Он получил два часа хозяйственно-исправительных работ по дому. Трудотерапия на него действует, а все внушения как об стенку горох… Вскоре пришел и начальник стрелецкой сотни Фома Еремеев. Особых новостей не было, с утра царь приказал открыть городские ворота, но таможня работает так усердно, что вынести чертежи нет никакой возможности. А еще в городе появился маньяк.
– Настоящий маньяк? – не сразу поверил я.
– Да вроде тех, кто на голову прискорбием отличается, – кивнул Фома. – Вторую ночь дозоры на улицах убиенных кошек находят. Рубит им злодей головы да с собой уносит… тельца так в крови и валяются. Дело как бы и не уголовное, а все ж таки… странное.
– Еще бы! Нет, бабушка, вы слышали – у нас в Лукошкине появился собственный маньяк, убивающий кошек! Ох и диковин мир психических заболеваний и чудны проявления их!
– Фома Силыч, – задумчиво нахмурилась Яга, – а кошки те, они какой шерсти будут, не черной ли?
– Так ить… да пес их знает! Вот ужо расспрошу ребят да скажу вам точно. Неужто и на такое дело милицию привлекать надо? Поймаем мы проказника этого…
Нарочный стрелец от царя прискакал еще до того, как Еремеев закончил с чаем.
– Собирайся, сыскной воевода, государь тебя пред очи свои ясные требует!
– Случилось что? К чему такая спешка? – ровно поинтересовался я.
Гонец глянул по сторонам, расхрабрился и сразу все выболтал:
– Бояре дюже шум подняли! Вся дума так и гудит, за покражу царскую да за авторитет русский беспокойство проявляют. Тебя, сыскной воевода, за халатность казни предать советуют…
– Это мелочи, но раз Горох ждет, поеду… – зевнул я. – Больше ничего?
– Ничего, гражданин участковый, вот только разве… дворник наш вчерашней ночью преставился.
– Что-о?!
– Да помер, сердешный, упокой Господь его душу, – сочувственно подтвердил стрелец. – А ведь хороший человек был, языки разные знал, о Риме да Париже душевно так рассказывал… Ан призвал его Всевышний, за одну только ноченьку… Ксюха плачет! Ну и царь, понятно, еще больше на всех гневается… Ты уж поспешай, сыскной воевода.
– Митька! Седлай кобылу, мне к Гороху, по делу, срочно! – заорал я, высовываясь в окно.
Яга озабоченно покачала головой и подала китель:
– Никитушка, я покуда тебя здесь подожду. Как приедешь, обскажи последовательно, чего там приключилось…
Пегая кобыла под седлом ждала меня у крыльца рядом с вороным жеребцом царского гонца. Стрельцы отворили ворота, и мы пустились в галоп. Боярские проблемы меня не волновали ни капельки, политика везде одинакова: как минимум – грязь, как максимум – кровь… Ничего они мне не сделают, не захочет Горох единственного специалиста по уголовному розыску терять. Наорет при всех, а наедине будет руку жать и пряники для примирения подсовывать… Но что могло случиться с дворником?! Он же ушел от нас вчера живым-здоровехоньким… Конечно, за ночь могло произойти все, что угодно: от инфаркта до несчастного случая. Но интуиция подсказывала не спешить с выводами…
До царского терема доскакали быстро. Я бросил поводья подбежавшим слугам, козырнул охране у ворот и решительно направился к центральному входу. Дьяк Филимон, прошмыгнувший мимо, не поздоровался, а, наоборот, попытался задеть локтем. Видимо, мое положение при дворе опять сильно пошатнулось. Невелика беда, у всех честных служащих вечные проблемы с начальством… Вот стрельцы хоть и при царе, а ребята порядочные, не отворачиваются и смотрят с пониманием. У входа в думу меня попросили обождать, государь разбирал разные дела. Вопрос о краже чертежей был оставлен напоследок как наиболее важный. Минут пять – десять пришлось потомиться у закрытых дверей, потом они распахнулись, и зычный голос объявил:
– Сыскной воевода Никита-ста Иванов, сын Ивашов!
Я поправил фуражку и шагнул вперед. Вообще-то в помещении головной убор обычно снимается, но в думе все бояре сидели в здоровенных медвежьих шапках, так что приходилось соответствовать традиции… Меня встретили гробовым молчанием и неприязненными взглядами. Горох, сидящий на троне в глубине зала, тоже был не в настроении. Я тихо выругался про себя и приготовился к очередному разносу…
Государь поманил меня скипетром поближе и, сурово сдвинув брови, начал:
– Дума боярская знать желает, что во вверенном тебе милицейском отделении сделано, дабы покражу тайную отыскать?
