На всякий случай я снял с плеча ружье. Но в это время внутри тарелки что-то затарахтело, завыло, и она с бешеной скоростью поднялась в воздух, обдав меня дымом и гарью. Испуганный, прибежал я к старосте и все как отцу родному выложил. Но он обозвал меня дураком и лжецом.
— От охотника правды, что с комара соку, — староста не верил ни одному моему слову, будто я последний болтун в деревне.
— А сапоги? Откуда же сапоги взялись? — еще пробовал я убеждать, но его занимало совсем иное.
— Хороши сапоги, как на мою ногу шиты, да боюсь, что уездному начальнику они еще лучше придутся… Ну да ладно. А ты не поднимай паники. Паси волков — своим делом занимайся.
Вышел я, будто грязью он в меня кинул, но носа не вешаю.
"Ладно, — думаю. — Пусть не верит. Но если эта тарелка летает и крыльями не машет, — должен же в ней какой-нибудь летчик сидеть. И не просто летчик — браконьер! А если так, значит, он, хоть бы и чужеземец, от пригоршни моей дроби не застрахован. Терпение, Пупкус, чуточку терпения, и он будет в твоих руках: кто раньше намокнет, тот быстрей и обсохнет", — вернулся я на опушку и зорко стал одним глазом за стадом следить, а другим — за небом.
Волки в деревне пока не появлялись. Не разбойничали неделю, другую, но как оправились их волчата, оба старых зверя вихрем ворвались в стадо. И понял я, что с того несчастливого дня пришел конец всем моим веселым юношеским приключениям и забавам, что спор этот, начатый злым человеком, смогут решить только ружья.
Много ночей провел я без сна, много капканов и ловушек ставил, но волки хитрыми оказались, близко не подходили. Им хватало того урока, который они получили от таинственного злодея.
Тогда разыскал я пустую бочку, на всякий случай снес в нее все свои охотничьи принадлежности, проделал смотровую дыру, снаружи обмазал бочку овечьим салом, забрался внутрь и велел односельчанам плотно заколотить днища с обеих сторон, а бочку на опушку снести и оставить.
Послушались люди, так и сделали.
Сижу одну ночь — ничего. Караулю вторую — слышу, кто-то подкрадывается и еще издали принюхивается, воздух втягивает. Молчу, дыхание сдерживаю, глазом к дыре прильнул, высматриваю, что на воле творится. Вокруг темно, как в китовом желудке, а в темноте две пары зеленых огоньков мелькают.
В конце концов из-за облака краешек луны выглянул. И от ее улыбки все осветилось бледным светом — словно через воду смотришь. Пригляделся я и вижу: волки вокруг моей бочки кругами ходят, совещаются, что делать. Чуют зверюги — овцой разит, смекают, что бочка не пустая.
Вожак приблизился, царапнул бочку когтями, куснул зубами, да ничего у него не вышло. Тогда, чтобы убедиться, есть ли что внутри, волк просунул в дырку хвост и стал махать им, да прямо мне по носу.
Изловчился я, ухватил серого за хвост и намотал его на руку. Волк как рванется бежать. Мчится без оглядки и бочку за собой тянет. Я сижу, в хвост вцепился, не отпускаю. Волк хитер, в речку прыгнул, думал, утопит меня и освободится. А мне и горя мало. Бочка плотно пригнана, салом обмазана, дыра хвостом заткнута, плыву как на подводной лодке с мотором в одну волчью силу. Посиживаю, песни распеваю. Рука затекла, так я хвост на другую намотал, а когда обе устали, привязал волчий хвост шпагатом к ружью и ружье поперек дыры укрепил. А сам обедать сел.
Перекусил малость, отдышался и решил: хватит, попугал серого, покуражился, пора отпустить беднягу к волчице. Отвязал хвост, распустил шпагат, а хвост — бряк! и свалился к моим ногам. Оказалось, волк давным-давно умчался, а хвост, украшение свое, оставил мне на память. Посмеялся я над бесхвостым волком и попытался сам выбираться. Стал бить каблуком по дну, а днище от воды набухло и ни с места. Я обоими колотить — ни на волос не поддается. Разогрелся я, распарился, долблю, даже пот ни разу не утер, а толку никакого.
