Д’Агоста произнес несколько слов в микрофон цифрового записывающего устройства, которое дал ему Глинн. Потом прислушался к тихому жужжанию камеры Проктора, к стуку дождевых капель по веткам деревьев и потянулся:
– Господи, как только подумаю, что Пендергаст там!..
– Ему, должно быть, очень тяжело, сэр, – ответил его спутник в своей невозмутимой манере.
Проктор не был обычным водителем – это д’Агоста понял, увидев, как он менее чем за шестьдесят секунд вскрыл и угнал «Коммандо CAR-15/XM-177», – но на его непроницаемом, как у Дживса5, лице невозможно было что-либо прочесть.
Камера продолжала жужжать и пощелкивать. Вдруг запищала рация, пристегнутая к ремню д’Агосты. «Транспортное средство», – послышался из нее голос Глинна, и через минуту голые ветви деревьев осветили фары грузового автомобиля, приближающегося к ним по единственной дороге, ведущей в Херкмур со стороны расположенного в двух милях городка. Проктор стал быстро перемещать объектив камеры, д’Агоста прижал к глазам бинокль – увеличение настраивалось автоматически, с учетом изменения контраста. Грузовик вынырнул из-за деревьев и попал в зону света, окружавшую тюрьму. Д’Агоста подумал, что он принадлежит какой-нибудь службе доставки продуктов, и оказался прав: надпись на его борту гласила: «Мясо и субпродукты от Хелмера». Грузовик остановился у ворот, и водитель достал документы. Охранник махнул рукой, разрешая машине въехать на территорию. Оказалось, что каждые ворота открывались автоматически и только после того, как створки предыдущих полностью задвигались. Затвор камеры продолжал щелкать. Д’Агоста посмотрел на секундомер, продиктовал значение в микрофон и повернулся к Проктору.
– Завтра, похоже, у них будут пироги с мясом, – произнес он, но шутка ни одному из них не показалась смешной.
– Да, сэр.
Д’Агоста попытался представить себе, как утонченный гурман Пендергаст ест то, что привезли для заключенных в грузовике, и в который раз с горечью подумал о том, сколько еще ему придется там находиться.
Грузовик въехал на внутреннюю подъездную дорожку, два раза повернул и, подав задним ходом к крытой погрузочной платформе, скрылся из виду. Д’Агоста сделал еще одну запись и приготовился ждать. Через шестнадцать минут грузовик вновь показался на подъездной дорожке.
Д’Агоста проверил время: почти час ночи.
– Пойду возьму пробу воды и выполню магнитное драгирование.
– Будьте осторожны.
Д’Агоста надел на спину маленький рюкзак и стал спускаться по склону холма, прокладывая себе путь сквозь кустарник и заросли горного лавра. Вода хлюпала у него под ногами, капала с голых веток. Тут и там между деревьями виднелись полоски подтаявшего снега. Внизу фонарь уже не был нужен – мощности прожекторов Херкмура вполне хватало, чтобы осветить всю округу.
Д’Агоста обрадовался возможности немного размяться. Там, на вершине холма, у него было достаточно времени, чтобы подумать. А думать ему хотелось меньше всего. Его угнетали мысли о предстоящем слушании его дела на дисциплинарной комиссии, – слушании, которое вполне могло закончиться для него увольнением. Все, что случилось с ним в последние несколько месяцев, казалось невероятным: и неожиданное повышение, и перевод в полицейское управление Нью-Йорка, и роман с Лорой Хейворд, и новая встреча и дружба с Пендергастом. А потом все рухнуло в один миг. Его карьера полицейского висела на волоске, он отдалился от Лоры, а его друг Пендергаст гнил в этой дыре в ожидании приговора суда, грозящего ему пожизненным заключением.
Д’Агоста споткнулся, но удержался на ногах. Запрокинув голову, он подставил лицо ледяным каплям дождя в надежде, что холод приведет его в чувство. Потом вытер лицо и продолжил путь. Взять образец воды было непросто, поскольку ручей протекал по краю луга, расположенного у самых стен тюрьмы и хорошо просматривавшегося со сторожевых вышек. Но и это было ничто по сравнению со стоящей перед ним задачей произвести замеры магнитного поля. Глинн пожелал, чтобы Д’Агоста как можно ближе подобрался к тюремному ограждению с миниатюрным магнитометром в кармане. Его целью было установить наличие встроенных датчиков и неизвестных электромагнитных полей, после чего он должен был закопать этот чертов магнитометр в землю. Но ведь если датчики имелись, они могли его засечь – и тогда неизвестно, чем все закончится.