– Хороша тайна… – буркнул я, обводя взглядом думское помещение. – Значит, все уже в курсе?
– Все, – важно подтвердил Горох. – О таких вещах важных, государственного значения, бояре в первую очередь оповещены должны быть, ибо на их плечах власть царская держится.
– Надеюсь, помалкивать они тоже умеют? – не подумав брякнул я. Вроде бы негромко, но все расслышали и взревели в голос так, что хоть уши затыкай:
– Да как он смеет, пес, сомнения выражать?!
– Боярское слово, аки стена каменная, – незыблемо, нерушимо и вечно!
– Казни, государь, сей же час пересмешника, ибо нам такое бесчестье не снести!
…Вот примерно в таком ключе все дружно повысказывались. Хорошо еще шапками не закидали и посохами резными бить не начали. А может, просто не успели, Горох пристукнул скипетром по подлокотнику, разом прекращая гвалт:
– Неразумны и торопливы слова твои, участковый. Впредь думай, что говоришь! А теперь отвечай по делу тайному, секретному. Ну и чтоб зря языком-то не молоть, говори все как… про козлика белого!
– Слушаюсь, – понятливо кивнул я и, достав из планшетки блокнот, пустился перечислять: – Итак, после обследования места преступления можно с уверенностью сказать: белый козлик не пропал и не потерялся, а был украден. Причем украден прямо из сундучка, где, собственно, и пасся. Серый волк уволок козленка, воспользовавшись не отмычкой, а ключом. Где он его раздобыл, если единственный экземпляр висит на шее у пастуха? Вопрос без ответа… Никаких подозреваемых на роль серого волка следствию пока выдвинуть не удалось. Версия о принадлежности к делу некой прекрасной пастушки не выдержала проверки фактами. За пределы Лукошкина белого козленка не вывозили, за этим тщательно следит таможня и стрельцы Еремеева.
– А кому это надо? Кто таких козлов вообще ищет? – громко поинтересовались слева.
– Конкретных заказчиков кражи козлика пока не отмечено. Определенные подвижки есть, но в интересах следствия пока не раскрываются.
– Дык… надо ли тады его искать?! Мастера-то не пропали, чай?
– Мастера не пропали? – переспросил я у Гороха, тот отрицательно покачал головой. – Граждане, мастера на месте, но они тоже люди, могут заболеть, забыть что-нибудь важное… А белый козлик – штука тонкая, одна деталь не так шестеренкой ляжет – все, хорони всего козла вместе с экипажем… Так что искать его надо, нельзя допустить, чтобы подобное домашнее животное попало в чужие руки.
– Да не пугаешь ли ты нас, участковый? Неужто мы без какого-то там козленка всем врагам спину показывать будем?! Не бывать тому!
– Это эмоции… Научно-технический прогресс можно замедлить, но нельзя остановить. Я лично не хочу, чтобы через полгодика, по весне, на Лукошкино свалилась мобильная эскадра белых козликов с боевым десантом на борту. Так шарахнут бомбами из-под козьего хвоста – мало не покажется!
– Тогда чего ж ты, лентяй, не ищешь?!
– Ищу! – возмутился я. – Прошло только два неполных дня! У меня все-таки милицейское отделение, а не цирк с фокусниками, я похищенных козликов из цилиндра не достаю… Как найду – сообщу!
– Не груби! – напомнил Горох. – Что скажете, бояре?
Высказывались долго. Общая суть сводилась к одному: «Гони ты его, государь, не будет добра от милиции, а покражу твою мы и сами уж как-нибудь отыщем! Зря, что ль, отцы и деды наши предкам твоим верой и правдой столько лет служили?! Ужо не оплошаем! Мудреное ли дело воров ловить? Боярство справится…»
– Быть по сему! – неожиданно для меня решил государь. – Ты, Никита Иванович, свое дело дальше продолжай, препятствий тебе чинить не буду. А вы, бояре мои верные, свое следствие ведите. Кто вперед мне козлика белого возвернет, тому и награда будет. Ну а ослушнику нерадивому – царский кнут!