"Мама родная, что ж делать-то буду?" Достал нож, стал дыру расширять. Режу дерево, долблю, что есть силы, а дырка — только-только коту протиснуться. Прижался к ней лбом, поглядел. Елки сосновые — речонка-то вынесла меня в еще большую. Направил нож о ремень и снова дыру расширять взялся. Грызу дерево, а сам бога океанского молю, чтоб хоть эта речка в еще большую не впадала.
Наконец дыру расширил, собаке пролезть можно.
— Не так плохи дела, — бормочу себе под нос и вдруг слышу "гав-гав!" на берегу.
— Чюпкус! — заорал я радостно, а нож — бульк! в воду и утонул.
До того я расстроился — ведь заживо погибаю, — до того огорчился, чуть не плачу и не вижу даже, что Чюпкус следом за бочкой пробирается, с камня на камень, с коряги на корягу перепрыгивает, скулит, бедняга, а подплыть не решается, потому что к его хвосту всякие тяжелые железки поналипли, а на спине пила торчит — дровосек в лесу забыл, видно. Ни дать ни взять — допотопное чудище, броней на хребту сверкает.
Конец пришел!
ДИКОВИННАЯ РЫБАЛКА
Неудачи за всеми гоняются, да не всех догоняют!
Плыл я плыл, как преступник в бочке заколоченный, и не видно было этому плаванию ни конца, ни краю. Ноги задеревенели, руки онемели, а бока так прямо в подметку сбились.
— Держись, Микас, не поддавайся! — подбадриваю себя. — Охотнику на неудобства плевать. Куда важнее порох в сухости да рассудок в холоде держать. А приключения не заставят себя ждать…
Помотало, покрутило меня в водоворотах, счет дням потерял, а холодный рассудок до того заледенел, что стал вроде сквозняка, мурашками по спине бегает.
И хоть бы кто подплыл, полюбопытствовал, что за бочка посреди воды болтается. Так нет же! Никому не интересно. Все думают: раз бросили вещь в воду, стало быть, рухлядь никчемная…
В конце концов прибило меня течением к чужому берегу. Обрадовался я, стал по сторонам глядеть — неужели и теперь не найдется никого, кто помог бы человеку выбраться из этой треклятой, пропахшей селедкой тюрьмы, перехваченной железными обручами. Не успел подумать, откуда ни возьмись, к бочке моей сбежалась орава ребятишек. И давай швырять — камнями, кирпичами, битыми бутылками, железками, словом, всем, что на берегу после отдыхающих найти можно.
— Да уймитесь вы, человека хоть пожалейте, если рыбу не жалеете! — кричу, но чужеземцы по-нашему не понимают.
— Пли! Огонь!.. — орут на своем языке. — По вражескому крейсеру — залп! Торпедировать старую калошу! — Один сорванец до того распалился, что метнул в меня портфель со всем содержимым — с книгами и завтраком.
— Урра-а! — завопили его дружки, когда один снаряд угодил в оконце. И как пошли-поехали, думал, разнесут бочку в мелкие щепочки.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если б не Чюпкус. Как вихрь налетел он на сорванцов, в самую гущу ворвался, стал хватать за икры направо и налево. Ребятишки с воплями разлетелись по сторонам, как воробьи. А бочку опять подхватило течением и понесло-понесло мимо чужих городов и стран…
"Неужели и я когда-то таким был? Швырял в воду осколки бутылок и куски железа?" — спрашивал я себя и ничего утешительного ответить не мог. Всякое случалось, и я не очень-то задумывался, каково приходится тем, кто после нас входит в речку, и тем, кто живет в ней. Опустил я голову от стыда и решил крепко-накрепко — ставлю крест на этом озорстве. Пусть меня петух забодает, если хоть разочек нарушу слово.
Но дать слово всегда легче, чем сдержать. И другими возмущаться тоже нетрудно. Это каждый может, даже сидя в бочке. Только вот как образумить озорников? Как приструнить бесшабашных, нерях и неслухов? Ведь сторожа к каждому не приставишь. Принесет такой стоптанные башмаки и — бух! в речку, будто караси без его рухляди дня прожить не могут. Переедет машина зазевавшуюся кошку — и ее отправляют в воду, словно в реке ее ждет торжественная похоронная процессия и траурный марш в исполнении пескарей. А есть и такие, что под ноги купальщикам не станут мусор бросать, зато на глубину что угодно вывалят. Им-то беды нет: сами они не рыбы, на глубине не плавают, животом на стекло или проволоку не напорются. Вот и не боятся…
Думал я так, и за этими мыслями совсем забыл о своих бедах. Разыскал обрывок бумаги и огрызком карандаша нацарапал:
ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
Тот, кто первым выбросил мусор в речку, был величайшим лентяем и браконьером. Дети (малыши, пацаны и подростки), не давайте распространяться этому мерзкому разгильдяйскому обычаю! Дорожите водой в каждой речке, каждом озере, каждом пруду. Берегите их, как свой колодец!
