Голдвассер взял в руки готовую папку, ожидающую его внимания. Называлась она “Парализованная девушка еще будет плясать!”. Внутри было сорок семь газетных вырезок о парализованных девушках, которые твердо решили еще сплясать. Он отложил папку в сторону. Вот уже неделю он каждый день брал ее в руки, смотрел на заголовок и откладывал в сторону, ожидая того дня, когда соберется с силами.
Вместо этой папки он взял другую, озаглавленную “По словам учителя ребенок одет неподобающим образом”. В ней были подшиты девяносто пять вырезок о детях, которые, по словам учителя, были одеты неподобающим образом, затем анализ вырезок с разложением их на простейшие составляющие и сопроводительная записка научного сотрудника, который комплектовал папку. В записке говорилось:
“В. удовл. принципиальная схема абсолютно инвариантна. Число переменных сводится к трем: 1) Одежда, против которой выдвинуто возражение (высокие каблуки, нижняя юбка, панталончики со сборками). 2) Курит ли ребенок или красит губы. 3) Ссылаются ли родители на то, что ребенка якобы унижает осмотр неподобающей одежды на глазах у всей школы.
Частота публикаций: каждые девять дней”.
Волоча ноги, подошел Ноббс, старший научный сотрудник Голдвассера, и брякнул на стол шефу еще несколько папок. Ноббс отрастил бороду, демонстрируя свою принадлежность к интеллектуалам, ходил ленивой походкой, сутулясь, чтобы пользоваться уважением наравне с аристократией, и всех, кроме директора и его заместителя, величал “брат” из солидарности с пролетариатом. На шефа он оказывал магическое действие – Голдвассера тотчас же одолела бессильная тоска.
– Прошу, брат, – сказал Ноббс, вонзив в Голдвассера слово “брат” точно пружинный нож. – Я как раз комплектую папку “Они считают Англию чудесной”. Вроде бы все в порядке. Переменные в основном те, кто как считает: американские туристы, студентки из Дании, приехавшие по обмену, и прочие в том же роде.
– Укажите шифр раздела “Английские девушки лучше всех, утверждают молодые иностранцы”, – распорядился Голдвассер. Во избежание путаницы, чтобы не использовать оба материала в один и тот же день.
– А что бы это изменило, брат? – возразил Ноббс. – Все равно мы ведь ратуем за национальную бодрость духа, правда?
– Пожалуй, – пробормотал Голдвассер, неспособный принудить себя к спору с таким жутким типом, как Ноббс. – Но тогда проставьте шифр папки “Бурлящая, бравурная Британия”. Нельзя же ведь сталкивать в один и тот же день все три.
– Ваше слово – закон, о повелитель, – сказал Ноббс. Брат.
“О боже, – взмолился гуманный Голдвассер, – скорее ниспошли Ноббсу беспечальную смерть”.
– Вы проверили папку “Парализованная девушка еще будет плясать”? – спросил Ноббс.
– Не успел, – ответил Голдвассер.
– Ну, тогда не вините меня, если в конце месяца мы на целую неделю отстанем от графика, – сказал Ноббс. – Это единственное, брат, о чем я прошу. А как насчет папки “Я собираюсь отдать ребеночка, говорит будущая мать”? Мы с ней ничего больше не можем сделать, пока нет ваших руководящих указаний.
– Сейчас я ее просмотрю, – сказал Голдвассер.
Ноббс поплелся к двери. Голдвассер отвел глаза от карандашницы, где искал прибежища от лицезрения Ноббса, и провожал его взглядом, пока тот, волоча ноги, брел к себе в кабинет, на пути опрокидывая стулья и сметая со столов папки. Затем, вздохнув, он занялся папкой “Я собираюсь отдать ребеночка, говорит будущая мать”.
“Встретились с трудностями, – гласила сопроводительная записка. – Частота публикаций – раз в месяц, но в изученных пятидесяти трех вырезках переменные полностью отсутствуют. Даже фамилия будущих матерей одна и та же. Возможно речь идет о пятидесяти трех разных эмбрионах, но по вырезкам не определишь. Пригодится ли нам тема, где нет переменных?”
