Валентина точно знала причину, по которой Питер изменил мнение: все дело в глупой ремарке отца за ужином, напомнившей Питеру, что, как ни изворачивайся, он обречен навеки оставаться в тени Эндера.
Что ж, даже полный ноль в политике время от времени может выдать что-то полезное. Теперь Валентине не придется убеждать Питера в необходимости держать брата подальше от Земли. Это будет его собственной идеей, а она ни при чем.
И снова Тереза сидела на кровати и плакала. Вокруг были разбросаны распечатки статей Демосфена и Локка; она знала, что эти статьи не позволят Эндеру вернуться домой.
– Я просто не могу, – сказала она мужу. – Знаю, так нужно, понимаю так же хорошо, как и желание Граффа заставить нас это понять. Но я надеялась увидеть его снова. Правда надеялась.
Джон Пол сел рядом с ней и обнял:
– Это наше самое трудное решение в жизни.
– Труднее, чем отдать его тогда?
– И отдавать было трудно, но у нас не было выбора, – сказал Джон Пол. – Они бы в любом случае его забрали. А теперь… Знаешь, если бы мы вышли в Сеть и разместили видео, умоляя сына вернуться домой, – у нас был бы вполне реальный шанс.
– А наш малыш будет задаваться вопросом, почему мы так не сделали.
– Нет, он не станет.
– О, неужели ты думаешь, что Эндрю настолько сообразителен, что поймет, почему мы так поступаем? Почему не делаем ничего?
– А почему бы ему не понять?
– Да потому, что он нас совсем не знает, – сказала Тереза. – Он не знает, что мы думаем или чувствуем. Насколько он может судить, мы о нем просто-напросто позабыли.
– Во всей этой чертовщине хорошо одно, – заметил Джон Пол. – Нам все еще неплохо удается манипулировать нашими гениальными детишками.
– А, ты об этом, – отмахнулась Тереза. – Детьми манипулировать легко, когда они абсолютно убеждены в твоей глупости.
– Сильнее всего меня печалит то, что Локка считают ревностным сторонником Эндера. Когда псевдоним будет раскрыт, действия его будут выглядеть так, словно он по-королевски шагнул вперед, прикрывая собой брата.
– Питер, наш мальчик, – сказала Тереза. – Ох, он просто шедевр!
– Послушай, у меня родился философский вопрос. Я все размышляю: а что, если доброта – свойство неадекватное? До тех пор, пока большинство людей будут им обладать, а общественные правила будут его всячески продвигать в качестве добродетели,
Кому: [email protected]
Демосфен
А как проводит время тринадцатилетний адмирал?
Никаким кораблем он командовать не будет – это было прямо заявлено Эндеру в день присвоения звания. «Звание отражает ваши достижения, – сказал ему адмирал Чамраджнагар, – но ваши обязанности будут соответствовать уровню обучения».
А чему он обучался? Играть на симуляторе в виртуальную войнушку. Теперь не осталось никого, с кем воевать, – стало быть, он… не обучился ничему!
Ах да, еще одно: он умеет вести детей в бой, до последней капли выдавливать из них усилия, сосредотачивать их таланты и умения на боевой задаче. Но пребывание детей здесь утратило цель, и они один за другим улетали домой.
Каждый из них приходил к Эндеру попрощаться.
– Скоро ты вернешься домой, – сказал ему Хань-Цзы по прозвищу Хана-Цып. – Они должны подготовиться, чтобы как следует поприветствовать героя.
Он направлялся в Тактическую школу, чтобы овладеть той малостью наук, которая оставалась ему для получения школьного аттестата.
– Так что я смогу прямиком поступить в колледж, – объяснил он.
– У пятнадцатилетних в колледже всегда все тип-топ, – ответил ему Эндер.
– Мне нужно будет постараться с учебой, – сказал Хана-Цып. – Окончить колледж, выяснить, чем заняться в жизни, а потом найти себе жену и завести семью.
– Продолжить свой жизненный цикл? – спросил Эндер.
– Мужчина без жены и детей – угроза цивилизации. Один холостяк – досадная оплошность. Десять тысяч холостяков – открытая война.
– Обожаю, когда ты демонстрируешь мне перлы из кладези китайской мудрости.
– Я китаец, поэтому мне приходится высасывать мудрость из пальца, – с ухмылкой ответил Хань-Цзы. – Эндер, приезжай ко мне! Китай – прекрасная страна. В Китае разнообразия больше, чем во всем остальном мире.
– Если смогу, приеду, – ответил Эндер.
Он не стал указывать своему бывшему взводному на тот факт, что в Китае полно людей и что смесь хорошего и плохого, сильного и слабого, храброго и трусливого обречена присутствовать примерно в той же пропорции, в какой существует в любой стране, культуре, цивилизации… и даже в отдельной деревне, в доме, в сердце каждого человека.