Д’Агоста продолжал медленно спускаться по склону холма, и земля у него под ногами постепенно выравнивалась. Несмотря на дождевик, он чувствовал, как ледяная вода струйками стекает по ногам, просачивается в ботинки. В ста ярдах впереди виднелись очертания деревьев и слышалось журчание ручья.
Д’Агоста пробирался сквозь заросли лавра, низко наклонившись, а несколько последних ярдов прополз на четвереньках и через несколько секунд оказался на берегу ручья. Было темно, пахло влажными прошлогодними листьями, и кое-где все еще оставалась зубчатая кромка потемневшего льда.
Д’Агоста немного постоял, глядя на тюрьму. Сторожевые вышки находились теперь всего в двухстах ярдах, и яркие прожектора напоминали миниатюрные солнца. Порывшись в карманах, он уже собрался было достать пузырек, который дал ему Глинн, как вдруг внезапная мысль заставила его похолодеть. Его предположение, что охранники не следят за территорией тюрьмы, оказалось ошибочным: он ясно видел, как один из них осматривает край леса, поднеся к глазам бинокль с многократным увеличением. Немаловажная деталь.
Д’Агоста застыл согнувшись в зарослях лавра. Он уже ступил на запретную территорию и чувствовал себя чрезвычайно уязвимым.
Однако охранник, похоже, не заметил его и повернулся в другую сторону. Д’Агоста очень осторожно вытянул руку вперед и опустил пузырек в ледяную воду. Взяв пробу и закрутив колпачок, он пополз вниз по течению ручья, вылавливая из него всякий хлам – пластиковые кофейные стаканчики, несколько пустых банок из-под пива, обертку от жвачки – и складывая его в рюкзак. Глинн несколько раз повторил, что брать нужно все. Это было очень неприятное занятие – переходить ручей вброд, вставать на четвереньки и опускать руки по плечи в ледяную воду. В одном месте переплетение ветвей выполняло роль фильтра, и д’Агоста сорвал джекпот, набрав добрых десять фунтов размокшего мусора.
Закончив, он отправился туда, где Глинн хотел установить магнитометр. Дождавшись, пока охранник отвернется, д’Агоста, низко нагнувшись, перебрался через ручей. За большей частью луга, окружающего тюрьму, никто не ухаживал, и среди примятой снегом прошлогодней травы попадались высокие жесткие растения, которые могли служить хоть каким-то укрытием.
Д’Агоста пополз вперед, застывая на месте всякий раз, когда охранник направлял бинокль в его сторону. Минуты тянулись бесконечно долго. Он чувствовал, как струйки ледяной воды стекают по шее и спине. Тюремное ограждение приближалось мучительно медленно. Но д’Агоста знал, что нужно идти, причем как можно быстрее, потому что чем дольше он здесь проторчит, тем выше вероятность, что охрана его засечет.
Наконец он достиг места, где трава была скошена. Достав прибор из кармана и просунув руку между стеблями травы, он положил его на землю и начал медленно отступать.
Ползти назад оказалось значительно труднее. Теперь ему приходилось смотреть в другую сторону, и он не мог следить за движениями охранников. Он продолжал ползти, делая частые длительные остановки.
Прошло сорок пять минут, прежде чем д’Агоста вновь перебрался через ручей и опять оказался в сыром лесу. Пробираясь сквозь заросли горного лавра наверх, к их наблюдательному пункту на вершине холма, он чувствовал, что продрог до костей, и ощущал боль в спине из-за тяжелого, набитого сырым мусором рюкзака.
– Задание выполнено? – спросил Проктор, когда он вернулся.
– Да, если не считать того, что пальцы на ногах мне, возможно, ампутируют.
Проктор достал небольшое устройство.
– Сигнал улавливается превосходно. Выходит, от вас до ограды было всего пятьдесят футов. Отличная работа, лейтенант!
