Потом я стянул с себя пиджак.
Неискушенному человеку и в голову не может прийти, что на миг пиджак способен превратиться если не в оружие, то, по крайней мере, в подручное средство… Эти, во всяком случае, явно не знали, и я восполнил их пробел в образовании, с силой швырнув пиджак в лицо молодчику с усиками. Его замешательство усилилось, когда я нанес ему удар в пах коленом, и он согнулся пополам, вскрикнув от боли и выронив оружие. Второго я поймал за ногу и нагнувшись, чтобы увернуться от очереди, пущенной мне в голову третьим парнем, резким движением не только свалил его с ног, но и сломал коленный сустав. Третий тип попятился от меня и вновь открыл огонь, но, по-моему, он больше стремился напугать меня, чем убить или ранить, потому что его очередь только слегка обожгла мне лопатку и вонзилась в борт автобуса. Вторую очередь он пустить уже не успел, потому что из-за автобуса прогремела серия пистолетных выстрелов, и он, постояв еще немного с таким видом, будто ничего не случилось и он просто задумался, обрушился на асфальт. Полицейский офицер, стрелявший в парня, неторопливо спрятал пистолет в кобуру и подошел ко мне.
– С вами все в порядке? – осведомился он. Его коллеги, подоспевшие вслед за ним, надевали наручники на парней, которых я отключил, и бесцеремонно волокли их в машину.
– Да, вполне, – сказал я, надевая пиджак. – Боюсь, правда, что этим субчикам повезло меньше. Одному из них я сломал ногу, а другого, кажется, вообще отправил на тот свет. – С этими словами я кивнул на громилу, распростертого возле автобуса.
Полицейский наклонился и приподнял у лежащего одно веко.
– Так ему, собаке, и надо, – сказал он после паузы. – Я надеюсь, вы проедете вместе с нами в управление, чтобы заполнить протокол?
– С большой охотой, – сказал я. – Кстати, вы знаете, как будет «собака» по-арабски?
Контроль использует достаточно примитивный, но надежный пароль для того, чтобы наши люди могли опознать друг друга. Просто нужно употребить слово «собака» – неважно, в каком контексте или значении. Однако слово это может прозвучать в разговоре и случайно. Поэтому, чтобы быть уверенным в том, что данное слово действительно означает: «Я – свой», слушающий должен попросить собеседника перевести на какой-нибудь достаточно экзотический язык. Разумеется, с учетом возможных лингвистических познаний партнера. Любой оперативник Контроля знает наизусть примерно сотню эквивалентов перевода этого слова на редкие языки, начиная от амхарского и кончая японским. В данном случае в деле фигурировал «арабский след», и, видимо, в голове у меня сработали какие-то подсознательные импульсы, раз я избрал арабский язык …
Офицер недоуменно взглянул на меня, но тут же произнес:
– «Кельб»… А что?
Я хотел по-дружески хлопнуть его по плечу и поблагодарить за выручку, но он выразительно покосился на своих помощников, которые суетились рядом с нами, и я решил воздержаться от эмоций.
– Наверное, будет лучше, если вы поедете со мной на машине этих негодяев. – Мой собеседник кивнул на «парабелл», до сих пор стоявший посреди улицы с открытыми люками.
– Я тоже так думаю, – сказал я.
Меня ввело в заблуждение то, что он правильно отреагировал на пароль. Хотя стоило бы догадаться, что если геймеры за мной следили постоянно, то наверняка обратили внимание на мою странную манеру спрашивать у собеседников, как будет слово «собака» на других языках. Видимо, Шлемист был умен, раз сделал из этого факта правильный вывод.
Я понял, что меня облапошили, лишь тогда, когда полицейский, которого я принял за своего, заводя турбину «парабелла», царапнул чем-то острым меня по руке. Я почувствовал внезапную усталость и одышку, хотел ударить обманщика, но руки мои уже не поднимались, подбородок сам собой упал на грудь, и я провалился в темную яму…
Так что ваши сведения неверны, уважаемый доктор, и вы прекрасно об этом знаете. Скажите прямо, чего вы от меня хотите, а вернее, чего хочет от меня тот самый ваш «знакомый»? В принципе, я догадывался, что когда-нибудь буду удостоен чести отвечать на его вопросы, только не предполагал, что это произойдет в медицинском учреждении, а не в пыточной камере.
