– Того самого, – откликнулась Жанна. – Толян куда-то исчез, и она, мол, обзванивает всех его друзей подряд.
– С каких это пор ты относишься к его друзьям? – усмехнулся я.
– Не знаю, – сказала Жанна. – Наверное, с дня рождения, который Толян мне начисто отравил.
– Да они, наверное, с Витьком куда-нибудь закатились, – предположил я.
– Я то же самое его матери говорила. Но, оказывается, мать Толяна эту версию уже отработала. Витек дома и Толяна после школы вообще не видел.
– Странно, – медленно произнес я.
– Вот и мама Толяна говорит, странно. Поэтому всех и обзванивает. И, по ее словам, все твердят одно и то же: после школы его не видели.
– Мало ли. У Толяна полно всяких-разных приятелей. Сидит у кого-нибудь дома, а попозже возвратится как миленький.
– Я тоже так думаю, – отозвалась Жанна. – Ладно, Федор. До завтра.
Я положил трубку, но телефон почти тут же вновь начал звонить. Это оказалась мама Толяна.
Глава VI
ЗЕРКАЛО
Утром я, как обычно, зашел за Жанной, чтобы якобы идти в школу. Она первым делом мне сообщила:
– Мы только что с Динкой по телефону разговаривали.
– А что в этом такого необычного? – войдя в лифт и нажав кнопку первого этажа, спросил я.
– Необычное, что Толян до утра так дома и не появился, – откликнулась Жанна.
– Ну да? – удивился я. – Кстати, мне мать Толяна тоже вчера звонила. Но, сама понимаешь, я ничем не мог ей помочь. Кстати, откуда Динка узнала, что Толян так и не вернулся?
– Да, понимаешь, Динке позвонила Светка, а Светке еще кто-то сообщил…
– Наверное, Славка, – предположил я.
– Вполне вероятно, – откликнулась Жанна. – В общем, наш Толик к кому-то капитально завалился.
– Не завидую я теперь ему, – мне живо представилось, что сделает с Толяном мать после его возвращения.
– А раньше ты, значит, ему завидовал? – полным язвительности тоном произнесла Жанна.
– Раньше я вообще старался о нем лишний раз не думать, – ответил я.
Завернув за угол нашего дома, мы оказались на детской площадке.
Гляди, какую потрясающую снежную бабу слепили! – восхитилась Жанна.
Я изумленно присвистнул. Ручаюсь: вчера вечером, когда мы возвращались от Пелагеи, ничего подобного тут не было. Теперь посреди детской площадки гордо стоял замечательный снеговик. 'Голову его увенчивала вязаная шапочка-петушок. Автор снеговика, видно, не поскупился для своего творения. Подойдя ближе, я немедленно понял, почему этот снеговик сразу показался нам с Жанной необычным. У него было… настоящее |лицо с глазами. С живыми голубыми глазами.
Снеговик пристально смотрел на нас, и от этого взгляда у меня по спине бежали мурашки.
– Федор, – крепко сжала мне руку Жанна, – ты видишь? Он смотрит. Интересно, как они это сделали?
– Наверное, это глаза от какой-нибудь деткой куклы, – нарочито небрежно проговорил я, преодолевая внутреннюю дрожь, потянулся к глазу снеговика.
Глаз моргнул. Я отдернул руку и осторожно покосился на свою спутницу.
– Ты ничего не заметила?
– Нет, – покачала головой она. – А что я должна была заметить?
– Да так. Видимо, показалось, – не стал делиться ощущениями я.
Впрочем, я и впрямь был почти уверен, что снеговик даже не думал моргать, и хотел еще раз потрогать его глаз, когда Жанна вдруг сказала:
– Федор, а ведь он на кого-то очень похож.
– Похож? – переспросил я. – На кого же, интересно?
– Сам погляди, – каким-то странным тоном добавила Жанна. – И, между прочим, шапочка у него точно такая же. Я теперь узнала ее.
– Такая же, как… – хотел уточнить я, однако вопрос мой оборвался на середине.
Из снеговика на меня взирало лицо… Толяна Волобуева.
– Теперь понял?
– Понял. Это Толян, – кивнул я и, хлопнув снеговика по тому месту, где у людей находится левое плечо, воскликнул: – Привет, Волобуй! Как тебе не стыдно! Мать ищет, с ног сбилась, а ты тут стоишь!
– Не надо так шутить, – поежилась Жанна.