Д’Агоста устало обернулся.
– Называйте меня Винни, – предложил он.
– Да, сэр.
– Я тоже мог бы обращаться к вам по имени, но оно мне неизвестно.
– Проктор меня вполне устраивает.
Д’Агоста кивнул. Специальный агент Пендергаст окружил себя личностями, почти такими же таинственными, как он сам: Проктор, Рен… А Констанс Грин, пожалуй, являла собой даже еще большую загадку, чем все они.
Д’Агоста опять посмотрел на часы: почти два. Оставалось еще четырнадцать часов.
Глава 13
Дождь барабанил по ветшающему фасаду сложенного из кирпича и отделанного мрамором особняка в стиле боз-ар, расположенного по адресу: Риверсайд-драйв, 891. Высоко над крышей мансарды молния разрывала ночное небо. Окна первого этажа были заколочены, поверх досок для верности положены листы жести; окна верхних трех этажей надежно закрывали ставни, сквозь которые не проникал ни единый луч света, который мог бы свидетельствовать о том, что жизнь внутри дома продолжается. Огороженный забором передний двор порос кустами сумаха и айланта, на подъездной дорожке и у главного входа валялся мусор, по-видимому принесенный сюда ветром. Одним словом, дом казался покинутым и одиноким, как и многие другие дома на этом неприглядном участке Риверсайд-драйв.
На протяжении долгих лет – просто страшно подумать, насколько долгих! – этот особняк служил убежищем, лабораторией, музеем и хранилищем для некоего господина по имени Енох Ленг. После его смерти дом какими-то неведомыми путями – вместе с необходимостью заботиться о подопечной Ленга Констанс Грин – перешел к его наследнику, специальному агенту ФБР Алоизию Пендергасту.
Но в данный момент агент Пендергаст, обвиненный в убийстве, находился в одиночном заключении в корпусе максимальной безопасности Херкмурского исправительного учреждения, где ожидал суда. Проктора и д’Агосты тоже не было – они изучали планировку тюрьмы. Странный, весьма экзальтированный человек по имени Рен, который в отсутствие Пендергаста выполнял обязанности опекуна Констанс Грин, также отсутствовал – у него было ночное дежурство в Нью-Йоркской публичной библиотеке.
Констанс Грин находилась в доме совсем одна.
Она сидела перед гаснущим огнем у камина в библиотеке, где не было слышно ни шелеста дождя, ни шума уличного движения, с книгой «Моя жизнь» Джакомо Казавеччо в руках и внимательно изучала воспоминания шпиона эпохи Возрождения о его знаменитом побеге из Лидса. Из этой страшной тюрьмы во дворце герцога Венеции не удавалось сбежать никому – ни до, ни после него. Еще несколько подобных томов стопкой лежали на столике: в них повествовалось о побегах из тюрем, совершенных в самых разных точках земли. Однако большая часть книг рассказывала об исправительной системе Соединенных Штатов. Констанс читала в полной тишине, время от времени делая пометки в обтянутой кожей записной книжке.
Едва она закончила очередную запись, как огонь в камине громко затрещал. Констанс резко подняла голову и испуганно посмотрела на пламя, лизавшее каминную решетку. Ее большие фиалковые глаза казались слишком серьезными для такого молодого лица – на вид девушке было чуть больше двадцати. Не увидев ничего подозрительного, Констанс успокоилась.
Нельзя сказать, что она испугалась по-настоящему. В конце концов, случайному человеку или грабителю не так-то просто было попасть в особняк. К тому же она знала секреты этого дома лучше кого бы то ни было и в случае опасности могла сразу же укрыться в одном из множества потайных мест. Констанс прожила в особняке так долго и так хорошо его изучила, что почти чувствовала его настроение. И теперь она ощущала неясную тревогу: казалось, дом хочет что-то сказать ей, предупредить об опасности.
На столике рядом с ней стоял чайник с ромашковым чаем. Констанс отложила документы, наполнила чашку и поднялась. Разгладив кремовый передник, она повернулась и направилась к книжным полкам в дальнем конце библиотеки. Каменный пол был застлан пушистыми персидскими коврами, и девушка двигалась абсолютно бесшумно.
