Бабка завернула за угол и, громко стуча тростью, исчезла из вида. Тут меня вдруг осенило: ведь это та самая старуха, которую мы вчера с Жанной на кладбище видели.
Я вскочил со стула и кинулся следом.
– Федор? Куда? Стой! Вернись, тебе говорят! – кричала вслед мать.
Но я, не останавливаясь, несся вперед. Мне очень хотелось задать этой старухе пару-другую вопросов.
Черная спина ее мелькнула в дальнем конце коридора и снова исчезла. Старуха опять свернула за угол. Я добежал до угла. За поворотом оказался холл-тупик. Я ошалело оглядывался. Куда она могла деться? В холл выходили двери трех кабинетов. Возле каждого сидело по нескольку мам и бабушек с детьми и внуками разного возраста. «Может, старуха проперлась без очереди к какому-нибудь врачу? – начал анализировать ситуацию я. – Ну, например, за справкой для внука или внучки». Я обратился к одной из женщин в очереди:
– Извините, вы не подскажете, куда зашла такая старушка… Ну, она вся в черном и с черной палочкой.
– В черном? С черной палочкой? – посмотрела на меня, как на психа, женщина. – Никакой старушки тут не проходило.
– Как это не проходило? – я даже повысил голос от возмущения. – Вы, наверное, просто не заметили.
– Во-первых, ты чего раскричался? – обиделась женщина.
– Невоспитанная молодежь пошла, – с удовольствием поддержала ее ближайшая соседка. – Иди, иди отсюда! Мы тут уже целый час сидим. – Она перевела осуждающий взгляд с моей скромной персоны на плотно закрытую дверь кабинета. – И никаких старух тут даже близко не видели.
Дальнейший спор был бесполезен. Проще самому заглянуть в кабинеты. Но стоило мне потянуться к первой же двери, как все эти тетки хором взвизгнули: «Держите! Не пускайте! Он хочет пролезть без очереди!»
Образовав своими телами неприступную крепость, они принялись решительно оттеснять меня прочь от заветных кабинетов.
– Видали? – простерла ко мне руку та, которой я показался таким невоспитанным. – Еще молоко на губах не обсохло, а уже обманывает! Внимание наше отвлекал.
– Да мне только посмотреть… – принялся было оправдываться я.
– Федор, что происходит? – раздался за моей спиной голос матери.
– Ах, это ваш! – дружно накинулись на нее все тетки. – Плохо сына воспитываете! Мы тут, можно сказать, второй час сидим, а он без очереди намылился! Где уважение к старшим? Где вежливость?
Про старуху какую-то выдумал и прямо мимо нас – к врачу.
– Во-первых, я сама разберусь, как своего сына воспитывать, – немедленно заступилась мать. – А во-вторых, зря волнуетесь. Нам в этот кабинет не нужно. Мы совершенно к другому врачу сидим. Федор, – переключилась она на меня. – Пошли! Иначе очередь пропустим.
И она поволокла меня за собой. Вслед нам неслись возмущенные вопли теток. Мать стала меня на ходу отчитывать:
– Куда тебя понесло? Зачем ты полез в этот кабинет? И что ты там наплел про какую-то старуху?
– Ничего я не плел. Старуха была, – вырвалось у меня.
В следующую секунду я горько пожалел об этом. Потому что мать, смерив меня пронзительным взглядом, осведомилась:
– Где была старуха? И что она делала? «Ну, попал, – пронеслось у меня в голове. – Господи, что же мне ей объяснить?»
– Ну-у, – медленно начал я вслух, – старуха была в коридоре, где мы сидели. А этот мальчик с тысячью болезней втесался в нее. Я хотел ей помочь, а потом увидел, что она платок уронила. Бросился догонять, а она вдруг раз – и исчезла.
Мать не сводила с меня глаз.
– Федя, зачем ты врешь?
– И не думаю, – я пытался найти в сочиненной на ходу истории слабое звено, но не находил.
– Нет, врешь, – повторила мать.
– Не вру, – решил стоять до последнего я.
– Тогда покажи мне платок старухи, – потребовала мать.
Я порылся в кармане и извлек на свет свой собственный носовой платок.
– Это твой, – не поддалась на уловку мать.
– Правильно, – кивнул я. – А старухин я, видимо, потерял, когда тетки из очереди на меня налетели.
– Никакой старухи в коридоре не было, – снова заговорила мать.