Голдвассер положил папку в сторону. Только зазевайся и нападут на тебя из засады такие сложные проблемы. Он посмотрел на часы. Ему казалось, что он работает беспрерывно в течение невероятно долгого времени. Может быть, он заслуживает передышки; может быть, стоит отвлечься и минут пять поиграть с карточками нейтральных передовиц.
Порой Голдвассер давал себе разрядку – притворялся вычислительной машиной и перебирал какой-нибудь готовый комплект карточек, соблюдая те же логические правила и делая тот же случайный отбор, что и вычислительная машина при составлении заметки. Комплект о дополнительных выборах и комплект о погоде быстро надоедали. Так же как и темы “Испытываю новый автомобиль” и “Малиновых дьяволов забрасывают в мятежную зону”. А вот комплект для составления нейтральных передовиц на особо торжественные случаи обладал, казалось, тем неотразимым совершенством, которое снова и снова притягивает нас к любимым полотнам.
Он выдвинул картотечный ящик и взял оттуда первую карточку комплекта. “По традиции”, – стояло на ней. Теперь можно было осуществлять случайную выборку – тащить наугад “коронации”, “помолвки”, “похороны”, “свадьбы”, “совершеннолетия”, “рождения”, “смерти” и “венчания в церкви”. Вчера он вытащил “похороны” и был отослан к карточке, где с гениальной простотой значилось “печальное событие”. Сегодня он зажмурился, вытащил “свадьбы” и был направлен далее к карточке “событие радостное”.
Далее в логической последовательности шли “свадьба мистера Икс” и “свадьба мистера Игрек”, и Голдвассеру открылись на выбор варианты “не исключение” и “яркий пример”. В обоих случаях напрашивалось слово “поистине”. Однако, поистине, от какого варианта ни отталкивайся – от коронаций ли, рождений, смертей, – Голдвассер, явно наслаждаясь как математик, замечал, что при всей элегантности решения тут-то и попадаешь в тупик. Он помедлил на “поистине”, затем почти без пауз выхватил “особенно радостное событие”, “редкостный” и “видел ли кто-нибудь более прославленную молодую пару?”
Последующие выборки принесли Голдвассеру “Икс снискал (снискала) особую любовь всего народа”, и пришлось к этому присоединить карточку “а Игрека английский народ явно принял уже в свое сердце”.
Голдвассера удивляло и чуть-чуть тревожило, что не попалось еще слово “приятно”. Однако он вытянул его со следующей карточкой: “Особенно приятно, когда”.
Это дало ему “жених (невеста) должны…” и свободный выбор между происходить из “знатной и благородной семьи”, “быть простолюдинами в наш демократический век”, “быть выходцами из страны, с которой наша родина давно поддерживает самую тесную и сердечную дружбу” и “быть выходцами из страны, отношения с которой у нашей родины не всегда складывались удачно”.
Сознавая, что в прошлый раз он на редкость талантливо распорядился словом “приятно”, Голдвассер теперь нарочно вытянул его еще раз. “Приятно также”, – стояло на карточке, а за ней без задержки последовало “помнить” и “что Икс и Игрек – не только громкие имена, но жизнерадостный молодой человек и прелестная молодая женщина”.
Голдвассер зажмурился, перед тем как тащить следующую карточку. На ней оказались слова “в наши дни, когда”. Он призадумался, выбрать ли “вошло в моду глумиться над традиционной моралью брака и семейной жизни” или “вышло из моды глумиться над традиционной моралью брака и семейной жизни”. Решил, что второй вариант по форме ближе к пышности, присущей стилю барокко. Вытащил еще одну “приятно”, но сочтя, что три раза подряд – на один раз больше, чем нужно даже для прекрасного, непревзойденного слова “приятно”, он смошенничал и обменял карточку на “полагается, чтобы” за которой так же верно, как ночь за днем, наступило “пожелаем им счастья”, и развлечение закончилось.
Это был подлинный шедевр школы Голдвассера! Токката! Фуга! Как далеко от прозаических повседневных забот!
Голдвассер затеял все сызнова во славу церковного венчания. Но только он добрался до альтернативы “приятно видеть, что старыми обычаями дорожат” и “приятно видеть, что старые обычаи шагают в ногу с современным мировоззрением”, как из своего кабинета, волоча ноги, вышел Ноббс; на физиономии у него было написано слово “брат”.
