— Это плохо кончится для нас.
— И для нас, и для всех ребят, — согласился Энкиду. — Готов спорить на деньги. Если бы у меня они имелись. И если бы у кого-то хватило глупости принять пари.
Его друзья мрачно покивали. Внезапно Этери, чей наряд казался любому смертному безупречным, раздраженно фыркнула и начала все заново, содрав с себя одежду до последнего клочка. Неандертальцы ненадолго воспряли духом.
Будучи мужчинами, они вряд ли могли иначе.
Новый план Даргера был элементарен. Они с Кириллом заклинят дверь в палату с помощью отодранных от пола квадратов линолеума и не выйдут, пока Бледнолицые не уберутся. Дождутся, когда в коридоре воцарится полная тишина. Затем станут пробираться наружу в Верхний Город, стараясь избегать зон вокруг причалов, где собирается армия белесых тварей. После чего отправятся на поиски круглосуточной едальни, где Даргер научит Кирилла, как убедить владельца заплатить им за то, что они уже вдоволь наелись.
— Погоди. Мы получаем бесплатную жратву, а потом нам за нее еще и платят? Так не бывает, — не поверил Кирилл.
— О, нет. Я покажу тебе самый беспроигрышный трюк в мире, — возразил Даргер, злорадно потирая руки. — Только надо стараться не использовать его дважды в одном и том же ресторане, а то окажешься за решеткой.
Но сначала им пришлось затаиться и ждать. Поэтому они погасили свечу и сидели тихо на каталке, не реагируя на грохотавшую дверную ручку. Единственным источником света служили случайные пятна мха на потолке и стенах. Бывшая хирургиня обмякла, прислонившись к шкафу и тупо уставившись в пространство.
— Хех, — негромко произнесла она и после долгого молчания, снова: — Хех.
Кирилл подозревал, что таким образом она пыталась смеяться.
«Выйди из комнаты. Поверни налево. Следуй за остальными к причалам „Пушкинской“».
В темноте хихикнул Даргер.
— Я рассказывал тебе про финикийского виноторговца, вольноотпущенника и…?
Кирилл стукнул его кулаком по плечу.
— Заткнись, твою мать! Мы здесь типа прячемся, — прошипел он. И добавил, чтобы пощадить чувства своего наставника: — Пожалуйста.
Гомон в коридоре снаружи постепенно стихал. Смех угас совсем. Затем голосок в металлических шариках, которые и Даргер и Кирилл так и не сняли, произнес «Выйди из комнаты. Убедись, что в ней никого не осталось. Поверни налево. Следуй за остальными к причалам „Пушкинской“. Если ты уходишь в числе десяти последних, подожги за собой комнату».
— Эй, — удивился Кирилл, — ты слышал?
«Подожги за собой комнату».
Даргер скрючился пополам от смеха.
— Вот как возносится в дыму и панике Великая Армада наших планов! — воскликнул он. — Подожги комнату и ввергни все в хаос с помощью брандеров[22] обстоятельств!
— Да что вы несете? Нельзя ли попроще?
— Ты обвиняешь меня в усложнении? Молодой человек, уверяю вас, что доказательство моей гениальной простоты легко узреть в пудинге моих рассуждений.
«Подожги за собой комнату», — твердил голос.
Кирилл снова стукнул Даргера.
— Проехали! Вопрос, что нам сейчас делать? Нет, не отвечайте, у вас точно каша в голове. Я сам этим займусь. — Он толкнул Даргера навзничь на каталку и, придерживая одной рукой за грудь, другой застегнул на теле наставника кожаные стропы.
— Теперь они поверят в то, что я везу вас для операции.
— Боже мой, как же мне смешно, — простонал Даргер, корчась от смеха. — И пугающе плохо продумано. В смысле, обездвижить меня… Конечно, ты понимаешь, что лучше бы было… Ой, мама, щекотно!
«Подожги за собой комнату».
— Я не собираюсь вас бросать, вот и все, — мрачно ответил Кирилл, затягивая ремни. — Не заставляйте меня пихать вам в рот кляп.
Даргер испустил радостный вопль.
— Нет-нет, мой дорогой друг, позволь мне оказать честь: итак, евнух говорит… говорит: «По-вашему, вы разочарованы?..»
— Пожалуйста, не надо! — взмолился Кирилл, подбежал к двери и выбил заклинивавшие ее плитки линолеума.
— Ты поражаешь меня. Твои ровесники не проявили бы подобную недоразвитость… полагаю, у них чувства юмора не занимать, — не унимался Даргер, а когда Кирилл ухватился за каталку, заверещал: — Погоди! Разве ты не захватишь с собой нашего бывшего хирурга?
«Подожги за собой комнату».
Кирилл быстро оглянулся на бессмысленное существо, бездумно прислонившееся к шкафу.
— Кого, ее? Она — ничто. Мы никуда ее не берем.
— Она принадлежит к человеческому роду, — жизнерадостно парировал Даргер, когда Кирилл врезался в дверь, вышибая ее. — Ну… или принадлежала.
«Подожги за собой комнату».
— Хватит. Надо отсюда выбираться, — буркнул Кирилл, выкатывая Даргера в дверной проем.