Это уж слишком. Ладно, платок. Но старуха-то действительно была. Поэтому я с чувством собственной правоты ответил:
– Может, ты еще скажешь, что мальчик с тысячью болезней ни на кого не налетал?
– Налетал, – неожиданно тихо проговорила мать. – Только не на старуху, а на колонну. Ой-ой–ой! Наша очередь! Ты, Федор, пока посиди. Я одна зайду к врачу. А потом тебя позову.
Она юркнула в кабинет. Дверь перед моим носом захлопнулась. Я совершенно не врубался в ситуацию. Предположим, мать была так увлечена болтовней, что не заметила в коридоре старуху. Это еще более или менее объяснимо. Хотя тоже странно. Колонну-то она заметила. Кстати, о колоннах. Никогда раньше не слышал, чтобы они шипели. Кроме того, я совершенно четко разглядел всю в черном старуху. А колонны тут грязно-розового цвета. Ну, хорошо. Допустим, я ошибся. Но почему врачу собирались показать меня, а пошла в результате к нему моя мама?
Впрочем, на последний вопрос я вскоре получил ответ. Дверь кабинета приоткрылась. Мать поманила меня внутрь.
– Заходи, Феденька, заходи! – голос ее звучал неестественно ласково.
Я насторожился и не спеша вошел. За столом сидела толстая тетенька в белом халате и белой шапочке. Больше всего она смахивала не на врача, а на повара. Увидев меня, она так радостно улыбнулась, будто хотела предложить что-нибудь вкусное.
– Ну, здравствуй, Федя. Меня зовут Капитолина Аркадьевна. Давай, раздевайся. Мы сейчас тебя послушаем.
Раздеваться мне не хотелось.
– Да я, знаете ли, вообще здоров.
– Охотно верю, – опять улыбнулась Капитолина Аркадьевна. – Но я ведь твой новый врач. Познакомиться надо.
– Ну, если познакомиться, – и я начал расстегивать рубашку.
Капитолина Аркадьевна принялась тщательно меня слушать.
– В легких чисто. Сердце хорошее, – наконец, вынесла мне приговор она. – Теперь открой пошире ротик и покажи горлышко.
Я исполнил просьбу и постарался как можно сильней высунуть язык. Докторша осталась довольна.
– А теперь поглядим, что у нас там с глазиком.
Тщательно изучив мой фингал, она повернулась к матери:
– С виду ничего серьезного. Ну-ка, Федя, садись. Сейчас давление будем мерить.
Давление у меня оказалось нормальное. Как, впрочем, и «животик», который мне щупали, уложив на тахту.
После «животика» мне велели встать и подвергли тщательному осмотру и ручки и ножки. Капитолина Аркадьевна почему-то все человеческие органы называла уменьшительно-ласкательно.
– Все в норме, – наконец выразительно покосилась она на мою мать. – Но я на всякий пожарный советую проконсультироваться у невропатолога. Тем более у него сейчас прием. Правда, к нему нужно записываться заранее, но я вас сама отведу.
– Зачем к невропатологу, если я в норме? – мне не улыбалось идти к еще одному врачу.
– Федя, так нужно, – ответила Капитолина Аркадьевна. – Я хочу наверняка исключить сотрясение мозга. Ведь тебя все-таки ударили по голове.
– По глазу, – уточнил я. – И потом, чего ты так волнуешься? Если все нормально, невропатолог посмотрит тебя и отпустит. Всего пять минут, – сказала врачиха.
Я тяжело вздохнул. Мое сотрясение мозга в первую очередь нужно было исключить из головы моей мамы. А это даже для хорошего невропатолога задача совсем не простая. Словом, я сдался.
– Ладно. Ведите.
Капитолина Аркадьевна, заперев кабинет, поднялась с нами на третий этаж и провела без очереди к невропатологу. Это был высокий, очень худой человек, с черной взъерошенной шевелюрой, черною же бородкой клинышком и в круглых очках, которые придавали ему сходство с совой-дистрофиком. И в имени его тоже было что-то совиное. Его звали Саввой Моисеевичем. Это я выяснил из карточки, приколотой к его халату, и невольно усмехнулся.
– Я разве рассказал тебе анекдот? – с ходу обиделся невропатолог.
– Вы – нет, – пытался выйти из неудобного положения я.
– Значит, сам вспомнил? – не сводил с меня совиного взора Савва Моисеевич. – Тогда излагай.
