Он вошел к нам в сопровождении вооруженных горзуни, которые держали винтовки на изготовку. Мы безучастно уставились на приземистую фигуру в дверном проеме. Голос его чуть было не затерялся под сводами колоссальной металлической пещеры.
— Я хочу рассортировать вас. Подходите ко мне по одному и называйте свое имя и профессию, если она у вас имеется. Предупреждаю сразу: ваши утверждения будут проверены на деле, и тех, кто обманет меня, ждет мучительная смерть.
Мы повиновались. Горзуни — тот самый пьяный «врач» — сжимал в пальцах иглу для татуировки, которой он выкалывал на ладони каждого из нас порядковый номер. Человек же записывал эти номера в блокнот вместе с именем, возрастом и родом занятий. Не обладавших техническими навыками — а таких было большинство — грубо толкали обратно. Группку специалистов (или тех, кто претендовал на подобное звание) согнали в один угол.
Игла обожгла мою ладонь, и у меня перехватило дыхание. Я услышал равнодушный голос:
— Имя?
— Джон Генри Ривз, двадцать пять лет, лейтенант космофлота Содружества, а до войны — инженер-ядерщик.
В горле у меня першило, во рту чувствовался горьковатый привкус. Привкус поражения.
— Хм-м. — Я заметил, что предатель глядит на меня со странным выражением. Внезапно полные губы разошлись в улыбке, которая совершенно преобразила его лицо, будто осветила на единый миг. — Ах да, ну как же, лейтенант Ривз. Помнится, вы обозвали меня мерзавцем.
— Мерзавец, — прорычал я. Ладонь моя пылала и подергивалась. Я стоял перед ним, голый и немытый, сознавая свою беспомощность и сгорая со стыда.
— Быть может, вы и правы, — кивнул он. — Мне требуются два помощника. Наш корабль — сущая развалина. Двигатели вполне могут разлететься на кусочки на полпути к Горзуну. Не желаете помочь мне?
— Нет, — отрубил я.
— Будьте разумны. Отказываясь, вы сами себя приговариваете к карцеру, в который мы запираем непокорных рабов. Перелет нам предстоит долгий, скука и однообразие сломят ваш дух без всяких плеток. А в качестве моего помощника вам положена отдельная каюта и разрешается определенная свобода передвижений.
Я призадумался.
— Вы сказали, вам нужно двое помощников?
— Да. Двое людей, которые помогут мне починить это корыто.
— Я соглашусь, если вы возьмете вторым того, кого я вам назову.
Он нахмурился:
— Не слишком ли много условий вы мне ставите, а?
— Дело ваше, — ответил я, — но вы рискуете потерять отличного техника.
— Что ж, говорите, как его зовут, а там посмотрим.
— Не его, а ее. Это моя невеста, Кэтрин О'Доннелл.
— Нет, — он помотал кучерявой головой. — Женщин мне не надо.
— Тогда обойдетесь и без мужчин, — усмехнулся я, но в моей усмешке не было веселья. Его глаза блеснули.
— Мне не хватает только женщины, которая повиснет камнем на моей шее, — раздраженно бросил он.
— Кэтрин не повиснет, уверяю вас. Она была младшим офицером на моем корабле и сражалась бок о бок со мной до самого конца.
Раздражение бесследно пропало. На смуглом лице моего собеседника не дрогнул ни один мускул. Голос его снова звучал ровно:
— Что же вы молчали, лейтенант? Хорошо, будь по-вашему. Но если вы солгали мне, я никому из вас не завидую.
Как много все-таки значит для человека одежда, особенно после того, как тебе дали понять, что без нее ты — животное. Как здорово было есть тушеное мясо, пить кофе, пусть противный на вкус, но не то пойло, которое мы хлебали из кормушек; да просто сидеть в камбузе и чувствовать, как тепло проникает в тебя и разливается по телу.
Я вынужден был признать правоту человека в железном ошейнике. Мало кому из людей под силу не пасть духом во время продолжительного перелета к Горзуну. Прибавьте сюда постоянное воздействие двойной силы тяжести, холод и мрак планеты, на которую нас везли, оторванность от дома, полную беспросветность впереди, боль от удара хлыстом или от прижигания каленым железом, — как тут не сломаться, не превратиться в покорную бессловесную тварь?
