Йохо стоял, крепко прижавшись к стене, ворочал глазами то на черную птицу, невозмутимо прохаживающуюся по скрипучим доскам пола, то на колдуна, даже не сдвинувшегося с места. В который раз за сегодняшнее утро пожалел лесовик, что затянуло его, бедолагу, в плохой дом. И хоть знал, что силы в нем во сто крат больше, чем у ворона и колдуна вместе взятых, но чувствовал, селезенкой и что там еще в пузе плещется, в этом месте сила не главное.
— Я говорил, что шустрый, — обращаясь к седому старику, прокаркал ворон, — Ишь зыркает. Сам явился, а зыркает. Может, его в слизняка превратишь? Или в лягушку зеленую. А в червяка двухголового он сам не хочет. Брезгует.
— Не хочет, не будем, — голос у старика оказался на удивление мягким, с придыханием. И совсем не страшный. Йохо даже от стены отлип, вперед подался.
— Отпустили бы меня? — попросил он, непонятно на что надеясь, — Я вам ничего плохого не сделал. Случайно вот.
Колдун погладил палку свою, улыбнулся морщинистыми уголками губ:
— А и не стану держать тебя, лесовик. Дверь-то, в одну сторону открывается. Да только подозреваю, не от случайности ты в дом мой заглянул. Зуб-то как? Перестал, наверно, раз торопишься?
Йохо дотронулся кончиком языка до зуба больного, словно проверяя, не ушла ли боль звенящая. Не ушла. Притаилась, затихла жаром в десне. Понял, пока здесь стоит, жар не высунется. А стоит за изгородь выйти, от боли завоет.
— Помощи прошу, — потупил глаза лесовик. — Совсем измучался. Помоги, если можешь.
— Помочь…, — колдун задумчиво вытащил из-за пояса лягушечью лапку, засушенную, сморщенную. Сунул в рот, пожевал, да выплюнул. — Тьфу, гадость какая! Помочь помогу. Да только как расплатишься?
— Камни принесу, — простонал Йохо. — Сколько скажешь, столько и добуду.
Закашлялся в смехе ворон черный. Да и колдун в седую бороду усмехнулся.
— Ни к чему мне камни твои, лесовик. Этого добра полон лес. Работой отдашь. Пойдешь ко мне в работники?
Не бывало такого, чтобы вольный лесовик к кому-то в услужение ходил. Все равно, что свиней разводить. Позора не оберешься. Засмеют, заплюют. И в хороший дом через порог не пустят. Стыдобинушка.
— Да ты головой не верти, лесовик, — постучал по полу посохом колдун. — Отказаться всегда можно. И к лекарю вашему вернуться можно. Да только он в беде твоей по уму не поможет. Вышибет зуб камнем речным, да сдерет за работу пустяковую втридорога. А у меня лишь одно поручение выполнишь, да свободен, как птаха лесная.
Ворон птица, в подтверждение слов колдуна каркнул громко, взмахнул крыльями черными, что смола пережженная, взлетел, да опустился на плечо седого старика. Колдун даже не пошевелился, стоял, как стоял. Словно невесомый ворон был.
Йохо погладил горячую щеку.
Одно поручение не работа. Сделает, никто и не заметит. Лишь бы помог проклятый колдун. Главное, сдуру в муть не сунуться.
— Дело-то, какое? — осторожно, еще не соглашаясь, поинтересовался лесовик.
Колдун, словно и не слышал вопроса, подошел к окну крошечному, заглянул, согнувшись.
— Солнышко-то сегодня, какое радостное, — лесовику пришлось напрячься, чтобы слова старика услышать. — И знать не знает, какие дела на земле творятся. Все ему весело, все ему светело. Кровь по всей земле реками разливается. Зверь зверя грызет. Птица птицу в полете бьет. Живые живых не жалеют. Мертвым покоя не дают. Пойдешь, лесовик, на дальние угодья, к дубу сухому тысячелетнему, что на мертвой поляне стоит. Небось, знаешь где? Принесешь то, что найдешь. Или, что дадут.
Странные слова колдун говорит. Но, на то он и колдун, чтобы выражаться фразами непонятными. Что под корягой старой найти можно? Гриб колдовской, или ящерицу дохлую, для волшебства пригодную. А может камень особенный. Мало ли…
— Всего-то? — шмыгнул носом Йохо. — Принести то, что найду? А если много чего отыщу? Да так, что не дотащу? В лесу всякой драни полно валяется.