– А чего такого, – отмахнулся я. – Но как похож-то. Интересно, кто его слепил?
– Мне тоже интересно, – задумчиво проговорила Жанна. – Между прочим, если Толян не вернется, надо будет сказать про снеговика его матери.
– Зачем? – не понял я.
– Ну, вдруг это какая-нибудь зацепка, – объяснила Жанна. – Так лицо могли слепить только с натуры. А лепили снеговика вчера вечером, уже после того, как мы с тобой здесь прошли. Значит, после семи. То есть в это время Волобуй наверняка был у нас во дворе. И те, кто его тут видели, могут знать, куда он потом направился.
– Ну, Жанка, ты прямо Шерлок Холмс с его методом дедукции. Только, думаю, зря стараешься. Вот вернемся после Пелагеи в школу, а Волобуй наверняка уже там.
– Ладно, пошли скорее в деревню.
Мы двинулись прочь со двора. Я обернулся и кинул последний взгляд на странного снеговика. то ли в этот момент на него упала тень, то ли еще по какой-то причине, но мне показалось, лицо Толяна приняло умоляюще-тоскливое выражение. Он будто бы обращался ко мне с немой мольбой, и от этого у меня в груди возник холодок. «Зачем они сделали снеговику такие глаза?» – с осуждением подумал я и, отвернувшись, поспешил за Жанной, которая успела уйти вперед.
Мы миновали Серебряные пруды, а странный снеговик все не выходил у меня из головы. Наконец я спросил у Жанны:
– А ты не думаешь, что это они куда-то его девали?
Кто? Кого? Куда? – уставилась она на меня. Я понял: «Она думает о чем-то совершенно другом».
– Ну, те, кто лепил снеговика, куда-то девали потом Толяна, – пришлось объяснить мне.
– Вообще-то запросто, – согласилась Жанна.
– Слушай, – вдруг осенило меня. – Наверное, это рэкет.
– Рэ-экет? – Жанна споткнулась и чуть не упала в сугроб.
– А чего такого? – продолжал я. – Не забудь, что Толян позавчера основал собственное предприятие, если так можно выразиться, очень малого бизнеса. Вот и его решили заставить делиться, Он, к примеру, отказался, и его сперли. Или, – тут же возникла другая версия у меня, – Волобуй принял на хранение чьи-то ботинки, а их свистнули. Хозяин потребовал возмещения ущерба. Волобуй оказался недостаточно платежеспособен.
– Правильно, – подхватила Жанна. – Теперь его сперли, а позже позвонят матери с требованием выкупа в размере стоимости ботинок. – Она выдержала короткую паузу и добавила: – Одного только, Федя, не понимаю, зачем было лепить такого похожего на Толяна снеговика?
– Ну, вероятно, с ним просто вели серьезный разговор у нас во дворе, и кто-нибудь от нечего делать по ходу лепил снеговика. Ну, знаешь, как некоторые разговаривают и одновременно что-нибудь на бумаге рисуют.
– А глаза тоже по ходу дела? – внимательно поглядела на меня Жанна.
– Нет, таких глаз на ходу не сделаешь, – откликнулся я. – Значит, кто-то их для чего-то припас и носил с собой в кармане.
– Тоже очень странно, – задумчиво произнесла моя спутница. – С какой целью человек будет носить в кармане искусственные глаза?
– Ну, например, для какого-нибудь розыгрыша, – возникло у меня довольно логичное объяснение. – Подкидываешь такой вот глаз в компот. Человек сперва спокойно его выпивает, а потом обнаруживает на дне стакана…
– Очень смешно, – сморщила переносицу Жанна.
– Тебе, может, и не смешно, а Толян от такой шуточки наверняка бы остался в восторге, – не было на сей счет никаких сомнений у меня. – Так что снеговика явно лепили друзья Толяна.
– Выходит, кто-то из них очень здорово лепит, – сказала Жанна. – И почти наверняка хорошо рисует. Волобуй из снега вышел как живой.
– Тогда ясно, как действовать, если он сегодня в школе не появится, – возник план у меня. – Выясним, кто из приятелей Толяна умеет хорошо рисовать. Полагаю, среди «детей джунглей» таких найдется не очень много.
– Если вообще найдутся, – покачала головой Жанна. – Но вообще-то ты знаешь, Федя, меня сейчас гораздо больше волнует здоровье собственной мамы.
– Кстати, ничего не известно? Как она сегодня? – только сейчас поинтересовался я.
