Я поморщился.
— Послушай-ка, брат Барабек, тебе уже сказано, что я — атеист и в загробную жизнь не верю.
— Вот когда умрешь, тогда поверишь! — безапелляционно заявил он, противореча себе, только что предрекавшему моей душе вечный непокой на Сивилле. — Ultimam cogite! (1)
1 Думай о последнем часе! (лат.).
«Думай, не думай о последнем часе, а он все равно наступит…» — меланхолично отметил я про себя и сказал:
— Как большинство людей, я надеюсь дожить до глубокой старости. Но беда в том, что сознание многих стариков поражено маразмом, и в таком состоянии они и умирают. И если существует загробная жизнь, то меня не прельщает перспектива коротать в раю вечность полным маразматиком.
Барабек перестал есть, замер и тупо уставился на меня, пытаясь осмыслить сказанное.
— А с чего это ты взял, что будешь в раю маразматиком? — сварливо спросил он. Похоже, даже элементарно простенькой логики моих рассуждений он не уловил.
— Тогда в каком, по-твоему, состоянии обретается душа старика-маразматика в раю после смерти?
Напрасно я ввязался в теологический диспут с братом Барабеком. Как и у большинства монахов, христианские истины непоколебимыми глыбами покоились в его сознании, и их незыблемость обусловливалась безотчетной верой, отрицающей логический анализ. А косность мышления фанатика веры у брата Барабека была написана на лице. Поэтому и вопроса, который необходимо логически осмыслить, для него не существовало.
— В блаженном! — возвестил он. — В блаженном состоянии обретается душа праведная в кущах райских!
Я иронично скривил губы.
— Это похоже на состояние человека после поноса в лесистой местности. Основательно, видно, загажены райские кущи… Упаси меня бог от такого блаженства.
— Антихрист! — взревел монах Барабек. — Антихрист вещает устами твоими!
Меня охватило раздражение. Нашел, кому вопросы задавать. Не часто мне приходилось сталкиваться со священнослужителями, но один достопамятный случай был — летел как-то на Каприониру челночным катером и три часа провел в степенной беседе с соседом, оказавшимся епископом местной новореформистской церкви. Умнейший человек, искренне верующий, но и уважающий чужую точку зрения. Продискутировав три часа, мы расстались при взаимном уважении друг к другу, но, как показалось, еще больше укрепившись каждый в своей вере. С фанатиком же дискутировать — только время терять. Впрочем, дураков хватает и среди атеистов.
— Все, хватит! — гаркнул я, встал с кресла и выдернул из идентификационной щели подлокотника билет. — Отведал блюд с антихристова стола, пора и честь знать!
Резко развернувшись, я зашагал прочь. Странно, но вслед не полетели ни обвинения в безбожии, вольнодумстве и гордыни, ни проклятия в адрес моей души на веки вечные. Ни звука не издал монах Барабек, и на выходе из ресторана я заинтригованно обернулся. Странствующему миссионеру было не до проклятий. Он спешно собирал со стола остатки обеда и складывал их в огромную, неизвестно откуда появившуюся суму. И правильно делал — в центре стола начало открываться жерло дезинтеграционной воронки, готовой поглотить объедки и направить их на переработку. Вера — верой, а кушать-то хочется…
Глава 3
Световое табло в зале ожидания сообщало, что фотонный корабль «Путник во мраке» уже шесть часов как пришвартован к створу и до окончания посадки остается чуть более часа. Обругав про себя на чем свет стоит информационную службу космо-порта и виртуальную бастургийку в частности за неверные сведения, я заспешил к кораблю. «Путник во мраке» принадлежал местной компании, сменный экипаж состоял исключительно из элиотрейцев, весьма прямолинейных и беспринципных в общении гуманоидов, поэтому задерживаться не стоило — корабль мог в любой момент уйти в рейс без меня. Жди тогда следующего рейса еще год.
Тем не менее я направился не на пассажирский причал, а на грузовой. И правильно сделал, поскольку суперкарго корабля, маленький, сухонький, как скелет, элиотреец, чем-то похожий на земных богомолов, стоял возле четырехметрового контейнерного куба и наотрез отказывал служащему космопорта в погрузке, мотивируя отказ тем, что данный контейнер в списке грузов не значится.
— Простите, суперкарго, — вежливо вклинился я в перепалку и протянул билет на рейс и багажную квитанцию. — Это мой багаж.
— Что? — изумленно выпучил фасетчатые глаза суперкарго. Он недоверчиво взял тоненькой лапкой документы, прочитал. — Действительно, наш пассажир… То есть задница. И что же в этом контейнере?
Изумление отнюдь не исчезло из глаз суперкарго.