– Вот что, брат, – начал Ноббс, – та самая “Парализованная девушка еще будет плясать”…
Но тут, как значится в одной из карточек тематического ящика “Эту улицу называют улицей порока”, “наш корреспондент скрылся под первым же благовидным предлогом”.
8
– Но вы же сами говорили, – задыхаясь от злости, бушевала доктор Дженнифер Ребус, глава политического отдела, что визит королевы будет неофициальным и пройдет при минимальном ажиотаже!
Начальник международного отдела миссис Плашков смотрела на коллегу с едва приметной улыбкой глубокого гуманного сочувствия. Она обдумывала, как человеку выйти из положения, проявляя милосердие и в то же время оставаясь практичным. Бесспорно, человек должен сохранять спокойствие и благодушие. Человек должен симпатизировать Ребус и ее личным недостаткам. К конце концов, Ребус – самый тяжкий крест, который приходится нести человеку, а человек верит, что, когда он выражает сочувствие, в нем прибавляется благодати. Разумеется, веря в это, человек смеется над самим собой; но если человека время от времени баловать юмором, это способствует его духовному развитию.
– Вы не так поняли человека, – добродушно поправила она доктора Ребус. – Просто лучше неофициальный визит, если мы хотим с честью выйти из положения.
В жизни миссис Плашков человек занимал несоразмерно большое место. Все ее помыслы были сосредоточены на обязанностях человека, положении человека, достоинстве человека. Беспрерывно и самоотверженно обдумывала она, что человек должен делать, кого человек должен любить, как человек будет реагировать. Для себя она не хотела ничего отреклась от всех плотских желаний, кроме единственного: делать то, чего хочет человек, и заставить других делать то, чего хочет человек.
Уж если человек – женщина, на него ложится обязанность быть неукоснительно женственной. Человеку следует проявлять снисходительность. Человеку следует разговаривать вполне любезно. Когда скажут что-нибудь забавное, долг вежливости требует от человека скромной снисходительной улыбки, а когда шутка кончится, надо свернуть улыбку и аккуратно спрятать до другого случая. Нечего удивляться, что не только миссис Плашков, но и решительно все сотрудники института панически боялись человека. Тем более нечего удивляться, что приготовления к королевскому визиту были доверены человеку. Если человеку принадлежит местная монополия на Savoir-Faire – а так оно по-видимому и было – человек в подобных случаях вынужден исполнять свой долг.
Ребус (она примостилась на краешке письменного стола и ее чулок со спущенными петлями торчал в считанных сантиметрах от лица миссис Плашков) слезла и начала мерить лабораторию шагами, сцепив руки за спиной. Человек наблюдал за ней, и каждая замеченная подробность способствовала его духовному росту. На лацкане жакета у Ребус красовались три больших жирных развода, а сзади на подоле – застарелое зеленоватое пятно неизвестного происхождения. Очки до того засалились, что стали почти непрозрачны, немилосердно завитые волосы были стянуты скрепками для бумаг и резиночкой от жестянки с табаком. В углу рта неизменно торчала сигарета (или, как ее называла Ребус, гвоздик), отчего Ребус вечно задыхалась и кашляла. От сигаретного дыма у нее слезились глаза, а пепел и искры щедро сыпались на вазы с цветами, серебряные ножички для разрезания бумаги, чехлы миниатюрных вычислительных устройств и прочие дары цивилизации, которыми человек украсил свою лабораторию.
– Я хочу сказать, – Ребус откашлялась, – что вам ведь известна моя точка зрения. Все это мероприятие с начала до конца, я считаю, сплошное дерьмо собачье.
Эти слова вызвали у человека улыбку. “Видно, – подумала миссис Плашков, – Ребус совершенно нечувствительна к кулуарной обработке. Видно, даже малейшая попытка обработать ее диктуется эгоистическими соображениями: человек использует Ребус как ступеньку, чтобы возвыситься в собственных глазах”. Миссис Плашков придавала немалое значение кулуарной обработке. На чашке чая в ее лаборатории один за другим перебывали все начальники отделов – она выпытывала у них новости, заручалась поддержкой такого-то против такого-то, организовывала давление на определенных лиц, чтобы устранить давление их соперников. Постоянно читая соответствующую литературу, человек знал, что именно так делается в верхах любого академического учреждения.