— Как давно вы попали в рабство? — спросил я у нашего нового хозяина.
Он расхаживал перед нами с таким гордым видом, как будто транспорт был его собственностью. Ростом он уступал даже Кэтрин — та была выше его сантиметров на пять — и едва доставал головой мне до плеча. Но руки у него были крепкие и мускулистые, грудь — широкая, как у гориллы, и сила тяжести, похоже, ничуть его не беспокоила.
— Уже четвертый год, — отозвался он. — Кстати, зовут меня Мануэль Аргос. Если вы не возражаете, я предлагаю общаться друг с другом по именам.
Бряцая оружием, по коридору, в котором мы стояли, прошлепали двое горзуни. Мы, разумеется, расступились, но я не уловил в движениях Мануэля подобострастия. Он проводил горзуни задумчивым взглядом.
Наша каюта располагалась на корме и представляла собой закуток с четырьмя койками, холодный и пустой, но после грязи камеры на нас пахнуло домом. Не говоря ни слова, Мануэль отгородил одну из коек тонким одеялом.
— Вот все, что я могу сделать для вас, Кэтрин, — г сказал он.
— Спасибо, — прошептала Кэтрин.
Мануэль уселся на свою койку и поглядел на нас снизу вверх. Я возвышался над ним этаким белокурым гигантом. Я происходил из старинного и богатого рода, а он наверняка родился в трущобах какого-нибудь заштатного космопорта, но сомнений в том, кто из нас главный, возникнуть не могло.
— Расскажу о себе, — произнес он отрывисто. — Специального образования у меня нет, но прежний хозяин взял меня к себе из-за моего практического опыта. Работая на него, я поднабрался познаний в технике, а два года назад он продал меня капитану этого звездолета. Я быстро избавился от так называемого главного инженера, который у них тогда был. Мне не составило труда подстроить ссору между ним и его завистливым помощником, которая закончилась дракой со смертельным исходом. Однако его сменил запойный пьяница, из числа тех, что лишь вчера слезли с дерева.
На деле инженер — я. Кроме того, мне удалось приучить капитана Веньяина к марихуане. Организм горзуни слабее человеческого, так что капитан завяз по уши, что, между прочим, объясняет отчасти запущенность корабля и разболтанность экипажа. При плохом руководстве не может быть хорошей постановки дела, это общеизвестно.
У меня по спине пробежал холодок.
— Зачем? — спросила шепотом Кэтрин.
— Жду подходящего случая, — ответил он. — В неполадках с двигателями повинен не кто иной, как я. Горзуни считают, что корабль старый и никуда не годится, и убедил их в этом тоже я. Но, если понадобится, я за неделю сделаю из него конфетку. Долго ждать нельзя. Рано или поздно кто-нибудь скажет горзуни, что корабельное оборудование испорчено намеренно. Поэтому я и подыскиваю себе двоих помощников, которые разбирались бы в технике и хотели бы продолжить войну. Думаю, вы мне подойдете. Если я ошибаюсь, — он пожал плечами, — что ж, ступайте и наябедничайте на меня. Но если вас не прельщает жизнь, вернее, существование на Горзуне, вы поможете мне захватить корабль!
Я молча смотрел на него. Было нечто жуткое в том, как жадно мы прислушивались к его словам. Страшно, конечно, страшно. На лице моем выступил пот, руки сделались холодными. Но я пойду за ним. Клянусь небом, я пойду за ним!
— Однако…
— Втроем? — усмехнулся я. — Втроем против сотни или пары сотен воинов?
— К нам примкнут другие, — воскликнул он, помолчал и добавил: — Естественно, необходима осторожность. Среди горзуни английский знают двое или трое. Я покажу их вам. За нами, разумеется, будут наблюдать, но в технике они — полные невежды. Мне кажется, вы сумеете их провести.
— Я… — Кэтрин встала, подыскивая слова. — Я никак не могу поверить. Военный корабль в таком состоянии…
— Раньше дела обстояли по-другому, — признал Мануэль. — Я имею в виду эпоху королей, что объединили в Лигу варварские миры, дикарей, которые научились строить звездолеты и устраивать атомные взрывы. Но по большому счету победой своей они обязаны отсутствию сопротивления. Содружество прогнило, его раздирали на части гражданские войны, правительство погрязло в бюрократизме, вооруженные силы рассредоточены, народ думает откупиться деньгами… Неудивительно, что Лига победила!
