза казались огромными и жадно впитывали пламя. Она как будто простыла на дворе и сама хотела скорее вернуться из мира Надвечной Зимы, с которым говорила сейчас, в мир живых.
– О чем ты грустишь, светлый воин? – тихо спросила она и медленно подняла глаза на Светловоя. – Ты все еще жалеешь о ней?
Светловой нерешительно повел плечом. Ему недоставало Смеяны, к которой он успел привыкнуть, но острой тоски не было.
– Она помогала мне, – сказал он, немного помолчав. – Она была моей удачей. Она обещала помочь мне.
– Она помогла тебе! – сказала Звенила. – Она сохранила тебе твою невесту, она ушла к чужому человеку вместо нее. Она помогла тебе.
– Вот как? – Светловой вгляделся в лицо чародейки. – Да! – Звенила вдруг повернулась к нему и крепко сжала его теплую руку своими цепкими, тонкими, холодными пальцами. – Князь Держимир хотел отнять твою невесту. Он увез вместо нее ту девушку, которая была с тобой. Сама того не желая, она спасла твою невесту. Теперь она далеко и не вернется к тебе.
– Да зачем… – горестно ахнул Светловой. – Мне вовсе не нужна невеста! Мне нужна она, Смеяна! Она обещала помочь мне найти…
– Найти ту, о которой ты думаешь непрестанно, ту, что заполнила твое сердце и осветила взор, ту, без которой тебе нет радости в жизни! – горячо подхватила Звенила. В ее лице горело дикое воодушевление, по тонким чертам пробегала судорога, в глазах плясало пламя очага. – Эта желтоглазая дочь леса не нужна тебе! – горячо продолжала чародейка. – Она сделала то, для чего ее предназначили боги: она отвела от тебя громовое колесо, она увела с твоего пути врага! Дальше ты пойдешь без нее! Ты добудешь ту, которая заполнила твое сердце! Ты добудешь свою Весну, и она останется с тобой навсегда!
– Но это невозмож… – ошарашенно прошептал Светловой. – Весна…
– Она живет в Надвечном Мире, там, где Вечная Весна. Сменой времен владеет Макошь, четыре поры года заключены в Чаше Годового Круга. Ее не достать смертному, но земным ее подобием является Чаша Судеб. Ты должен найти эту чашу, и тогда тебе откроется путь к Вечной Весне. Боги сказали мне: дойдет тот, кто все силы отдаст своей мечте. Кто забудет ради нее все: себя, родных, весь мир. Ты дойдешь! Если любовь твоя к Вечной Весне и правда так велика, ты дойдешь!
– Но где я найду ее? – прошептал Светловой.
Ему казалось, что рушатся ледяные оковы, сковавшие его в миг прощания с Лелей; как луч зари во мраке, в его душе родилась вера. Весь мир залила тьма, и во тьме сияла она – Вечная Весна. Словно услышав заклинания всего людского рода, разбуженная яркими священными огнями, она улыбалась издалека, еще не видная, но живая. Каждый год возрождаясь заново, она не помнит прежних обид и приходит в мир, наполненная нежной любовью. И она останется с ним навсегда, как обещала, если он всего себя отдаст ей. «Будь сам как весна», – сказала ему когда-то Светлава, внучка славенской ведуньи. И теперь Светловой был к этому готов.
– Я укажу тебе дорогу, – пообещала Звенила. Ее дикое воодушевление угасло, она дышала глубоко, но старалась успокоиться. – Сейчас сила Велеса и Велы в наибольшем разгаре – они, всеведущие, помогут нам.
А на широком дворе «богатый Коледа» сеял зерно из лукошка, дети и взрослые с ликующими криками кидались вперед, стараясь попасть под благословляющий поток. Все они верили, что весна придет к ним в свой черед и ее не нужно искать далеко. Девичий маленький хоровод медленно двигался вокруг костра, и девушки пели:
Там, на горе, в чистом облаке,
Ходит-пашет золотой плужок,
За ним ходит светло Солнышко,
Погоняет Громовик-Перун,
Лада Щедрая семена несет,
Семена несет, приговаривает:
Зароди, Солнышко, поле хлебное,
Будет гуще леса стоячего,
Будет выше облака ходячего!
В гридницу долетали голоса, песни, веселый шум, но Светловой ничего не слышал, он не отрывал глаз от Звенилы. Она отошла к столу и тут же вернулась с широкой глиняной чашей, приготовленной для того, чтобы обносить гостей брагой. Из бочки чародейка зачерпнула воды и поставила чашу к очагу. Огонь, Вода и мудрая сила заклинания каждую чашу делают малым подобием Макошиной Чаши Судеб.