На этом я покинул помещение боярской думы. Они там еще бушевали, совещались, решая, кому что поручить да кто где ищет, но меня это уже не касалось. Я спешил во двор, выспросив по дороге, где находится дворницкая. Оказалось, что прямо за теремом, небольшая пристройка. Сухаревы жили именно там. У дверей сидели на лавочке две старушки богомольного вида.
– Здравия желаю, гражданочки. Тело еще не выносили?
– Священника ждут, батюшка… – щербато улыбнулась одна, – да только ты туда не ходи, недоброе это дело на мертвеца смотреть.
– Дурной смертью он помер, батюшка, – в ответ на мой недоуменный взгляд подхватила другая. – Честных людей-то Господь к себе не так прибирает. Отравился он!
– Али повесился!
– Да ведь как есть потравленный лежит!
– И рожа-то синя-я-я, как у висельника!
– Так отравился или повесился? – строго переспросил я.
– Ну… дык… все ж едино, не своей смертью он помер, не Божьей волей преставился! – единодушно решили бабки, мгновенно прекращая спор.
Я поблагодарил и, пригнувшись, вошел в низенькие двери. Комната была крохотная, из всей мебели – стол, топчан да печка, даже лавок нет. На столе, по грудь прикрытый чистой мешковиной, лежал покойный, больше в помещении не было никого. Та-ак… на печи, судя по всему, обычно спала дочь, исключая те ночи, когда была занята у царя на уборке. Сам дворник наверняка спал на том же топчане у стола. В углу, под иконами, оказалась небольшая полочка, забитая потертыми книгами: Гомер, Публий, Петроний и кто-то еще из классиков. На подоконнике – герань и маленькая статуэтка Венеры Милосской. При поверхностном осмотре больше ничего не бросалось в глаза. За печкой обнаружился сундук с зимними вещами, чувствовалось, что Сухаревы живут небогато, но все чистое, заштопанное, аккуратно сложенное. К телу я подходил с непонятным чувством то ли скорби, то ли обиды… Бывает так: в кои веки встретишь приличного человека, пообщаешься и – нате вам… скоропостижная кончина. Николай Степанович лежал на столе уже вымытый и обряженный. Лицо у него было белое, осунувшееся, но очень благообразное. Тяжело вздохнув, я сдернул мешковину полностью и бегло осмотрел покойного. Никаких ран, порезов, синяков и следов удушья, но… какой-то неуловимый запах вился над усопшим. Я старательно принюхался, пытаясь припомнить, как это делала Баба Яга. Что-то из пряностей или специй, но с каким-то горелым оттенком… Больше ничего сказать не могу, за дверями раздались голоса, и я торопливо накрыл тело дворника грубой тканью. В комнату вошла рослая девушка в черном платке и простом сарафане, глаза заплаканы, нос от слез покраснел и распух.
– Вы Ксения? Примите мои соболезнования… – Она промолчала, сев на топчан и уставясь недоуменно-тупым взглядом на тело отца. Я тактично прокашлялся и попробовал еще раз: – Девушка, я из милиции, младший лейтенант Ивашов. Скажите, пожалуйста, от чего умер ваш батюшка?
Опять молчание, видимо, мои вопросы до нее не доходили. В принципе, я мог бы и отвалить, действительно сейчас не лучшее время, но…
– Может быть, я могу чем-то помочь?
– Гроб привезли… – тихо протянула девушка, не меняя ни позы, ни направления взгляда.
Я не стал дожидаться, пока она обратит на меня внимание, и вышел вон. Прошелся к думскому приказу, изловил дьячка помоложе и отправил бегом в отделение. Пока тело не похоронили, мне требовалась помощь квалифицированного эксперта…
Ягу привез Митька. Выложив по-быстрому свои сомнения, я направил бабулю к безутешной гражданке Сухаревой с двойной целью: а) успокоить несчастную до степени вразумительных ответов дяде милиционеру, б) обследовать тело усопшего на предмет применения магии. Мы же с Дмитрием в ожидании протирали штаны на лавочке у забора. Сердобольные старушки попытались было оставить свой пост у входа в дворницкую и сунуться внутрь, но Яга их так отшила, что обе вылетели, крестясь и отплевываясь через левое плечо. Свежеструганый гроб так и стоял у дверей, небо хмурилось, все наводило на грустные мысли о бренности бытия. Наш младший сотрудник аккуратно лузгал семечки, складируя шелуху себе в карман, а я сознательно обрывал любые попытки проанализировать в уме сложившуюся ситуацию. Слишком мало фактов… Домысливать их самому – чревато, наверняка заведет не в ту степь. Из царского терема шумно вышли обычно чинные бояре, покрикивая на своих холопов, все рассаживались в телеги и брички, отправляясь по домам. Как они намерены вести следствие? Конкуренты, мать их…
Баба Яга появилась где-то через полчасика. Вышла усталая и замученная. Всю дорогу домой, до отделения, молчала, что-то прикидывая на пальцах. В таких случаях я ее не торопил. Бабуля наша свое дело знает, ей сначала нужно самой себе в голове стройную систему уложить, а уж потом она поделится информацией.