Но после первого набега на Землю, пятнадцать лет тому назад, варвары повздорили между собой. Законные правители умерли, а их сыновья затеяли грызню из-за наследства, которым не знали как управлять. Лига раскололась на два больших враждующих лагеря, а уж мелких группировок было не перечесть. От былой организованности не осталось и следа.
Но люди замешкались. Беспомощное правительство Содружества наблюдало за происходящим, но боялось вмешиваться. В итоге болдики высадились на всех крупных планетах Солнечной системы. Но то, что они довольствуются лишь налетами на внутренние миры, а не устанавливают там свое правление, говорит об их слабости. Объединившись, мы можем изгнать их и искоренить заразу в самом ее сердце, на Горзуне. Нам недостает вождя.
Он говорил хрипло и сердито. Я моргнул, ощущая, как внутри меня нарастает раздражение.
— По-вашему, мы делали вид, что сражаемся? — бросил я.
— Отнюдь, но вас одолели, — осклабился он. — А все потому, что некому было вдохнуть в вас храбрость, что у вас не было вождя, который организовал бы вас и переломил ход войны.
— Полагаю, — заметил я саркастически, — что в вашем лице такой вождь найден.
Голос его прозвучал спокойно и уверенно:
— Да.
В последующие дни мне удалось узнать побольше о Мануэле Аргосе. Он был из тех, кому не надоедает рассуждать о себе самом.
Среди предков его, как мне кажется, преобладали анатолийцы, хотя наверняка попадались и негры, и азиаты. Но что касается льдисто-голубых глаз, то тут явно проглядывал скандинав. В общем, причудливая смесь всех и всяческих кровей, что в наши дни — вовсе не редкость.
Мать его была поденщицей на Венере. Отца он не знал. Тот вроде бы входил в отряд космических разведчиков и погиб молодым, так и не увидев собственного ребенка. Когда Мануэлю исполнилось тринадцать, его отправили на Сириус, и с тех пор он не бывал в Солнечной системе. Кем он только не был за свои сорок лет — космонавтом, шахтером, портовым грузчиком, охотником, техником; он сражался в гражданских войнах, он воевал с болдиками, он занимался в колониальных мирах политикой и другими темными делишками.
Как это у него получалось, я не знаю, но он умудрялся выкраивать свободное время, чтобы читать, много и беспорядочно. Однако книгам он доверял меньше, чем собственному чутью. В плен он угодил четыре года назад, когда горзуни вторглись на альфу Центавра, и изучал их теперь так же хладнокровно, как некогда людей.
Да, он был словоохотлив, но до известных пределов, которые вряд ли когда переступал. Маска мечтателя-одиночки успешно скрывала его внутреннюю сущность. Трудно было понять, то ли напускная холодность выморозила его душу и сделалась второй натурой, то ли под доспехами безразличия и в самом деле таились нежность и ранимость. Мануэль умело пользовался этой двойственностью: не ведая, чего от него ожидать, люди в его присутствии нервничали, обрекая себя тем самым на подчинение его воле.
— Какой-то он странный, — заметила однажды Кэтрин. Мы как раз остались одни. — Никак не разберусь, гений он или маньяк.
— Быть может, все сразу, милая, — ответил я с оттенком раздражения в голосе. Не люблю, когда мной помыкают.
— Пожалуй. Но если так… — вздрогнув, она теснее прижалась ко мне. — Давай не продолжать, ладно?
Транспорт пересекал пустынные просторы космоса, неся в себе груз ненависти, страха, надежд и отчаяния. Мы не теряли зря времени и проводили дни напролет за работой.
Следовало отрегулировать дряхлые двигатели, а заодно — отвести глаза серым мохнатым гигантам, которые внимательно наблюдали за нами. Мы устраняли следы подрывной деятельности Мануэля, мы паяли, варили, крепили, проверяли, отламывали и прилаживали снова. Экраны радиационной защиты нагревали двигательный отсек до такой степени, что тяжело было дышать. Стонали генераторы, грохотали разболтанные турбины, натужно гудели огромные преобразователи. Мы починили корабль, но готовы были в любую минуту вернуть его в прежнее состояние.
— Саван Пенелопы, — фыркнул Мануэль. Я удивился: не часто встретишь космического бродягу с познаниями из греческой мифологии.