– Когда вернемся из школы, позвоню на работу Ольге Николаевне, – сказала Жанна. – Она собиралась днем съездить в больницу и попытаться пройти к матери. Или хотя бы увидеться с лечащим врачом.
В половине девятого утра деревня Серебряные Пруды оказалась столь же безлюдной, сколь и вчера вечером. На первый взгляд могло показаться, будто людей отсюда давным-давно выселили. Лишь дым, валивший из печных труб, свидетельствовал, что какая-то жизнь здесь все-таки теплится.
Миновав длинную улицу и свернув в переулок, мы подошли к калитке Пелагеи. Я протянул руку, чтобы толкнуть ее, но невольно попятился назад и едва не сшиб с ног стоявшую позади Жанну.
– Спятил? – вскрикнула она.
– По-моему, да. Погляди, – указал я на почерневшие деревянные столбы по обе стороны от калитки. – Ты что-нибудь видишь?
Едва посмотрев, Жанна охнула и начала оседать в сугроб. Оба столба увенчивались совершенно одинаковыми головами Толяна, правда, на сей раз без шапочек. Головы в упор взирали одна на меня, вторая – на Жанну.
– С-слушай, – заикаясь, произнес я, – как же мы вчера-то не заметили?
– Н-наверное, т-темно б-было, – в свою очередь начала заикаться Жанна.
Губы обоих Волобуевых скривились в скорбных усмешках. Сразу в четырех глазах мелькнула тоска.
– Федя, – вцепившись мне в руку, поднялась из сугроба Жанна, – а тебе не кажется, что их слишком много.
– Кого? – мало соображал сейчас я.
– Т-толянов, – очень тихо проговорила она.
– Кажется, – словно загипнотизированный, переводил я взгляд с одной головы Толяна на другую. – Кажется, Жанна, мы с тобой чокнулись. И, что характерно, вместе и одинаково.
– Ребята, чего застряли? – донеслось со стороны дома. – Калитку заело? Так дерните посильней.
На крыльце стояла «бабка» Пелагея. Я дернул калитку. Она с жалобным скрипом открылась. Взгляд мой упал на один из столбов. Лица Толяна там больше не было. Столб увенчивал самый заурядный, да к тому же еще и потрескавшийся, деревянный шар. Я посмотрел на второй столб. Ровно то же самое.
– Федор, лица исчезли, – прошептала мне прямо в ухо Жанна.
– Вижу, – едва слышно откликнулся я.
– Ну а теперь чего вы стоите? – снова поторопила нас Пелагея.
Мы на ватных ногах медленно двинулись к избе.
– Совсем заморозить меня решили, – пропуская нас в дом, проворчала хозяйка.
– Мя-яу, – мрачно раздалось из комнаты.
Рыжий бандит Барсик гордо возлежал посредине стола и с презрением поглядывал на нас единственным прищуренным глазом. В жизни еще не видел такого наглого и надменного кота.
Пока мы с Жанной раздевались, Барсик не сводил с нас пристального взгляда. У меня лично не оставалось сомнений: сделай мы что-нибудь не то, и он мигом покажет нам, где мышки зимуют.
– Принесли? – спросила Пелагея.
– Да.
Опасливо поглядывая на Барсика, Жанна поставила сумку на самый краешек стола и достала оттуда расческу, книгу и мешочек с пылью.
– Я, правда, не знаю, хватит ли пыли, – виновато произнесла она. – Понимаете, ее в углах оказалось очень мало.
– Лучше мало, чем ничего, – взяла мешочек Пелагея. – А книга зачем?
– Мамина любимая, – пояснила Жанна. – Вы сами просили. Она все время ее перечитывает. Или вам не годится?
– Сойдет, – едва заметно улыбнулась Пелагея. – Просто обычно приносят не книги, а какие-нибудь платочки, колечки, цепочки, ну, и все в таком роде. Один раз даже принесли зажигалку. Из чистого золота.
– Ясно, – кивнула Жанна. – Главное, что вам эта книга подходит.
Колдунья перевела взгляд на меня:
– Ну, Федор, бери фонарик и дуй за водой.
Под неусыпным взглядом Барсика я включил фонарик и вышел в темные даже утром сени. Отодвинув фанерку, я с замиранием сердца посветил фонариком в бочку, ибо уже боялся, что и оттуда высунется лицо Волобуя. Однако, к немалому моему облегчению, в бочке не оказалось ничего, кроме воды. И я на сей раз безо всяких приключений доставил ее Пелагее.