— Экспедиционное снаряжение, — сухо ответил я, не зная, как реагировать на «задницу».
— Что?!! — Изумление на треугольном лице суперкарго превысило всякие границы, достигнув абсолюта. — Видел задниц на своем веку, но такую задницу… Ты уверен, что оно тебе понадобится?!
От оскорбления у меня перехватило горло, и я не нашелся, что ответить.
— Ладно, грузи, — скомандовал суперкарго служащему космопорта и отвернулся от меня.
Тележка с контейнером поплыла к грузовому люку, и суперкарго поспешил за ней. Возле створа он остановил тележку, рванул за рычаг, и контейнер с грохотом обрушился в трюм корабля.
— Осторожнее! — запоздало крикнул я.
— Поучи мою бабушку спариваться! — огрызнулся суперкарго, шагнул в створ люка и повернулся ко мне. — Я же сказал, что снаряжение тебе не понадобится. — Люк трюма начал зарастать. — Дуй на посадку, а то улетим без тебя.
И мне ничего не оставалось, как «дунуть» на пассажирский причал. О судьбе снаряжения, в общем-то, можно было не переживать — внутри контейнера (по сути, являвшегося антигравитационным плотом-трансформером, на котором я собирался охотиться на Moirai reqia, поскольку не знал, предоставят ли мне на Сивилле средства передвижения) был установлен независимый гравитационный режим, поэтому оборудование никоим образом не должно пострадать. Гораздо более неприятным представлялось обидное прозвище, данное командой корабля всем пассажирам «Путника во мраке». Хотя, возможно, с точки зрения элиотрейцев, ничего обидного в этом прозвище не было. В их организме отсутствовал пищеварительный тракт — подобно некоторым членистоногим, элиотрейцы имели внешнее пищеварение: вводили в пищу желудочный сок, а спустя некоторое время поглощали готовый биоэнергетический субстрат. И на этом, как говорится, все — разве что обтереть салфеткой несуществующие губы. Поэтому «задница» в человеческом понимании у них отсутствовала, и так могло называться лишь место, на котором сидят. А поскольку каждый пассажир согласно купленным билетам занимает на корабле соответствующее место, то отсюда и прозвище… Объяснение было логичным, успокаивающим уязвленное самолюбие, но в него почему-то не верилось.
На пассажирском причале у трапа корабля меня поджидал вахтенный. Причал пустовал — рейс не считался пассажирским, поскольку раз в год доставлял на исследовательскую станцию у Сивиллы сменный персонал, оборудование и предметы жизнеобеспечения. Пассажиров вроде меня набиралось немного. И все же один провожающий на причале присутствовал. За турникетом, метрах в пятидесяти от трапа кликушествовал в теологическом угаре монах Барабек, потрясая серебряным крестом и предавая анафеме вся и всех, направлявшихся на Сивиллу. Странно, но при виде монаха я не испытал былого раздражения. Скорее сожаление, что столь некорректно обошелся с ним, ибо только сейчас, видя его неподконтрольное сознанию неистовство, понял, что передо мной не фанатик веры, а душевнобольной, нуждающийся в лечении. Хотя между тем и другим разница невелика.
Я протянул билет вахтенному, он внимательно рассмотрел его и осклабился, если так можно охарактеризовать приоткрывшуюся пасть и выдвинувшиеся из нее хелицеры.
— Мы не летим на Сивиллу, — ехидно заявил он. Я опешил.
— А куда?
— На исследовательскую станцию у Сивиллы, — осклабившись еще больше, объяснил вахтенный.
Ох, и не любили на корабле пассажиров. И это понятно — в глазах команды все, кто стремился попасть на Сивиллу, выглядели одуревшими с жиру толстосумами (стоимость билета на рейс приближалась к астрономической), единственным желанием которых было стремление узнать на планете свою судьбу. Никчемное, с точки зрения любого здравомыслящего, желание. Моя цель была совершенно иной, «о посвящать в нее я никого не собирался. Пусть лучше на протяжении всего рейса меня обзывают „задницей“.
— Значит, я долечу с вами до исследовательской станции, а дальше пойду пешком! — отрезал я.
— Договорились, — весьма довольный собой, сказал вахтенный и включил прилепленный присоской к щеке микрофон. — Капитан, последняя задница прибыла на корабль!
— Наконец-то, — ответил капитан. — Стоять по местам, задраивать люки, готовиться к отходу!
Вахтенный жестом пригласил меня на корабль, вошел следом и убрал трап. Стоя в проеме люка, он помахал рукой Барабеку, крикнул ему:
— Счастливо оставаться, беззадница! — и зарастил входную перепонку.