– Батюшка сыскной воевода, а мне-то че делать теперь? – спросил Дмитрий.
– Ну… даже не знаю, как сказать поделикатнее, – призадумался я, задержавшись в сенях. – Шел бы ты, Митя… к девкам!
– Куда?! – едва не взвыл он. В глазах счастливого парня вспыхнули огоньки нереализованных гормонов.
– Понимаешь, надо пройтись по дворовым девкам царя Гороха и осторожненько выяснить, не общался ли кто из них с представителями зарубежных держав.
– У-у… – тут же скис Митька, – ежели повыспрашивать только… а государь-то не осерчает?
– Если по службе, конечно, нет. А если ты руки распускать начнешь – сам знаешь, у него расправа короткая.
– Понял, воевода-батюшка, а только мне в этом разе денег на служебные расходы надо…
– Какие еще расходы?
– Да вы ж наших девок лукошкинских не знаете! Кому семечек, кому орешков, а к какой без петушка на палочке и подступиться не моги! Задарма нипочем говорить не станут!
– Так ты их обаяй!
– Ага, а мне потом царь-государь за мое обаяние… три шкуры спустит! Пожалели бы сироту, Никита Иваныч, на такое дело без гроша отправляете…
Я безропотно достал из кармана мелочь и высыпал ему на лопатообразную ладонь что-то около рубля медью и серебром. Довольный вымогатель поклонился мне до земли и ретиво дунул назад, к царскому терему. Я же прошел в горницу к Яге, ожидая ее рассказа.
– Темное это дело, Никитушка… – Насупившаяся бабка без надобности вертела в руках деревянную ложку. – Прав ты был, не своею смертью дворник-то помер. Отравили его… И яд дюже сильный был, здоровому мужику и пары крошек хватило…
– Цианид! – осенило меня. – Нас учили, у него такой характерный миндальный запах.
– Он и есть. По-простецкому «синюшной потравой» кличут… Редкий яд, заморский, его в Лукошкине днем с огнем не сыщешь.
Значит, дворника все-таки убрали. Отравление цианидом вызывает мгновенную остановку сердца, для местных знахарей смерть вполне «естественная». Ну, прихватило слева у человека, раз… и помер. Дело житейское, упокой, Господи, раба твоего… и т.д. Но в нашем раскладе – все хуже некуда. Если человека убивают, то сразу встают два основных вопроса: кто и за что?
– Как вы полагаете, кто его отравил?
– Ох, Никитушка, грех мне, – поежилась Яга, – а только думаю: это из его домашних кто-то. Яд дворнику в чашке с чаем дали. Чашку ту опосля и вымыть-то не удосужились, обтерли да на свое место вернули. Ну дак я по запаху-то все одно нашла…
– Неужели Ксения?!
– Сама себе не верю… Мыслимое ли дело, чтоб кровная дочь отца родимого зельем злым травила, жизни лишала?!
– Но вы пробовали с ней говорить?
– Сам пробуй, а у меня нервы не казенные, – вновь насупилась бабка. – Прав был батюшка ее покойный: до коровы небось и то быстрее доходит, чем до дуры этой стоеросовой! Я к ней и так, и эдак – она все одно: «Тятенька взаправду помер?» – и все что в лоб, что по лбу! Слушай, ну о чем с ней Горох разговаривает?
– Да уж вряд ли о классической литературе или последних открытиях в области кибернетики… – криво улыбнулся я. – А что у нас по этому делу на предмет магии?
– Была она…
– В каком смысле?
– Вот вроде бы есть… чую… а распознать не могу! – еще больше нахмурилась Яга. – Крутится там что-то такое в воздухе, какое-то чародейство черное, но суть его уловить не получается… Я уж, грешным делом, когда покойника-то осматривала, проверила на предмет поросячьего хвостика… А ты нос-то не морщь! Али забыл, как нас шамаханы по три раза на день вокруг пальца водили?!