— Я не считал, — буркнул викинг, снимая забрызганный кровью кожаный передник, — хотя повидал и то, и другое, и третье….
— Это у человека вообще, — пояснил северный учёный, растирая свои лечебные конечности. — Теперь поглядим. Хм… Повернись. Да, как я и думал. Если считать целые кости, зубы, те, что во рту, и жилы, имеющие начало и конец, ты заметно проигрываешь в сравнении с человеком вообще.
— Отрастёт, — отрезал Торн.
— Чего отрастёт?
— Всё отрастёт, — не вдаваясь в подробности, пояснил победитель. — Начинай волшбу поскорее, не терпится поглядеть на младенца. Надо столько ему рассказать!
— Успеешь, — властно заметил колдун, поднялся и осмотрелся. Викинги унесли самые ценные трофеи в долину. Он побродил среди трупов и обломков и вскоре вытащил из-под кучи мусора широкий грубый ютландский меч. — Годится.
— Что ты собираешься делать? — забеспокоился Торн, — Учти, ноги и руки я чувствую, и болят они самую малость. Отрезать не дам.
— Зачем беспокоиться? — улыбнулся старик. — Отрастут.
— Эй, я серьёзно. Не посмотрю, что ты уважаемый человек и умеешь заговаривать сталь. Я тебя стукну!
Порн вышел на полянку, расчистил снег, явив свету клочки пожухлой травы. Меч был использован им вместо лопаты для срезания промёрзшей полоски Дёрна. Когда земля оголилась, раненому Торну было велено босым встать на чёрный грунт.
— Это зачем? — серьёзно спросил он.
— Это затем, что сейчас ты как будто умер и перешёл в объятия матери-земли. Чувствуешь?
— Чувствую, как ты меня за локоть держишь, а Рея ноги заставит мыть.
— Сходи!
— Да ладно, могу лечь в постель и грязным. В конце концов, кто мужчина в доме — я или она?
— Сходи, говорю!
Торн послушался.
— Теперь ты рождён заново, — пояснил очевидное довольный лекарь. — Это древний обряд, помогающий восстановить силы духовные и физические. Его знала моя мать, мать моей матери, мать матери моей матери, мать матери матери моей матери, мать матери матери матери её матери… И той матери тоже…
— Какой матери? — Торн задумчиво переводил взгляд с полоски земли на колдуна и обратно. — Давай ещё раз, слишком много матерей.
— Эй, хватит перебивать! Мать их, в общем… Неважно, главная в этом обряде мать-земля, она выпускает нас в мир и забирает обратно, дарует жизнь травам, деревьям, стоит лишь приподнять покров, скрывающий её, и как следует попросить (а я знаю, как надо просить), и она наполнит слабого жизнью, как хозяйка наполняет кружку медовиной!
— Отлично сказано! — Кузнец аж поморщился от удовольствия. — Я был бы не против, если б мать-земля заодно наполнила меня медовинкой. Как ты на это смотришь, мать-земля?!
— Тссс! — опомнившись, рявкнул Порн. — Заткнись. Ты и так рождён заново. Не фигли-мигли, между прочим. Ничего больше не проси!
— Ну вот, был у Реи один младенец, теперь будет два, — туповато съязвил Торн и расхохотался.
— Ты балбес и болтун, сын Айфона! Моё дело сделано, пошли в долину.
Так они и сделали, предоставив опустевший кромлех матери-земле и северному ветру.
* * *
С выбором имени для младенца вышла загвоздочка. Торн хотел одно, Порн — другое, спор затягивался…
— Назови ребёнка Стингером! Или лучше Стингер-молниеносный! Ещё хорошее имя для мальчика Барак!
— А для девочки — Халупа? — отмахивался кузнец, но старик был неумолим:
— А ещё Медведь! Представляешь, Медведь, Знающий Пути На…
— Отвали, заклинатель, я сам решу. Мой ребёнок, а не твой!