– Поэтому не волнуйтесь, – успокаивающим тоном продолжает доктор Сэм Бейтс, – все будет хорошо.
– Надеюсь, операция будет проходить под наркозом, доктор? – говорю я, хотя уже заранее знаю ответ.
– Увы, господин Клур, – с притворным сочувствием вздыхает изверг в белой шапочке врача, – исследования показали, что у вас отрицательная реакция на все виды анестезии… Именно поэтому мы и вынуждены были иммобилизовать вас на операционном столе.
Он опять лукавит, этот частник-хирург: ведь «аллергия», на которую он ссылается, вовсе не помешала им накачать меня сильнодействующим снотворным. Но мне уже не стоит обращать внимания на такие детали.
– Сестра, – обращается доктор Бейтс к своей ассистентке, – у вас все готово к операции? – Женщина по другую сторону стола кивает. – Что ж, можно начинать.
Это он произносит таким тоном, будто ждет, когда лично я дам добро на то, чтобы они начинали кромсать мою беззащитную плоть. Поскольку я молчу, то Бейтс приказывает сестре:
– Скальпель!
Острое стальное лезвие в красноречивом ожидании зависает над моей обнаженной грудью, которую сестра уже успела протереть вонючим дезинфекционным раствором, а затем медленно начинает приближаться к коже.
Самое время закрыть глаза и стиснуть зубы, чтобы попытаться молча перенести эту хирургическую экзекуцию.
Однако, я смотрю Бейтсу в глаза и жду.
Скальпель касается моей груди и опять поднимается вверх.
– Знаете, господин Клур, – говорит хирург. – Я должен предупредить вас, что операция, которую вам предстоит перенести, носит весьма сложный характер и может окончиться… э-э… весьма печально для вас. Не хотите ли вы, на всякий случай, – будем надеяться, что до этого не дойдет, – сделать какие-либо заявления… что-нибудь передать вашим родным, близким… знакомым?
Ну наконец-то!.. Я правильно полагал, что Шлемисту мало будет просто убить меня. Ему обязательно нужно выскрести из меня хоть какую-то информацию о Контроле. В принципе, он должен прекрасно знать, что я ничего не скажу ему – но ведь в этом следует убедиться, не так ли?
– Знакомым? – задумчиво повторяю я. – Пожалуй… Только не моим знакомым, а вашим – тому человеку, который нашел меня в столь плачевном состоянии и доставил сюда. Он ведь сейчас присутствует здесь?
– Разумеется, – не моргнув глазом, говорит Бейтс. – Наша клиника оснащена специальными мониторами, позволяющими видеть и слышать все, что происходит в операционной. – Он переводит взгляд на ассистентку и красноречиво кивает ей на выход.
– Итак, я слушаю вас, – говорит он, вертя в руках скальпель, словно напоминание о том, что меня ждет, если я вдруг окажусь малокоммуникабельным субъектом. – Говорите.
Нет никаких сомнений, что его устами и ушами говорит и слушает сейчас не кто иной, как сам Шлемист. Поэтому не стоит терять время на длинные вступления – именно это рекомендуют постулаты риторики, хотя лично я не раз сталкивался с тем, что выступающий в течение добрых получаса распинается на тему о том, что он не собирается отнимать много времени у аудитории…
– Что вы от меня хотите? – спрашиваю я.
– Мы знаем, кто вы, – бесстрастно говорит устами Бейтса «Шлемист». – Вы являетесь оперативным сотрудником Контроля. Двадцать лет стажа… Работали в Испании, Дании, Бельгии и на Крите. Специализируетесь на криминологии, психоанализе и теории единоборств. Прибыли сюда с заданием выйти на человека, который в вашем ведомстве проходит под кличкой Сигнальщик, получить от него информацию и уничтожить меня.
Доктор внимательно наблюдает за моим лицом, стремясь проследить реакцию на его слова. Иногда это бывает полезно, чтобы подтвердить или опровергнуть какую-либо информацию, которой ты располагаешь, но в моем случае – сомневаюсь.