— Чего мы ждем? — спросил я как-то. Вой генератора, который мы ремонтировали, исключал возможность того, что нас подслушают. — Пора начинать.
Мануэль поднял голову. В свете аварийной лампочки его рябое лицо блестело от пота.
— Рано, — сказал он. — Пускай капитан в очередной раз наклюкается, а тогда…
Тем временем двое рабов взбунтовались без нашего подстрекательства. Охранник подошел слишком близко к двери камеры, где содержались мужчины, и один из тех двоих выхватил у него из кобуры пистолет и застрелил на месте, а потом взялся за замок на прутьях решетки. Горзуни усыпили его метким выстрелом, но второй раб отбивался руками и зубами, пока его не повалили и не скрутили. На глазах остальных пленников с бунтовщиков живьем содрали кожу.
Когда мы возвратились в свою каюту, Кэтрин не смогла сдержать слез. Спрятав лицо у меня на груди, она плакала так долго, что я даже испугался: перестанет ли она когда-нибудь? Я обнял ее и попробовал утешить, бормоча все ласковые слова, какие только приходили мне на ум.
— Они получили по заслугам. — В голосе Мануэля сквозило презрение.
— Глупцы, слепые глупцы! У них в руках заложник, а им вздумалось поиграть в героев! Им обязательно надо было прикончить его! И чего они добились? Нет, они заслужили свою участь.
Помолчав, он прибавил задумчиво:
— Впрочем, если нам удастся превратить страх рабов в ненависть, еще не все потеряно. По крайней мере им устроили хорошую встряску.
— Вы начисто лишены жалости, — укорил его я.
— Жалость помеха, когда вокруг одни тупицы. Мы не в тех обстоятельствах, чтобы распускать нюни. Мы живем в эпоху распада и хаоса, и лишь тот, кто признает это, способен совладать с ситуацией. В наших условиях совершенство невозможно, о нем не стоит и мечтать. Мы вынуждены идти на компромиссы и стремиться к целям, которые худо-бедно, но достижимы. Хватит причитать, — бросил он Кэтрин. — Мне надо подумать.
Она уставилась на него широко открытыми глазами, в которых стояли слезы.
— Ну и видок у вас, — ухмыльнулся он с издевкой. — Красный нос, набрякшие веки, да икота вдобавок. Кончайте реветь, детка.
Кэтрин судорожно вздохнула. На щеках ее проступил румянец. Проглотив слезы, она вырвалась из моих объятий и повернулась к Мануэлю спиной.
— Я все-таки отвлек ее, — прошептал мне Мануэль, озорно улыбаясь.
Бесконечно пустые дни слились в некое безвременье, которое окутало нас словно покрывалом. Я гадал, не превратился ли наш звездолет в «Летучего голландца» с командой из бесов и проклятых, обреченного на вечное скитание в космосе. Мануэля торопить было бесполезно, а потому я заглушал снедавшее меня нетерпение работой. Теперь мне кажется, что он сознательно оттягивал время, что он хотел отобрать у рабов последнюю надежду, сохранив единственно жажду мести. В бою отчаявшиеся неудержимы.
Мы с Кэтрин страдали от того, что не можем побыть наедине. Поцелуй украдкой, легкое касание руки, два-три словечка — иного нам не оставалось. А кончив дневную работу, мы валились с ног от усталости и засыпали, едва добредя до каюты.
Я заметил однажды, что Мануэль шепчется о чем-то с мичманом Хокусаем, который попал в плен вместе с нами. Хокусай как нельзя лучше подходил на роль человека, который возглавит рабов, но откуда узнал об этом Мануэль? Видно, здесь сказался его природный дар — распознавать людей с первого взгляда.
Конец наступил внезапно. Мануэль растолкал меня. Моргнув спросонок, я поглядел на ненавистные стены. Гравиполе опять вышло из строя: переборки прерывисто пульсировали.
— Ладно, ладно, — пробурчал я. — Встаю. Но когда он начал будить Кэтрин, я запротестовал:
— Зачем? Сами справимся.
— Нет, — отозвался он. Смуглая кожа его лица подчеркивала белизну зубов. — Капитан отключился. Я слышал, как горзуни обсуждали это между собой.
Я встрепенулся и сел. По спине моей побежали мурашки.