– Еще чашку чаю, – предложила она, сняв небольшой чайник со спиртовки у себя на столе и вновь залив кипятком серебряный заварочный чайничек. Ребус сграбастала хрупкую фарфоровую чашку и протянула ее человеку; при этом она засопела и несколько крупных хлопьев пепла плавно опустились в молочник со сливками.
– И еще, – прохрипела она. – Чай. Комиссия постановила угостить королеву чашкой чаю. Я твердо знаю – сама голосовала. А теперь, говорят, мы устраиваем целый передвижной буфет.
Миссис Плашков едва уловимо вздохнула. Когда ее попросили подготовить все к королевскому визиту, ей в помощь придали организационный комитет, куда вошли все начальники отделов. Наличие комитета, само собой, сильно осложнило ее работу. Человек знает, что такое комитеты; человек не допустит, чтобы дело попало в поле зрения расширенного комитета, прежде чем его полностью наладят и утрясут за кулисами. Если комитет из формального органа для утверждения заранее принятых решений превратится в дискуссионный клуб, возможны самые отвратительные сцены. Люди выходят из себя, торгуются, кричат, занимают крайние позиции, вспоминают такое, чего никогда не надо вспоминать на публике, и выставляют себя напоказ в самом неприглядном свете. Потому она и принялась за терпеливую кулуарную обработку.
И тем не менее человеку волей-неволей придется пожалеть, что комитет вообще существует. Рано или поздно надо будет выносить письменные резолюции, и как их тщательно ни формулируй, стараясь уберечь человека от неудачных шагов, в них обязательно найдется богатый материал для кривотолков, если кривотолки кому-нибудь выгодны. У Ребус и прочих есть привычка трактовать резолюции комитета с вопиюще примитивным буквализмом. В частности, Ребус, по всей видимости, полагают, что если комитет высказался в пользу неофициальной рукопожатий, то, значит, сотрудники должны стоять, засунув руки в карманы, и приветствовать королеву небрежным кивком головы! А если комитет постановил угостить королеву чаем, то некоторые, по-видимому, поняли это буквально вручим, мол, королеве пластмассовую столовскую чашку с остывшим столовским чаем!
– Милая Ребус, – с нескончаемым терпением сказала миссис Плашков, – если комитет упомянул о неофициальной обстановке, человек может быть совершенно уверен, что при этом никто не имел в виду откровенную грубость.
– Послушайте, дружище, о грубости никто и не заикался…
– Точно так же, милая Ребус, если комитет постановил угостить королеву чаем, то, я думаю, человек может быть вполне уверен, что при этом не исключается бисквит или кусочек торта.
– Или кусочек копченой лососины? Или сандвич с икрой?
– Возможно. Точный ассортимент закусок еще не установлен.
– Чего доброго, будет и жареный павлин и фаршированная медвежья голова?
– Навряд ли продовольственный комитет сочтет нужным возиться с такими сложными блюдами.
– Ага, значит, есть уже и продовольственный комитет, вот как? А заодно и подкомитет закусок? Послушайте, дружище, эта история уходит из-под нашего контроля.
На какое-то мгновение улыбка миссис Плашков исчезла. Ребус коснулась больного места. Самое досадное, что человек сам начинает разукрупнение комитетов. Во избежание непристойных выходок со стороны Ребус в организационном комитете миссис Плашков переадресовала все вопросы, способные их спровоцировать – то есть вообще все вопросы, – в особые подкомитеты, куда Ребус не вошла. Конечно, проделано это было тонко, чтобы не возбуждать подозрений у потенциальных союзников Ребус – Голдвассера, Мак-Интоша, Роу и других, – так что в качестве дымовой завесы пришлось учредить несколько лишних подкомитетов, куда Ребус вошла. Их обезвредили тем, что подчинили Объединенному консультативному совету, где Ребус не значилась. Ловким маневром Ребус проникла в протокольный комитет, координирующий работу тех подкомитетов, куда сама она не входила. Миссис Плашков ответила созданием координационного комитета без Ребус, координирующего работу Объединенного консультативного совета и протокольного комитета, а потом координационный комитет сформировал рабочие комиссии для изучения материальной стороны предложений, выдвинутых различными подкомитетами.