Я стараюсь дышать мерно, в темпе медленной прогулки по сосновому бору – вдох-выдох, вдох-выдох на четыре счета. Кровь наполняется кислородом, мышцы готовятся к мгновенному усилию.
– Мы обнаружили вас с самого начала, господин Клур, – продолжает мой истинный, но невидимый собеседник. – И, знаете, каким образом мы вышли на вас? Все очень просто: вы не поддавались нашему Воздействию. Ошибка вашей конторы заключается в том, что, обладая неким секретом защиты от Воздействия, ваши люди не способны отказаться от него. В итоге, вас, «контролеров», вычислить несложно даже в многомиллионной толпе: достаточно найти того, кто не подвержен Воздействию. Сами того не подозревая, вы светитесь гораздо больше, разгуливая по городу, чем если бы ходили голым – в этом случае вас могли бы принять за нудиста или помешанного, но не за оперативника Контроля…
Вдох-выдох… Напрячь мышцы – расслабиться… Вдох-выдох.
– Как видите, мы многое знаем о вас, – заверяет меня «Бейтс». – Но если вы думаете, что я буду допрашивать вас по поводу вашей нынешней миссии в Интервиле, то вы ошибаетесь. Меня это мало интересует, поверьте. И знаете почему? Потому что, как выяснилось, вам не удалось выполнить свое задание ни по одному из вышеперечисленных пунктов. Вы не нашли Сигнальщика, потому что он к моменту вашего появления в городе благополучно пребывал на небесах. Вы не получили от него никакой информации относительно моей персоны – хотя, должен признать, приложили к этому весьма энергичные усилия. Вы также не прикончили меня, просто-напросто потому, что до сих пор не знаете, кто я…
Одно-то я знаю точно: ты – сволочь и преступник, но говорить об этом бесполезно. Во-первых, нервы у тебя, судя по всему, крепкие и ты не отдашь приказ своему хирургу-игрушке вонзить мне скальпель в сердце за оскорбление личности. А во-вторых, не пристало профессионалам терять время на личные оскорбления.
– Меня также не интересуют и сведения о Контроле, – продолжает Шлемист, так и не дождавшись моей реакции на его слова. – Хотя, признаться, пополнить некоторые пробелы было бы весьма заманчиво: пароли – типа вашей пресловутой «собаки» на разных языках мира… способы связи… резидентура… Но, повторяю, я не буду вас расспрашивать на эту тему. Кое-что вы и сами можете не знать, а кое-что вы наверняка будете пытаться всучить мне в качестве дезинформации – особенно то, что сложно проверить… Нет, господин Клур, в ходе наших переговоров давайте сосредоточимся только на одном аспекте деятельности Контроля, а именно на защите от Воздействия. Каким образом вы защищены от превращения в так называемую «игрушку»? С помощью прибора? Компьютерной программы? Или чего-то иного? Вот вопросы, на которые мне хотелось бы получить от вас ответ.
Гладко излагает свои мысли, стервец. Интересно, это – следствие хорошего воспитания или его Шлем оснащен фильтром-преобразователем высказываний в соответствии с грамматическими нормами?.. Напрячь мышцы – расслабить… Напрячь – расслабить.
– Начинайте, – переходит «доктор» на приказной стиль. – Мы не можем держать вас на операционном столе в столь тяжелом состоянии до бесконечности.
Он не упускает возможности проявить свой черный юмор, мой незримый собеседник. Он не подозревает, что своим монологом, сам того не ведая, выдал мне кое-какую информацию немаловажного значения об оперативной обстановке. Не зря у нас, оперативных работников, существует такое понятие, как «допрос по принципу обратной связи». Это когда допрашиваемый, основываясь на тех вопросах, которые ему задают, способен уяснить, что известно противнику, а что – нет.