– О, еще как сможешь! – заявил Хань-Цзы. – Ты привел человечество к победе, это знают все. Ты можешь делать все, что захочешь!
«Но только не лететь домой», – подумал Эндер. А вслух ответил:
– Я не знаю своих родителей.
Ему хотелось произнести эти слова шутливо, в том же тоне, с которым говорил Хана-Цып, но в эти дни все шло наперекосяк. Может, поселившаяся в душе угрюмость соответственно окрашивала все его слова – хотя сам он этого не слышал? Или дело в Хань-Цзы, который не сумел понять шутку Эндера. Может, он и остальные дети еще слишком хорошо помнят, что происходило с Эндером ближе к концу войны, когда они всерьез опасались за его рассудок. Эндер знал, что рассудок его в норме, и в определенном смысле он его как раз осваивал. Глубоко понимающий, обладающий цельной душой, безжалостно сострадательный мужчина, способный полюбить чужих настолько глубоко, чтобы понять… И в то же время настолько отстраненный, чтобы, воспользовавшись этим знанием, убить.
– Родители! – безрадостно сказал Хань-Цзы. – Знаешь, а мой старик сидит в тюряге. Или, может, уже вышел. Он заставил меня смухлевать на экзамене, чтобы я точно сюда попал.
– Тебе вовсе не нужно было мухлевать, – ответил Эндер. – Ты настоящий боец.
– Но моему отцу нужно было, чтобы я его послушался. Если бы я поступил сам, от этого не было бы никакой пользы. Именно так он ощущает свою значимость. Теперь я это понимаю. И планирую стать отцом получше, чем он. Я – хороший родитель!
Эндер рассмеялся и обнял его, а затем они попрощались. Но разговор ему запомнился, он понял, что Хана-Цып воспользуется полученными навыками и станет отличным отцом. И многое из того, что он усвоил в Боевой школе и здесь, в Командной школе, очевидно, послужит ему на пользу. Терпение, абсолютный самоконтроль, изучение возможностей подчиненных, что позволяет компенсировать недостатки обучения.
«А я – чему обучен я? Я – глава племени, – подумал Эндер. – Вождь. И мне всецело доверяют действовать в общих интересах. Но это доверие означает, что именно мне решать, кому жить, а кому умирать. Судья, палач, генерал, бог. Вот чему я обучен. И обучен хорошо – я себя показал. А сейчас я просматриваю в Сети список вакансий и не могу найти ни одной подходящей мне, ни единой, которой бы я подходил. Никому не требуются племенные вожди, ни в одной деревне нет вакансии короля, ни одна из религий не ищет воина-пророка».
Официально предполагалось, что Эндеру ничего не известно о ходе слушаний по делу бывшего полковника Хайрама Граффа в военном трибунале. Считалось, что Эндер слишком юн и чересчур вовлечен в это дело лично, и потому после нескольких утомительных тестов психологи заявили: душевное состояние Эндера слишком хрупко, чтобы предъявлять ему последствия, которые повлекли за собой его действия.
Ну да, вот сейчас они обеспокоены!
Но ведь именно в этом и состоит суть разбирательств, ведь так? Действовали ли Графф и другие официальные лица – но преимущественно персонально Графф – должным образом, когда использовали детей, отданных на их попечение? Все было очень серьезно, и по тому, как взрослые офицеры умолкали или отворачивались, когда Эндер входил в помещение, он совершенно резонно заключил, что какие-то из его прошлых действий повлекли скверные последствия.
Перед самым началом слушаний он пришел к Мэйзеру и выложил ему свои предположения о происходящем.
– Думаю, полковника Граффа вызвали в суд, потому что его считают ответственным за то, что я натворил. Правда, сомневаюсь, что дело в уничтожении планеты жукеров и убийстве целой разумной расы: это было сделано с всеобщего одобрения.
Мэйзер понимающе кивнул, но ничего не сказал – обычное дело, насколько Эндер его знал.
– Значит, дело в чем-то другом, – сказал Эндер. – На ум приходят только два моих поступка, за допущение которых человека можно отдать под суд. Первый – драка в Боевой школе. Парень – постарше и крупнее – зажал меня в углу душевой. Угрожал избить так, чтобы я перестал быть таким умным. С ним была его шайка. Я высмеял его трусость, чтобы вынудить драться один на один, а затем одним ударом сбил его с ног.
– Даже так, – сказал Мэйзер.
– Бонзо Мадрид. Bonito de Madrid. Думаю, он умер.
– Вот как?
– На следующий день меня выперли из Боевой школы. И никогда о нем не говорили. Я понял так, что серьезно его изувечил. Теперь думаю, что он умер. Такого рода дела разбирают в военном трибунале, разве нет? Им нужно объяснить родителям Бонзо, почему погиб их сын.