SOS — кричат рыбы.
SOS — просят о помощи раки.
Всех, кто загрязняет воду, — долой в Сахару!
Да здравствует прозрачная, чистая вода!
Прочти, перепиши в десяти экземплярах и раздай приятелям.
Это воззвание я положил в бутылку, плотно ее закупорил и бросил в воду, а сам же, как будто гору своротил, прилег поспать. Течение тем временем несло меня мимо больших и малых городов, мимо местечек и деревень, пока снова не прибило к берегу. А берег тот находился в столице одного очень могущественного и очень культурного государства, и поэтому был он выложен гранитом и мрамором, украшен скульптурами и колоннами, засажен деревьями и цветами.
Высунув руку в щель, я ухватился за прикрепленную к гранитным ступеням цепь и стал звать на помощь. Раз такой красивый берег, думаю, значит, и люди здесь хорошие. Через некоторое время слышу — урчит что-то. Смотрю, подкатывает мощная машина с огромным багажником и красными фарами, вся так и сверкает лаком и никелем. Отродясь не видывал такого шикарного грузовика.
"Но почему же он ко мне задним ходом подъезжает? — удивляюсь, ничего не понимаю. — Может, здесь мода такая?" И вдруг кузов грузовика приходит в движение, наклоняется, блестящий багажник открывается… и на мою бочку вываливается огромная груда мусора. Завалило меня, прижало ко дну, думал, задохнусь.
Минут пять, наверное, вертелся, крутился, раскачивался, кувыркался, пока, наконец, удалось раскачать бочку и она вынырнула на поверхность. Но и тут не лучше, попал я, что называется, из дождя в ливень. Из огромной вмурованной в гранит трубы хлынул на меня поток грязной воды. Чем только она ни разила — прокисшим соком, паленым рогом, едкой кислотой, железной трухой. Смрад, как в аду. Поток подхватил мою бочку и вынес на середину реки.
— Был бы я шпионом, — кричал я во все горло и грозил в дырку кулаком, — и на берег не нужно выходить, достаточно полчаса посидеть у воды и собственным носом учуешь, что вы тут на заводах выпускаете и что в речку спускаете.
Но кто ж услышит голос беспомощного путника, заколоченного в бочку? Так мои крики и уплыли вместе с отбросами, не коснувшись ушей ни одного из жителей этого государства. Я плакал от отчаяния и со злости жалел, что моя бочка — не крейсер, а кремневое ружье — не настоящая пушка… С землей сравнял бы я эту столицу государства культурных разгильдяев!
И вдруг, будто услышав мои крики, на горизонте показалось огромное судно. Оно плыло против течения.
— Теперь спасен! — обрадовался я, но преждевременно. Огромное судно прополоскало пропитанные нефтью трюмы и спустило черную жирную грязь прямо в воду. Помощь ко мне не пришла. Вместо этого на бочку налипли вонючие комья и нас понесло в открытое море.
"Теперь всему конец", — подумал я равнодушно, потому что не было больше сил ни возмущаться, ни кричать. Сел, сложил руки и стал ждать конца. Вспомнилась еще бабушкина поговорка: "Узнают осла по ушам, медведя по когтям, а глупца — по глупым делам".
Сам виноват, так мне, дураку, и надо. Ничего, в следующий раз умнее буду. Вот только Чюпкуса жалко. Слов нет, чтобы описать, как он настрадался, пока бежал вдогонку за мной по этим нескончаемым приречным свалкам. Страшно подумать. До того облип искореженным железом и всевозможным хламом, что собаки не распознать. До сих пор не могу понять, как выдержал Чюпкус этот ужасный марафон с тяжеленной грудой мусора и лома!
А у одного большого города случилась вот какая история.