Вот привязался, с возмущением подумал я. Мы что сюда пришли анекдоты рассказывать?
– Ну, не хочешь, не надо, – махнул рукой сова-дистрофик. – Так. На что жалуемся?
– Ни на что! – выпалил я.
– Не слушайте его, – вмешалась мать. – Он вчера получил серьезную травму глаза.
– Знаю, знаю, – важно кивнул несколько раз невропатолог. – Капитолина Аркадьевна вкратце ввела меня в курс дела. Так что, приступим. Садитесь, мой юный друг.
И он указал мне на стул рядом с собой. Едва я уселся, он принялся задавать мне вопросы один глупее другого.
– Ты после удара сознания не терял?
– Даже не думал, – категорически опроверг я инсинуации Саввы Моисеевича.
– Думать для этого совершенно необязательно, – нервно зашмыгал маленьким крючковатым носом врач. – Ты просто падаешь в обморок.
– Я не падал.
– Ве-ли–ко-лепно, – потер костистые руки Савва Моисеевич. – А тошноты у тебя вчера или сегодня не было?
– Нет, – решительно отбил новый выпад я.
– А по-моему, его подташнивало, – объявила мать. – Потому что он очень плохо пообедал, а ужинать вообще отказался.
– Пообедал я как раз нормально, – внес ясность я. – А от ужина отказался, потому что спать хотел.
Глаза за очками совиного доктора хищно блеснули. И весь подавшись ко мне, он вкрадчивым шепотом осведомился:
– Так. Так. Значит, у тебя была сонливость?
Против этого я ничего не мог возразить и кивнул.
– Так, так, – повторил врач и начал дробно стучать карандашом по столу. – А голова у тебя случайно не кружится?
– Случайно нет. И не случайно тоже, – я уже едва сдерживался.
– А сынок у вас с юмором, – хохотнул доктор. – Теперь скажи мне: ты помнишь, что произошло до того, как тебе врезали, во время того, как врезали, и после.
– Все я помню, – буркнул я.
– Может, поделиться? – заговорщицки подмигнул мне Савва Моисеевич.
– Не поделюсь, – он раздражал меня все сильнее.
Невропатолог сперва посмотрел на маму, потом на меня и вновь подмигнул:
– Понятно. Личная жизнь.
Я почувствовал, что невольно краснею. Доктор заставил меня закрыть глаза и дотронуться пальцем до носа. Потом, наоборот, велел открыть их и внимательно проследить за движением его пальца. Прошелся молоточком по моим коленям.
Я надеялся, что все мои страдания уже позади, когда мать вдруг брякнула:
– А вот вы знаете… Может, это, конечно, неважно. Но Федору со вчерашнего дня все время что-то кажется.
– Ма-ама? – угрожающе взревел я.
– Подожди, – перебил меня доктор. – Ну-ка, ну-ка, – с интересом уставился он на мать. – Что, значит, кажется?
– Видите ли, вчера мы с мужем смотрели по телевизору фильм, а Федору показалось, будто мы смотрим какое-то экологическое ток-шоу.
– Экологическое? – с видом энтомолога, открывшего новый вид насекомых, посмотрел на меня Савва Моисеевич.
– Ну, может, я перепутал, – мне хотелось скорее замять неприятную тему.
– Нет, он не перепутал. Он настаивал на своем, – опять вмешалась мама.
– Оч-чень любопытно, – все сильней увлекался Савва Моисеевич.
– Но это еще не все, – подлила масла в огонь его исследовательского энтузиазма моя родительница. – Сейчас, в поликлинике, Федору привиделась в коридоре старуха. Хотя на самом деле никакой старухи там не было.
– Старуха? – переспросил невропатолог. – Положим, для нашей поликлиники – это совсем не экзотика. Бабушки с внуками тут явление постоянное.
– Вот именно, – горячо поддержал я.
– Да вы поймите, – снова заговорила мать. – Ее вообще-то там не было.
– Понятно, – сухо отреагировал врач, однако по его лицу было видно, что он пришел к каким-то выводам. – Федор, объясни мне, пожалуйста, почему ты обратил внимание на эту старуху. Ты с ней знаком? Или вы раньше с ней где-нибудь виделись?
– Да говорю же вам: не было никакой старухи, – плаксиво заявила мать.
– Погодите, – жестом остановил ее невропатолог. – Федор, ответь на мои вопросы.