— Не ошибешься. Узнаешь. Иди, лесовик. Да не возвращайся, пока не найдешь. А в случае чего ворон подскажет. Авенариусом его кличут. Позовешь, прилетит. Ступай, лесовик. А вернешься, про боль свою позабудешь. Обещаю.
Йохо еще раз шмыгнул. За странными речами колдуна он как-то и про зуб забыл. Словно не стучало со вчерашнего дня в висках, да под черепом не свербело. Знать, правда, сила старика велика, что сумел боль на время приглушить.
— А может, прям сейчас? — замешкался у дверей лесовик. — Что б, значит, в лес здоровым идти? А, колдун?
Только чуть старик в его сторону повернулся. Голову наклонил, обнажая лик, в ручье увиденный. С лоскутами кожи, да с глазом пустым, холодным.
Лесовик и не заметил, как из дома выскочил. Споткнулся о калитку, вышибая телом скрипучую преграду, растянулся на вытоптанной траве. В ладони вспотевшей заговоренный корень, на губах молитва случайная, которую вспомнить сумел. Лоб не расшиб, но носом изрядно в земле поковырялся.
— Чтоб меня! Чтоб меня…, — вскочил на ноги, развернулся, что было скорости.
Никто следом за ним не гнался. Никто крови его не хотел. Даже ворона не видно. Авенариуса черного.
А мир вокруг ожил. Заголосил птицами дикими, зашумел деревней проснувшейся. Потянуло борщом утренним, из щавеля, да кореньев сладких. Вот только солнышка веселого что-то не видно. За тревожной пеленой спряталось. Толи слов колдуна постыдилось. Толи на него, на лесовика, обиделось.
Неспокойно на душе стало. Тревога не тревога, а поступь беды Йохо услышал. Померещилось ему в дымке ранней, будто над деревней зарево взвилось. Упало с неба, до домов дотронулось, да исчезло, словно не было.
— Чтоб меня, — повторил Йохо, поворачиваясь спиной к домику, что спрятался в зарослях. И рванул, что мочи, в сторону леса.
Только в нем спасение от страха. Только там, в лесу, он дома. Где знаком каждый куст, каждое дерево, каждая живность глупая.
ХХХХХ
Колдун проводил в окошко убегающего лесовика, дождался, пока не скроется за деревьями фигура коренастая. Сотворил талисман воздушный для удачи. Одними губами, чуть слышно, послал вслед молитву. Незнакомые слова странного, нездешнего языка, собрались в крошечное облако, которое, задрожав, приняло форму вытянутую, прошло сквозь мутное стекло и устремилось вслед за лесовиком.
За каждое такое слово королевские палачи по два раза голову рубили.
— Проследи за ним, — колдун обернулся к задремавшему ворону. — На глаза не показывайся, но в случае чего помоги.
— Он шустрый, — как будто черный ворон убеждал колдуна, что лесовик в помощи не нуждается. Справиться сам, если послали.
— Молод он еще без помощи обходится. От лесовика сейчас многое зависит. Что вдруг испугается? Или, наоборот, вперед глупости бросится?
— Солдатиков, значит, в ямы закапывать не молод? Видел бы кто, как он с беднягами разделался, — ворон хрипло засмеялся, вздрагивая крыльями. — Ни капли не пролил на траву, так ловко. Даже не вскрикнули. Ловок лесовик, слов нет.
— Ты еще здесь? — вскинул брови колдун, приподняв посох.
Авенариус давно служил колдуну. Лет сто, не меньше. И знал, что лучше Самаэля не злить. Вмиг превратит в лягушку или червяка двухголового. А кому хочется червяком быть? Даже двухголовым.
— Лечу, лечу, — поспешно собрался ворон. — Уж и покаркать нельзя на дорожку.
Взмахнул лениво черным с проседью крылом, старый стал. Гордо, не торопясь, вышел в дверь. И только потом послышались торопливые щелчки шагов, а вслед и глухие удары крыла о воздух. Гордость гордостью, но Авенариус верно колдуну служил. Да и глупостью не отличался. Понимал, что на карту колдовскую поставлено.
Едва исчез черный ворон, Самаэль устало на лавку опустился. Долго сидел, уставившись в одну точку, в сучок на доске, похожий на солнышко разбушевавшееся.