— Ваш знакомый? — осторожно поинтересовался я, мысленно переваривая новое словосочетание — «беззадница».
— Ага! — весело ответил вахтенный. — Летал в свое время на Сивиллу и был тогда такой же беззаботной задницей, как ты сейчас. — Он повернулся ко мне, втянул в пасть хелицеры, выпрямился, и я понял, что шутить он больше не намерен. — А теперь слушай меня внимательно. Твоя каюта номер четырнадцать прямо по коридору. Гальюн — в конце коридора, кают-компания — между ними. За время рейса всем задницам категорически запрещается выходить за пределы своего отсека! Понятно?!
Мне оставалось только кивнуть и пойти в указанном направлении. Что я и сделал.
Каюта оказалась низенькой каморкой, в которой можно было либо сидеть на миниатюрном стульчике возле встроенного в стену блока корабельной информотеки, либо лежать на узкой койке, а стоять — только на полусогнутых ногах. Что поделаешь — стесненные габариты диктовались общей массой корабля, который необходимо разогнать до световой скорости. Учитывая отношение команды к пассажирам, впору удавиться от таких условий, если бы полетное время составляло полгода. Но это в реальном времени пройдет полгода, а для летящих на корабле — чуть более суток. Четырнадцать часов на разгон корабля, около часа полета с практически световой скоростью, и четырнадцать часов на торможение. Релятивизм, давно ставший анахронизмом для перемещений в Пространстве, на этой трассе являлся неприятным, но неотъемлемым явлением. Пока. Потому что существовал еще какой-то иной способ перемещения сквозь межгалактические сектора с аномальными топологическими возмущениями, при котором эффект релятивизма не проявлялся. Но об этом способе знали только сивиллянки.
Больше всего мне хотелось спать — сказывались бездумное девятичасовое созерцание Вселенной на обзорной площадке и послеобеденная осоловелость, — но я пересилил себя, сел на стульчик и включил экран корабельной информотеки. Поскольку она была автономной и никак не связанной с межгалактической электронной сетью из-за все тех же топологических возмущений данного сектора Пространства, я мог почерпнуть из нее неизвестные в остальном мире сведения о Сивилле.
Почти ничего нового я не узнал, зато освежил ранее известные факты, так сказать, из самого достоверного источника — большинство сведений о Сивилле в галактической сети информотек имели пометку «нестрогое соответствие». Сведения о первых контактах с сивиллянками уходили в седую древность, когда Галактического Союза еще не существовало (то есть имели более чем полумиллиард-нолетнюю историю), и в них не очень верилось, поскольку футурологические прогнозы являются неотъемлемой составляющей разума, а любые предания из этой области столь глубокой старины могли со временем интерпретироваться как угодно. Но если они все же соответствовали действительности, то сивиллянскую цивилизацию можно было считать чуть ли не первой разумной расой Млечного Пути. Однако вплоть до настоящего времени сивиллянки не только не входили в состав Координационного совета Галактического Союза, но и не стремилась к этому. Ни сейчас, ни в обозримом будущем. Весьма странная цивилизация, представители которой неожиданно появлялись в Галактике то здесь, то там, предрекали какое-либо событие и тут же исчезали. Одно время существовало мистическое суждение, что сивиллянки являются своеобразным передаточным звеном между мифическими Строителями Млечного Пути и его обитателями, но, не имея под собой никакой реалистической почвы, это суждение вскоре благополучно сошло на нет. Предполагалось также, что звездная система, в которой зародилась сивиллянская цивилизация, давно погибла, и сивиллянки, так и не найдя подходящей системы для новой родины (по другим толкованиям — не желая обретать новую родину), теперь странствуют по Вселенной, подобно библейским пророкам, бескорыстно предсказывая будущее. Однако эта гипотеза рухнула лет пятьсот тому назад, когда сивиллянки точно указали месторасположение своей системы, построили возле нее космостанцию и разрешили всем гуманоидам посещать ее. Непосредственно на планету они допускали только избранных, причем критерии отбора «счастливцев» до сих пор оставались неясными. Так, например, из ста гуманоидов, которым раз в год разрешалось побывать на станции, на Сивиллу допускались от силы пятеро, да и то в основном личности, с которыми сивиллянки встречались ранее. Остальные девяносто пять, пробыв год на станции возле Сивиллы, вынуждены были возвращаться домой, несолоно хлебавши. Быть может, этим и объясняется, что образовавшаяся поначалу многомиллиардная очередь гуманоидов, желавших узнать свою судьбу, сама собой рассосалась, и теперь станцию посещали лишь единицы. Нашим рейсом, например, летело всего шестнадцать пассажиров.