За спиной у них хирург произнесла:
— Хех.
Самое странное, что коридор не был заполнен дымом. И ни одна палата не горела.
Снаружи царила деловитая обстановка. Кирилл заметил восемь или девять человеко-медведей, которые были заняты своим делом. Каждый — фута на два выше рослого человека, щеголял в импозантной бело-золотой форме личной Гвардии князя Московии. Несколько из них споро организовывали караван из счастливых идиотов, привязывая каждого за запястье к длинной веревке.
Кирилл заморгал.
— Узрите же! — пророкотал бурый медведь-гвардеец. — Капитан Инука, вот и последняя пара бродяг.
— Молодец, сержант Войтек, — ответил человеко-медведь с офицерскими нашивками. Он вынул из пасти окурок сигары и выбросил его, не глядя, куда тот полетел. — Вы знаете, как с ними поступать.
Очередной гвардеец вошел в палату, только что покинутую Кириллом, и выволок оттуда хирургиню.
— Третьей будет.
«Подожги за собой комнату».
Кирилл застыл в панике, но лишь на секунду. Потом он выдернул шарик из уха и изо всех сил швырнул его об стену.
Сержант Войтек ухмыльнулся, обнажив больше зубов, чем, по убеждению Кирилла, могло помещаться во рту (или в медвежьей пасти).
— Мы перехитрили тебя.
— Утверждать, что милосердие Всемогущего безгранично, значит налагать ограничения на Его власть, — восхищенно произнес Кощей, — ибо это предполагает, что Его праведный гнев может быть менее чем всеобъемлющ. Нет, Господь одновременно и всемилостив, и всесокрушающ. Ибо прощение есть забвение, что чуждо Всеведущему. Логика и вера равно говорят нам, что Он не умеет ни забывать, ни прощать.
Сварожич вопросительно вскинул брови, а Кощей ответил:
— Да, ты прав, дорогой друг. Для нашего Всемогущего Отца любовь и месть суть одно и то же. Наши грехи столь ничтожны, что не удостаиваются Его внимания, а наши добродетели столь мелки, что их как бы и вовсе нет. Но можем ли мы надеяться заставить Всемогущего действовать по нашей указке? Только если будем молить его не прислушиваться к нашим просьбам и делать, как Он сделал бы в Своей милости. Присоединитесь ко мне сейчас, возлюбленные, и я научу вас единственной правомерной и достойной молитве на свете.
Кощей прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Затем, воздев руки к небесам, заговорил:
— Господи, сделай нас слабыми! Умаляй нас постепенно по мере нашего старения, ослабляй нас и лишай мужской силы, притупляй наши чувства, а затем сделай так, чтобы мы заболели и умерли! Делай нас порочными и неестественными и жалкими пред лицом Твоим! Отбирай у нас наслаждения жизни, уничтожай всех, кого мы любим, обрати против нас ненависть мира и отмени всякую уверенность в нашей жизни, кроме нашей веры в Твою любящую доброту.
Низко склонившись над сцепленными в замок руками, Сварожич молился настолько истово, что на лбу у него выступили капли пота. Чернобог выскользнул из кресла, дабы преклонить колени на ковре.
— Господи Боже, мы еще молим Тебя сегодня, ибо Твой добрый взор вскоре падет на этот грешный город! Скоро крепкие здания превратятся в угли и золу, церкви, что учат лишь ереси, сровняются с землей, а знатные, которые правят вопреки Твоим желаниям, будут низвергнуты! Улицы наполнятся трупами, и немногие уцелевшие калеки отправятся в пустыню, чтобы страдать, умирать от голода, размышлять о Твоей благости и погибнуть. Аминь.
Чернобог уселся на место.
— Сладок гнев Господень, — заметил он, — и бич Его карающий есть восторг умерщвляемой плоти. Я…
Раздался громкий стук в дверь.
Сварожич поднялся на ноги и улыбаясь поклонился двум громадным человеко-медведям в бело-золотой гвардейской форме. Служаки внесли узкий деревянный ящик, который поставили посередине комнаты. Честь странникам они отдали вежливо, но не более того.
— От Хортенко, — коротко сообщил гвардеец. — Он сказал, что вы знаете, что с ними делать.
— Конечно, — отозвался Кощей. — Как тебя зовут?
— Сержант Умка, сударь.
— Ответь мне, сержант Умка, много ли ты размышлял о своей бессмертной душе?
Сержант вытянулся по стойке «смирно».
— В нашей работе имеешь дело с телами, а не с душами, сударь. В конце дня мы подсчитываем число живых и мертвых. Если у них мертвых больше, чем у нас, то это в целом считается хорошо. Что происходит с ними потом, ответственность тех, кто выше меня по рангу.
— Ты существо из пробирки, — задумчиво пробормотал Чернобог, — а жизнь, созданная человеком, по определению богохульна. Следовательно, ты и твои соратники являетесь осквернением Божества. Значит, у вас либо нет душ, либо есть, но вы все неизбежно обречены на Ад с того момента, когда ваш геном был впервые экспрессирован. Я прав, святой Кощей?