Я замялся. Положение было трудное. Скажи я, что раньше старуху не видел, меня примут за психа. А если скажу, что видел, наверняка зададут кучу новых вопросов, на которые отвечать мне лично совсем не хочется. Однако перспектива стать психом улыбалась мне еще меньше. Поэтому в результате я выдавил из себя:
– Видел.
– Где? – хором поинтересовались невропатолог и мама.
– Тут. На кладбище, – честно ответил я.
Глава IV
МОЙ ДРУГ МАКСИ-КОТ
В кабинете на мгновение воцарилась гробовая тишина. Глаза доктора совсем округлились. Почти до размера очков.
– На кладбище? – наконец, дрожащим голосом произнесла мать. – Мы ведь только позавчера переехали. Когда ты успел на кладбище побывать?
– Вчера, – коротко пояснил я.
– Та-ак, та-ак, – не сводил с меня научно-исследовательского взгляда доктор. – А теперь скажи мне: кто-нибудь еще эту старушку видел?
– Конечно, – с облегчением выдохнул я. – Жанна видела. Так что, ма, если мне не веришь, можешь у нее спросить.
Опять Жанна, – прошептала мать и многозначительно покосилась на невропатолога.
Тот, едва заметно кивнув, снова обратился ко мне:
– А Жанна старушку видела тоже на кладбище? Естественно, – подтвердил я.
– Федя, подумай-ка хорошенько, вы с Жанной перед тем, как увидели эту черную старушку-бабушку, ничего не ели и не пили?
Это было уже слишком, и я проорал:
– Не ели! Не пили! И даже не курили!
– Федор, – нахмурилась мать, – не хами!
– Я не хамлю, а отвечаю, – в прежнем тоне продолжал я. – Почему, если люди просто пошли погулять на кладбище, надо подозревать их неизвестно в чем?
– Федя, Федя, – примирительным тоном проговорил сова-дистрофик. – Я совсем не хотел тебя обидеть. Но, согласись, кладбище не совсем обычное место для прогулок с девочкой.
– Мы всего-навсего хотели взглянуть на могилу Князя Серебряного, – на сей раз я сказал чистую правду.
– Кого, кого? – уставилась на меня мать.
Взгляд ее сказал мне о многом. Кажется, моя дорогая родительница решила, что я окончательно сбрендил и кроме старухи в черном мне еще пригрезился Князь Серебряный из романа Алексея Константиновича Толстого. Поэтому я поспешил с объяснениями:
– Князь Серебряный – это тот тип, кого вчера под громкую музыку хоронили. Крупный местный авторитет.
– Совершеннейшая правда, – к счастью, поддержал меня сова-дистрофик. – Я даже лично присутствовал на его похоронах. По просьбе руководства нашей поликлиники.
– Вот возле его могилы мы с Жанной и увидали старуху в черном, – скороговоркою произнес я.
– Вы с ней говорили? – задал новый вопрос Савва Моисеевич.
– Вообще, я бы это разговором не назвал, – внес ясность я. – Она объявила нам, что Князь Серебряный на самом деле никакой не князь. А после на склеп упало старое дерево, мы отвлеклись, а когда снова посмотрели, старухи уже нигде не было.
Мне всегда было непонятно одно. Почему, когда говоришь чистую правду, тебе чаще всего не верят? Мать и невропатолог, кажется, окончательно убедились, что с головой у меня не все в порядке.
– А в глаз тебе дали до кладбища или после? – спросил врач.
– После.
– Ну, ну, – задумчиво посмотрел на меня сова-дистрофик. Было неясно, доволен он моим ответом или нет.
Чуть помолчав, Савва Моисеевич велел мне раздеваться.
– Сейчас осмотрю, – добавил он.
– Меня уже у терапевта осматривали.
– Я тебя осмотрю совсем по-другому, – многообещающе проговорил невропатолог.
Тяжело вздохнув, я разделся, Савва Моисеевич тщательно осмотрел мои руки и ноги. Осведомился, не сохнет ли у меня во рту. И, наконец, заглянул мне в глаза. После чего мне было разрешено одеться.
– Подожди в коридоре, – улыбнулся сова-дистрофик. – А мы еще немного поговорим с твоей мамой.
Убравшись из кабинета, я испытал изрядное облегчение. Однако тревога до конца не проходила. Что этот чокнутый врач сейчас наговорит матери? И чем это для меня обернется? Тем более предки уже и без того почти уверены, что у меня съехала крыша. В общем, я сидел в коридоре, как на иголках.