– Интересные размышления, – сказал Мэйзер. Все эти обтекаемые фразы он ронял и когда собеседник был прав, и когда он ошибался, так что Эндер и не пытался их интерпретировать. – Это все?
– Есть правительства и политики, которым хотелось бы меня дискредитировать. Есть целое движение за то, чтобы я не возвращался на Землю. Я читаю сетевые новости. Знаю, что обо мне говорят. Я буду лишь мячиком в политическом футболе – целью для киллеров или ценным активом, которым моя страна воспользуется для завоевания всей планеты. И тому подобная чепуха. Так что я думаю – есть и те, кто намерен использовать военный трибунал над Граффом как способ опубликовать такую информацию обо мне, которая в иных обстоятельствах была бы закрыта. Информацию, которая выставит меня монстром.
– Сама мысль, что разбирательство с Граффом связано с тобой, слишком смахивает на паранойю.
– И это делает еще более удобным то, что я застрял в этом долбаном бункере, – заметил Эндер.
– Ты же понимаешь, я не могу ничего тебе рассказать, – произнес Мэйзер.
– Вам и не нужно мне ничего рассказывать, – сказал Эндер. – Я думаю, что есть еще один мальчик. Много лет назад, я тогда был совсем маленький. А он – вряд ли намного старше меня. Но с ним была его банда. Его я тоже уговорил сражаться без них – лично, один на один. Так же как и Бонзо. Тогда я не умел драться, не знал, как надо. Все, что мог, – разозлиться на него изо всех сил. Причинить такую боль, чтобы он никогда не посмел снова ко мне цепляться. Чтобы его банда тоже оставила меня в покое. Мне пришлось взбеситься, чтобы они испугались моего бешенства. Так что думаю, тот случай тоже будет частью разбирательств.
– Ты настолько погружен в себя, что это даже забавно, – ты совершенно искренне видишь себя центром вселенной.
– Я вижу себя среди интересов военного трибунала, – поправил Эндер. – Это точно касается меня, иначе никто не стал бы так целенаправленно скрывать от меня информацию. Отсутствие информации – само по себе информация.
– Вы, детишки, такие вумные, – сказал Мэйзер.
В голосе старика было столько сарказма, что Эндер улыбнулся.
– Стилсон тоже мертв, правда?
На самом деле это даже не прозвучало как вопрос.
– Эндер, не все из тех, с кем ты дерешься, умирают.
Но после этих слов наступило молчание, в котором Эндеру почудилось колебание. И тогда он узнал это наверняка. Каждый, с кем он дрался – дрался по-настоящему, – был мертв. Бонзо. Стилсон. И все жукеры – каждая королева, каждая взрослая особь, каждая личинка, каждое яйцо… как бы они там ни размножались… все!
– Знаешь, я все время о них думаю, – негромко произнес Эндер. – Думаю о том, что у них никогда не будет детей. Ведь жизнь – она в этом и заключается, так? Способность размножаться. Даже бездетные люди – их тела продолжают производить новые клетки. Продолжают размножаться. Но для Бонзо и Стилсона все кончено. Они прожили слишком недолго, чтобы размножиться. Их линия обрезана. Я стал для них природой, хищником с окровавленной пастью. Я вынес вердикт о том, что они не нужны, не приспособлены.
Даже произнося эти слова, Эндер знал, что ведет нечестную игру. Мэйзеру было приказано не обсуждать с ним эти вопросы и, даже если Эндер все верно угадает, не подтверждать его догадки. Но окончание разговора будет подтверждением – подтверждением станет даже отрицание. Сейчас Эндер заставил Мэйзера заговорить, успокоить его, ответить на его откровения.
– Вам не обязательно отвечать, – сказал Эндер. – Честно, я совсем не в такой депрессии, как кажется. Знаете, я же себя не виню.
Мэйзер моргнул.
– Нет, я не психопат, – пояснил Эндер. – Я сожалею об их смерти. Я знаю, что в ответе за то, что убил Стилсона, и Бонзо, и всех жукеров во Вселенной. Но винить нужно не меня. Я не цеплялся ни к Стилсону, ни к Бонзо. Они сами пришли ко мне с угрозами. Угрожали мне так, что я поверил. Расскажите это там, в трибунале. Или проиграйте запись этого разговора – не сомневаюсь, вы его записываете. Мои намерения заключались не в том, чтобы их убить, а в том, чтобы раз и навсегда положить конец попыткам избить меня. И единственным выходом было действовать жестоко. Сожалею, что они умерли от побоев. Если бы я мог, я бы это исправил. Но у меня не было навыков бить достаточно сильно, чтобы они больше не лезли, и в то же время так, чтобы они не умерли. Или не стали инвалидами, если дело в этом. Если у них отшибло ум или они изувечены – я сделаю для них все, что только можно… Если только их семьи не предпочтут, чтобы я держался подальше. Не хочу причинять им еще больший вред.