— Кто может спорить с такими ясными и самоочевидными откровениями? В любом случае, сержант Умка, ваша сосредоточенность на нашем земном мире достойна похвалы. Пусть те, кто надеется на Небеса, культивируют свои отношения с Богом, а те, кто не надеется, выполняют свой долг.
— Так точно. Спасибо, сударь. Разрешите идти?
И по мановению руки Сварожича человеко-медведи удалились.
Кощей испустил громкий вздох.
— Наш час настал. Пора нам навсегда оставить позади теплую и уютную комнату, прекратить сладостную беседу и предаться святому, необходимому и мучительному труду во имя Господа Всемогущего. Вероятно, мы никогда уже не увидимся. Но позвольте заверить вас, мои дорогие братья, что я буду лелеять в своем сердце и памяти время, проведенное вместе с вами.
— И я тоже, — подхватил Чернобог.
Сварожич раскинул руки.
Все трое сошлись в объятии совершенной любящей дружбы.
Затем, разделившись, вскрыли ящик. В нем лежали три лоснящихся новых калаша, покрытые смазкой. Чернобог принес из ванной полотенца и принялся вытирать оружие. Сварожич отошел к буфету и вернулся с коробками боеприпасов. Кощей извлек откуда-то карты города с пятью крестиками, откуда должны были появиться подземные владыки, и их четко отмеченными, сходящимися в одной точке путями.
— Вот, — заявил Кощей, постучав пальцем по площади перед Троицкой башней, где сходились пять путей. — Тут будущий царь произнесет свою речь. А здесь, — он постучал пальцем по куполам Василия Блаженного, крыше ГУМа и Угловой Арсенальной башни, — мы и займем свои посты. Когда антихрист Ленин поднимется, чтобы захватить Кремль, мы вольны стрелять по толпе. Хортенко обещает, что в каждом гнезде будут ящики с патронами, поэтому мы сможем продолжать наш святой труд, пока Дух не подвигнет нас остановиться. Вопросы есть?
— Я лишь дивлюсь, как Господь по милости своей дал нам такую сложную работу, — вымолвил Чернобог. — Ведь мы — ничто пред Его величием.
Сварожич кивнул в благочестивом согласии.
— Ничьи жизни не имеют значения перед лицом вечности, — произнес Кощей. — Но сегодня наши жизни обретут смысл, пусть на самый краткий миг.
Странники приступили к зарядке оружия.
Ане Пепсиколовой редко приходилось резать себя. Только когда требовалась особая ясность мысли. Холодный хрустящий ожог безупречно прямого пореза удивительным образом обострял сознание. Вскрывая кожу, чтобы обнажить испуганную красную плоть, Аня словно создавала некий проход, в который могли войти новые идеи. Возникала неподвижная, безмолвная пауза между брешью и готовой пролиться кровью, в течение которой все на свете казалось возможным.
Даже побег из ловушки, в которую она угодила.
На небе сияли яркие звезды. Полная луна, оранжевая, будто тыква, низко висела над крышами. Блестящее лезвие Святой Мефодии замерло над правой рукой Пепсиколовой. На секунду нож застыл, как ангел мщения, зависший над обреченным городом с занесенным копьем в руке. Свет скользнул по кромке, когда острие скользнуло вниз, алкая плоть. Святая Мефодия пробежала по всей длине руки, оставляя за собой совершенную и изящную линию. Порез был прекрасен, как исламская каллиграфия, возможно, это было имя одного из демонов, что обитали в заклятых значках.
Опалило будто огнем. Обжигало как лед.
Пепсиколова ахнула от удовольствия. У нее имелись мизерные шансы освободиться, так что наступила ее последняя ночь. Впервые за несколько месяцев Пепсиколова выбралась из Нижнего Города и наконец-то очутилась в настоящей Москве. Почти случайно выбрав церковь, она вскрыла замок на боковой двери и вскарабкалась по внутренней лестнице. Затем отыскала приставную стремянку к люку в куполе-луковке и выбралась на самый его верх, где уклон круче всего и где она могла лежать на спине, глядя на столицу.
Москва была темна, как всегда на ее памяти. Город казался сердитым и вредным старикашкой, погруженным в раздумья о тайнах, которые лучше оставить невысказанными, и воспоминаниях, которые никто не хотел разделить. Улицы, в основном, пустовали. Но на другой стороне реки, в Замоскворечье, где располагались бордели, Аня заметила зарево. Там, вдалеке, на площадях и перекрестках пылали костры и люди кружились вокруг них. Пепсиколова предпочитала думать, что они танцуют. Кстати, ее не особо волновала объективность.
За пояс брюк у нее был заткнут распылитель. Она позаимствовала его у Бледнолицего, убитого Дрегами. Положив нож рядом, Пепсиколова вытащила емкость, отвинтила крышку резервуара и поболтала его содержимое. Оно было текучим, как вода, но в действительности представляло собой массу крохотных черных гранул размером с горчичное зерно. Аня знала, как выглядит веселая пыль, и образцы «Распутина» она перехватывала, когда они только начали просачиваться под землей. Но это не было ни то, ни другое. Скорее свежий продукт фармацевтической грибной фермы подземных владык.