Сегодня важный день наступает. Даже думать не хочется, что завтра будет. Вполне может случиться, все старания напрасны. Мало ли что звезды предсказывают. Нет веры звездам. Как хотят, так и выстроятся на ночном небе. Пожелают, дорогой прямой лягут, а нет, так острому клинку путь к сердцу укажут. Избавь всех нас, Отец наш Гран, от всех душевных и телесных страданий прошедших, настоящих и будущих. Дай нам всем во благости Твоей, мир и здоровье и яви милость нам, Твоим созданиям.
Мыслей в человеке, что воды в реке. Всю не выпьешь, все не передумаешь.
Маленький паучок спустился на тонкой паутине с потолка, повис перед носом Самаэля.
Колдун подставил ладонь, сжал пальцы, обрывая почти невидимую нить. Дунул, разжимая кулак. Сорвалась стремительно с ладони жирная черная муха.
Самаэль горько усмехнулся. Если бы одним дуновением волшебным мир возможно было спасти, вот бы чудо вышло.
Поднялся, опершись на посох. Не от старости и усталости, по привычке, зачем добро без пользы таскать. Отошел на шаг от стола, сотворил мелко знак замочный. Кусок плотно уложенного досками пола разом вздрогнул, осел косыми ступенями. Как раз под стол дубовый.
— Суета, — Самаэль выбрал из каменной печи полешку почернее, чиркнул широко от плеча по воздуху, пламя добывая, и, выставив огонь вперед себя, спустился вниз. В подвал потайной. Прошел в самый угол сырой каменной ямы. Повозившись немного, открыл в земляной стене дверь, железом обитую.
В просторном помещении только один большой стол. На столе, от края до края, карта.
По карте не спеша струятся водами реки, блестят в свете факела нити ручьев. Кособокие горы с редкими снежными шапками на макушках отбрасывают тревожные тени на крошечные города и чуть заметные деревни. Клубится по светлым росчеркам дорог пыль, поднятая невидимыми путниками. Зелено-изумрудная трава лесов волнуется под движением ветра. На прибрежные полоски песка накатываются неслышные волны моря.
Кажется, склонись чуть ниже, и удастся разглядеть многочисленные повозки беженцев, спешащих уйти подальше от войны. Бродячих циркачей, умирающих на обочине — не до веселья сейчас, за представление никто куска хлеба не бросит. Мародеров, снующих по покинутым, чудом уцелевшим домам. Крестьян, торопливо собирающих недозревший урожай.
Ничего этого, как ни старайся, не видно. Но зоркий глаз может различить многое другое.
Колдун облокотился ладонью о свободный край стола, подался вперед.
Вот она граница между бывшим миром и нынешней войной. Приграничная река Фис. Красная, полная крови, река.
По одну сторону Кэтер, дерзкий и сильный. Подмявший под себя земли гунийцев, вийтов, кипчаков. Взметнувший стяги с черными солнцами над столицами Коктала, Амурзеты, Пилены. Взявший в союзники Баталию, Маравию, Фессалию. Кэтер, мечом и подкупом, объединивший все западное побережье. Больше двух десятков некогда свободных государств. Все под одним мощным кулаком верховного императора Каббара, зарвавшегося мальчишки, возомнившего себя императором.
На другом берегу, благословенный Ара-Лим. Некогда единственный оплот мира, к голосу которого прислушивался каждый правитель. Сейчас — растерзанный на крошечные куски разноцветный лоскут удельных княжеств и самостоятельных государств. От былой мощи остались только горькие воспоминания, да триумфальные арки на пыльных дорогах, которые с каждым годом беспощадно разрушаются ветрами и дождями. Королевство без союзников, без сильного короля, без надежды на будущее.
Взгляд колдуна на несколько мгновений задержался на участке равнины, где совсем недавно произошло решающее сражение между наспех собранной армией Ара-Лима и свирепыми легрионами Кэтера. Два аралимовских легриона против трех кэтеровских.
Большое красное пятно среди зеленого буйства трав. Десять тысяч человек, большинство из которых давно позабыло, как махать мечом Вырезаны полностью. Десять тысяч человек лежат там, на равнине и некому положить холодные тела на последний костер.
Тянет с испачканной кровью земли гарью, веет кровью. Явственно различается трупный запах разлагающихся тел. Какая бесславная битва. Возможно, последняя битва. Осталась только Мадимия. Величественный город. Король Хесед со свитой успел скрыться за его крепкими стенами. Насколько крепких?