Был хмурый, пасмурный день. Фотограф местной, весьма уважающей себя газеты готовился сделать снимок чемпиона страны по рыбной ловле, которому посчастливилось вытащить из реки на блесну старый грузовик. Но только он примерился щелкнуть затвором, как мимо, бренча железом, во весь дух промчался мой Чюпкус. Повидавший на своем веку немало всяких чудес журналист только — кувырк! — и свалился как подкошенный. Пока приходил в чувство, Чюпкуса уже и след простыл. Счастье, что фотоаппарат, когда падал из рук репортера, сам собой щелкнул. Журналист примчался в редакцию и по всем громкоговорителям оповестил:
— Я, сотрудник всеми уважаемой газеты, репортер Пюре иль Каша, будучи в трезвой памяти и твердом уме, клянусь, что сегодня около полудня в окрестностях нашего города видел небывалого страшного зверя, чрезвычайно похожего на пилоспинного стегозавра, вымершего на нашей планете два миллиона лет назад.
По фотографии, которая не совсем удалась по не зависящим от меня причинам, можно установить, что спинной хребет этого чудища лишен трех зубьев, а бронированная чешуя бренчит, как консервные банки. Его щетина закручена на манер штопора, а необычайно длинный хвост заканчивается острым твердым наростом, похожим на топор мясника.
Всех, кто заметит ужасного дракона, просим заснять, зарисовать, описать (можно воспеть в стихах), а материал немедленно выслать нам. Самым отважным и изобретательным обещаем бесплатную подписку на нашу газету по крайней мере в течение ста лет.
Граждане, спешите отличиться и не забудьте, что лучший для трубки чубук выпускает мистер Кук!
Сообщение звучало потешно, но посмеяться не пришлось. Все до единого любители слухов и сплетен в этой стране тотчас же составили два многолюдных отряда добровольцев для поимки Чюпкуса и отправились к реке: одни вниз по течению, другие — вверх. Тяжелое время наступило для бедняги Чюпкуса. Его ловили сетями, капканами, заманивали в ловушки и волчьи ямы, подстерегали с оружием в руках, по нему палили из пушек, с самолетов сыпали соль на хвост. Но Чюпкус был неуловим. Ночью он несся за бочкой, которая уплывала все дальше и дальше, а днем скрывался в прибрежных кустарниках, перепрятывался в зарослях крапивы или прокрадывался окольными тропинками. Может, и по сей день я не узнал бы обо всех мучениях и невзгодах моего пса, если бы течением не прибило к бочке детский кораблик, сделанный из обрывка тамошней газеты. В нем крупным шрифтом было написано:
СТЕГОЗАВР — НЕ ВЫДУМКА!
Это — изобретенная нашими врагами новая машина для шпионажа. Будьте бдительными и готовыми ко всему. Каждого подозрительного типа с жестянками, пилой или топором немедленно доставляйте в ближайший рентгеновский кабинет на предмет просвечивания. Таким образом вы избегнете больших неприятностей.
НАША ЗЕМЛЯ ПОМОЛОДЕЛА НА 2000000 ЛЕТ!
Общество охраны бродячих собак и бездомных кошек организует публичный диспут на тему: "Влияние нашего постыдного прошлого на наше славное будущее".
Во время диспута профессор З.А. Ика докажет доктору фон Тазёру, что страшное чудище не что иное, как оживший стегозавр, сохранившийся в вечной мерзлоте и оттаявший в нашем климате. Доктор фон Тазёр станет уверять профессора З.А. Ику, что невиданное чудище — единственный и последний представитель обитателей иных планет, доставленный на землю с помощью неизвестных аппаратов.
Вход только за плату.
Проходить мимо строго воспрещается.
Действует воздушная почта.
СТЕГОЗАВР НЕ ДОЛЖЕН ЗАСТАТЬ НАС ВРАСПЛОХ!
Писатель Пюре иль Каша и многоуважаемый мистер Кук учреждают акционерное общество по производству скорострельных охотничьих пушек.
Охотники, ваши деньги все равно не пропадут: если не встретите чудище, сможете использовать оружие против любого своего врага или соседа! Быстро, удобно, выгодно!"
НАГРАДА — 1000 ТАЛЕРОВ!
Смельчаку, доставившему отпечаток когтя указательного пальца правой передней ноги чудища, будет выплачена вышеуказанная сумма и присвоено звание почетного обывателя страны.
Жандармский генерал Маршал-и-Ссимус