В данном случае, добиваясь от меня информации о «заглушке» (все-таки вовремя я избавился от нее, иначе в условиях даже частной клиники меня могли бы не только обыскать и дотошно изучить со всех сторон, но и просветить всевозможными излучениями – на тот случай, если бы «заглушка» была спрятана где-нибудь в моем теле), Шлемист как бы признался в том, что с Риком пока все в порядке, что он жив и не угодил в лапы геймеров. Ведь Шлемист наверняка уже успел убедиться в том, что мой молодой друг с недавних пор тоже не подвержен Воздействию, и если бы его убили или поймали, то не преминули бы тщательно обыскать. В этом случае, противник не мог бы пропустить без внимания ни одной вещички из тех, что находятся в распоряжении Рика, в том числе и «медальона». Остальное было бы делом техники и соответствующих специалистов, чтобы по этому образцу наштамповать сотни, тысячи «заглушек» и экипировать ими геймеров…
Я смотрю в глаза доктора Бейтса, который завтра наверняка забудет о странной беседе с тяжелобольным пациентом на операционном столе. Я смотрю на него так, будто передо мной сам Шлемист. В сущности, так оно и есть. Ситуация не нова ни для меня, ни для него. Она четко определена следующими рамками: он не может выпустить меня отсюда живым, но не хочет убивать меня до тех пор, пока я не удовлетворю его любопытство в отношении «заглушек». В свою очередь, я не собираюсь выдавать ему какие бы то ни было секреты Контроля, а, наоборот, хочу убить его как можно быстрее – и неважно, какой ценой.
Теперь, чтобы разрешить возникший парадокс, между нами должен произойти торг, в результате которого одной из сторон следует пойти на определенные уступки. Обычно эта обязанность ложится на того, кто сильнее. В данном положении я слабее и очень надеюсь на то, что мой противник поймет: мне отступать некуда.
– Что ж, – говорю я, невольно подражая манере выражаться моего собеседника, – вы прекрасно расставили все точки над "и", доктор Бейтс. Не удивляйтесь, что я обращаюсь к вам именно так, как зовут эту вашу «игрушку» – надо же мне вас как-то называть, за неимением других вариантов, не употреблять же ту кличку, под которой вы числитесь в розыске…
Доктор Бейтс, а вместе с ним и тот, кто им управляет, хранит непроницаемый вид.
– Я понимаю ваше стремление общаться через посредников, – продолжаю я, – но это еще не значит, что я одобряю такое общение… Вы уверены в том, что полностью сотрете память у нашего милого доктора о нашем с вами разговоре? Лично я – нет… Как гласит Третий закон Финейгла, в любом наборе исходных данных самая надежная величина, не требующая проверки, как правило, является ошибочной.
– Первый раз об этом слышу, – не выдержав моих излияний, говорит Шлемист. – И никакого Финейгла не знаю!
– Я тоже… Тем не менее, – настаиваю я, – хотелось бы иметь более ощутимую гарантию того, что все наши потенциальные договоренности останутся между нами. Такой гарантией для меня могла бы быть только личная встреча. – Он хочет что-то сказать, но я опережаю его: – Да, разумеется, это условие не очень вам понравится, поскольку вы вынуждены будете сбросить маску инкогнито и, грубо говоря, рискуете засветиться. Но ведь и я рискую, потому что, учитывая некоторые особенности нашего заочного знакомства, не вижу способа идентифицировать вас как того человека, с которым сейчас разговариваю.
– Если я соглашусь встретиться с вами, то где гарантия, что вы будете один и без оружия? – бурчит «доктор».
– А где гарантия, что вы не пришлете вместо себя на рандеву со мной «игрушку»? – парирую я. – И где гарантия, что после того, как наш договор будет реализован на практике, вы дадите мне шанс беспрепятственно, а самое главное – живым, покинуть ваш гостеприимный город?.. Как видите, я рискую намного больше. Кстати, чту я буду иметь от того, что передам противнику секретные данные?
– Вы же сами только что сказали, – сообщает мой таинственный визави. – Жизнь и возможность беспрепятственно покинуть Интервиль…
– Это весьма зыбкое обещание, – возражаю я. – В нашем нестабильном мире есть только одна вещь, обладающая поистине непреходящей ценностью…
Шлемист оказывается догадливым малым, потому что почти без промедления спрашивает:
– Сколько же вы хотите этой непреходящей ценности? Назовите конкретную сумму… Сто тысяч?
Я лишь презрительно морщусь.
– Двести, – предлагает он. Я отворачиваюсь. – Черт с вами, двести пятьдесят тысяч – это все, что я мог бы вам предложить!
– Что ж, – с притворным сожалением вздыхаю я. – Тогда командуйте вашему мяснику начинать кромсать мне брюхо скальпелем…