Самаэль встряхнул головой, прогоняя видения еще не случившиеся. Из неглубокой ниши в стене вынул ларец из красной меди. Немного подумав, достал из него небольшой, с голубиное яйцо, черный камень. Сжал в кулак, прижал ко лбу. Зашептал слова на языке тайном:
— Отец мертвых, пусть прикажет тебе Отец наш Владыка через слугу твоего, недостойного кары Самаэля. Пусть прикажет тебе через око земное, живое. Повинуйся, или пропади навечно в аду пламени. Покажи прошлое, настоящее и будущее, таким, каким видит его Отец наш Владыка.
Камень, брошенный колдуном, прокатился, чуть подскакивая, через горы, долины, через реки и ручьи. Резко остановился на красном пятне последней битвы. Вытянулся, превращаясь в черного червяка, и неторопливо пополз к столице.
— Знаю, знаю, — колдун нервно дернулся, словно подгоняя камень. — Кэтеровские легрионы пошли на Мадимию. Что дальше?
Не слышал его черный камень. Полз не торопясь к Мадимии, оставляя на карте капли крови. То удельные керки, одумавшись, опомнившись, решили силой с легрионами Каббара померяться. Поздно. Уже поздно. Как щенков, как лягушек, без пощады. Спаленные дотла усадьбы, разграбленные поселки, вырезанные до последнего жителя деревни.
От черного червяка по сторонам расползаются черные песчинки. То отряды натасканных на убийство легронеров идут по древней земле. Кэтер спешит возвестить всем, что Избранные пришли на землю Ара-Лима.
Камень подполз к Мадимии, растекся вокруг, обхватил клешнями, вцепился в крепостные стены, не оторвать, и остановился. Замер черным кольцом, сквозь который не пройти, ни пробиться.
— Знаю. Мадимия в осаде.
Колдун, не мигая, смотрел на огненные всполохи над столицей Ара-Лима, на дым, темным облаком закрывающий город от света факела. Смотрел до рези в глазах. До слез, медленными каплями стекающими по сведенным ожиданием скулам. Черный камень, мертвый по сути и в тоже время живой, сжимал город крепкими объятиями, пульсировал, то наступая, то откатываясь от далеких игрушечных стен. Мадимия сражалась, из последних сил сдерживая натиск штурмовых отрядов Кэтера.
Внезапно над картой, над самым осажденным городом, над пылающими домами и башнями, взорвалось, мерцая и гудя, белое невиданное сияние. Переплелось белыми молниями, полыхнуло страшным узором, вонзаясь болью в сердце колдуна. И медленно, слившись в один мерцающий кусок огня, покатился прочь от обреченного города.
— Свершилось! — выдохнул колдун, хватаясь за потревоженное сердце. — Хвала тебе, Отец наш Гран. Хвала тебе, что не оставил Ты детей своих в скорбный час. Значит, будут добрые вести.
И почти тотчас черный камень вспучился существом живым, вздулся тварью ненасытной, накрыл собой Мадимию. Сожрал город, которому тысячи лет. Город, который сотворил Отец всех отцов Гран. Город, на белые мостовые которого никогда не ступала нога чужеземного солдата.
Зашипел факел в руке колдуна. Погас, испустив последнюю искру. Но недолго царствовала темнота. Над всем Ара-Лимом взметнулось алое зарево последнего погребального костра. Горели леса, взметаясь языками красными до земляного потолка. Металось пламя по степям, пожирая и траву дикую и зверя дикого. Ядовитым пурпуром тлели остановившиеся реки. Душный дым метался от города к городу. Рассыпались в пепел строения, трещало заживо мясо человеческое. Тихий стон пронесся над Ара-Лимом. И затих, спрятавшись в глубоких оврагах, в прибрежных пещерах, в непроходимых лесах.
Мадимия пала.
— Сжалься над ними. Посмотри с высот своих. И прими детей своих в ангелы.
Колдун выронил ненужный теперь факел, постоял немного, скорбью переполняясь. Вздрогнул, вспомнив о посланце. Отыскал на пылающей холодным огнем карте тропинку невидимую, лесовиками протоптанную. Разогнал ладонью гарь-дым. Почернели глаза, продираясь сквозь расстояние. И отразился в них лесовик, сквозь кустарник тенью скользящий. На короткое мгновение взглядами встретились. И отпрянули друг от друга.
Самаэль закрыл лицо ладонями. Хватит с лесовика. Одного напоминания достаточно. Не свернет в сторону, не сбежит от предначертания. Да и куда бежать?
Последний взгляд на карту колдун бросил. Провел широко сжатыми пальцами над пожарищем. И на карту опустился черный саван, из воздуха сотканный. Закрыл тех, кто уже мертвым был, и тех, кто еще мертвым будет.