Подойдя к полкам, она наклонилась к одной из них, вглядываясь в тисненные золотом корешки. Поскольку библиотека освещалась лишь горящим в камине огнем да единственной лампой от Тиффани, стоявшей у кресла Констанс, в противоположной части комнаты было довольно темно. Наконец она нашла то, что искала, – изданное еще в годы Великой депрессии сочинение, посвященное управлению тюрьмами, – и вернулась к камину. Вновь устроившись в кресле, Констанс открыла книгу и перелистала несколько страниц в поисках оглавления. Найдя нужное место, отпила глоток чая из чашки, потянулась, чтобы поставить ее на стол, – и в этот момент подняла глаза.
В кресле-качалке напротив нее сидел мужчина. Он был высокого роста и имел наружность аристократа: бледное лицо с орлиным носом и высоким лбом, рыжеватые волосы, аккуратно подстриженная короткая бородка. Одет был незнакомец в строгий черный костюм. В тот момент, когда он посмотрел на Констанс, огонь в камине ярко вспыхнул, и девушка увидела, что один глаз у него ореховый, а другой – безжизненного молочно-голубого цвета.
Мужчина улыбнулся, и Констанс сразу поняла, кто это, хотя ни разу в жизни его не видела. С криком вскочив с кресла, она уронила чашку.
Незнакомец стремительно, как атакующая жертву змея, выбросил вперед руку и ловко схватил чашку. Поставив ее на серебряный поднос, снова спокойно откинулся в кресле. Ни одна капля не упала на пол. Все произошло так быстро, что Констанс не смогла бы поручиться, что ей это не привиделось. Она стояла, не в силах сдвинуться с места. Несмотря на пережитый шок, девушке было ясно: этот человек находится между нею и единственным выходом из комнаты.
Словно прочитав ее мысли, незнакомец тихо произнес:
– Не надо меня бояться, Констанс. Я не причиню вам вреда.
Девушка продолжала неподвижно стоять, схватившись одной рукой за подлокотник кресла. Обведя взглядом комнату, она вновь посмотрела на сидящего перед ней человека.
– Вы знаете, кто я, не так ли, дитя мое? – спросил он, и даже его вкрадчивый голос с новоорлеанским акцентом показался ей знакомым.
– Да, я знаю, кто вы.
На мгновение Констанс стало трудно дышать: настолько зловещим было сходство этого человека с другим – тем, которого она так хорошо знала. Разными у них были только волосы… и глаза.
Незнакомец кивнул:
– Что ж, я очень рад.
– Как вы сюда проникли?
– Как я проник, не столь важно. Гораздо важнее, почему я это сделал. Почему – вот верный вопрос. Вы не находите?
Констанс ненадолго задумалась.
– Да, наверно, вы правы. – Она сделала шаг вперед, убрала руку с подлокотника и медленно провела ею по краю стола. – Итак, почему вы здесь?
– Потому что пришло время поговорить – мне с вами. Вы должны меня выслушать. В конце концов, это единственная любезность, о которой я вас прошу.
Констанс сделала еще один шаг, ее пальцы медленно перемещались по полированной поверхности.
– Любезность? – переспросила она.
– Да. В конце концов, я…
Он не успел договорить: Констанс схватила со стола нож для бумаги и бросилась вперед. Это нападение было замечательно не только своей молниеносностью, но и абсолютной внезапностью: Констанс не сказала и не сделала ничего, что заставило бы ее противника насторожиться.
Но она потерпела неудачу. В самый последний момент мужчина чуть наклонился в сторону, и нож по самую рукоятку вошел в потертую кожаную спинку кресла-качалки. Констанс вытащила его, быстро и опять-таки молча повернулась к незнакомцу и занесла нож над головой для следующего удара.
Она замахнулась, но противник хладнокровно увернулся от удара и, сделав неуловимое движение рукой, схватил ее за запястье. Констанс колотила его свободной рукой и вырывалась, пока оба не упали на ковер. Навалившись, незнакомец прижал ее к полу, нож отлетел в сторону.
Губы незнакомца находились всего в каком-то дюйме от ее уха.
– Констанс, – услышала она его тихий голос, – Du calme. Du calme6.