– Теперь возьми табуретку и сядь рядом с буфетом, – распорядилась она.
Я поторопился исполнить ее приказ.
– Сиди тихо, – она не сводила с меня очень строгого взгляда, и серые ее глаза вновь начали мало-помалу темнеть. – Помалкивай. Что бы тебе ни показалось, не вздумай задавать вопросы и не двигайся. Иначе может случиться большая беда.
– Хорошо, – сказал я.
Барсика уже не было на столе. И вообще нигде в комнате. Видимо, пока я набирал воду, он удалился по каким-то своим неотложным делам.
А может, и по поручению Пелагеи. Во всяком случае, окажись это так, я ничуть бы не удивился, Жанна, как и вчера, сидела на лавке прямо напротив Пелагеи. Та потянулась за книгой Юлии Павловны и, придвинув ее к себе, начала с задумчивым видом перелистывать страницы. Это меня удивило. Ведь книга была на французском языке. И так как колдунья вроде еще не начинала работать, мне показалось вполне позволительным задать вопрос:
– Пелагея, вы разве французский знаете?
– Мя-яу! – раздался сердитый вопль с буфета.
Пелагея резко повернулась ко мне. Глаза ее горели яростным темным пламенем.
– Молчи, – низким утробным голосом произнесла она, и какая-то неведомая сила вжала меня в стену. Я словно окаменел. Из всех способностей, свойственных человеку, у меня остались лично две. Я еще мог видеть и слышать. А вот двинуться или что-то произнести стало для меня вдруг совершенно непосильной задачей.
Рыжий бандит, еще раз угрожающе промяукав где-то над моей головой, умолк. Жанна неподвижно сидела на лавке. Пелагея долистала сборник французской поэзии до конца и, захлопнув книгу, отодвинула ее в сторону.
– Понятно, понятно. Сейчас, сейчас.
Поднявшись на ноги, Пелагея направилась в мою сторону. Обладай я еще способностью двигаться, наверняка бы опрометью кинулся вон из ее жуткого дома. Но об этом следовало подумать раньше. Проклятая колдунья превратила меня в нечто, похожее на истукана, и теперь я лишь с ужасом ждал, что последует дальше.
Пелагея подошла к буфету. Я уже мысленно прощался с жизнью и проклинал на чем свет стоит Ольгу Николаевну, уговорившую нас пойти сюда, когда «бабка», взглянув на меня, строго бросила: «Цыц!» – и принялась рыться в ящиках.
На сей раз приготовления заняли куда больше времени, чем вчера. Пелагея долго сыпала в ступку что-то из разных мешочков. Наконец, составив смесь, она протянула ступку Жанне:
– Толки, и как следует.
Жанна покорно заработала пестиком. Пелагея тем временем переместилась к печке, погремела заслонками и набрала полный совок золы. Бережно неся его перед собой, она вновь подошла к столу и ссыпала часть золы с совка в деревянную миску. Остальная зола полетела в ведро, стоявшее возле печи.
Все это время Жанна продолжала ритмично постукивать пестиком. Она делала это словно робот. Пелагея уставилась на ступку.
– Хватит, – коротко приказала она, одним движением высыпала содержимое ступки в миску с золой и долила туда воды.
Затем Пелагея опустилась на прежнее свое место, прямо напротив Жанны.
– Ну, начнем, милая, – обратилась к Жанне она, и голос ее прозвучал совершенно по-иному, чем прежде.
Если бы не видел Пелагею, то легко мог бы предположить, что к Жанне обращается древняя старуха.
– Ну, моя милая, ты готова? – повторила Пелагея.
– Да, – едва слышно пролепетала девочка.
Пелагея потянулась к керосиновой лампе и подвернула фитиль. Плотные шторы были, как и вчера, задернуты. С улицы сюда не проникало ни единого лучика света. Поэтому комната погрузилась в полный мрак. До того полный, что скрылись стены. Свет выхватывал из темноты лишь стол и сидящих за ним Жанну и Пелагею. Колдунья простерла обе руки над миской. Там клокотнуло и вверх взметнулся узкий и острый, как шпага, язык сине-зеленого пламени. Пелагея подула на него. Пламя свернулось в спираль, затем вдруг рассыпалось на великое множество крохотных огоньков, которые роем мошкары заплясали над миской.