Они сидели на бревне перед длинным домом. За дверью хлопотали женщины, слышался визг младенца. Тёплый февральский ветер лизал губы, щёки, шею, заигрывал и путался с дымом, идущим от очага.
— Сам! Сам! Что ты знаешь о силе имён? — Порн слегка постучал новеньким посохом по голове собеседника, — Я же не просто ворчу. Три тысячи лет назад миром управляла империя чернокнижников. Никто не осмеливался оспорить господство Ахерона. Но Святой Скелос бросил злым чародеям вызов. Позвал на помощь народы Севера, и пришли племена, и был у племён храбрый вожак — Стингер. И Ахерон пал, придуши его змей! — Брови Порна поднялись, как иглы дикобраза. — Твой сын рождён для великих дел, Торн. Назови Стингером!
— Я назову мальчика Гуннаром, в честь брата моей матери. — Счастливый отец шутя отобрал посох и поставил его у стены. — Отличный, весёлый мужик был, девки рожали от него направо и налево.
— Славно, — скривился заклинатель, — и где он теперь?
— Захлебнулся пивом на пиру, — завистливо произнёс Торн, — в последний из семи дней праздника, когда овсяная каша со сметаной была слизана с последней ложки.
Порн задумался и нехотя спросил:
— В честь чего праздник-то устроили?
— Так монастырь тогда разграбили, этот… забыл, как называется… да рядом тут, на островах.
— Линдисфарн он называется. Стыдись!
— Не-эт, этот уже давно пустой.
Они уставились друг на друга, припоминая.
— Э-эх! — Торн поднялся и распахнул дверь. — Женщины! Как назывался тот монастырь, в котором побывал дядя Гуннар?
— После которого он помер? — уточнили из жилища.
— Да!
— Это был монастырь Свистящих сосен.
— Точно! — сказали мужчины, захлопнули дверь и помолчали.
— Сколько мачтового леса перевели чокнутые монахи! — с горечью в голосе сказал Порн, прикрывая ладонью лицо и уходя в воспоминания. — Скальды поют, что эти отшельники порубили на обереги лучшие стволы.
— Дядя рассказывал, — согласно кивнул Торн, — что в тот день, когда отряд наших причалил к острову, на горизонте показалась венецианская галера, пережившая шторм. Монахи добровольно сдали своё добро и начали уговаривать нашу дружину вступить в братство свистящих сосен, они обещали викингам вечную жизнь.
— Вечную жизнь… — эхом повторил заклинатель, не открывая лица.
— Неизвестно, чем бы это кончилось, но на галере подали сигнал бедствия. Свистящих братьев связали, Заткнули их рты кляпами, и часть отряда вернулась на ладью, чтобы встретиться с неизвестным судном. Выяснилось, что почти все гребцы на галере утонули, осталось человек пять, не больше, и полный трюм специй, шёлковых нитей и тканей.
— Счастливчик Гуннар! — брякнул старик, и Торн расплылся в самодовольной улыбке.
— А ты мне говоришь! Всё это добро везли во Фландрию, но могучий морской великан Эгир вмешался и забросил их…
— Куда не надо, — закончил Порн. — И что же стало с монахами? Скальды поют, их убили.
— Нет, врут скальды, — махнул рукой кузнец. — Слушай, как было. Галеру, понятное дело, облегчили. Обойная ткань на стене этого дома, изрисованная драконами, дядин подарок, настоящий шёлк! Монахов резать не стали, просто перебросили на пустую галеру и сказали, что свистящие сосны велят своим детям вечно бороздить воды Скандинавии, выслеживать корабли из Европы и устраивать на них плавучие монастыри.
— И что, поверили? — изумился прожжённый теолог.
— Как миленькие! Сели за вёсла и уплыли. Воля свистящих сосен превыше всего — так сказал дядя, — подтвердил кузнец. — Он мне ради шутки ихний оберег подарил, там где-то у жены в коробке валяется. Ну и? Разве можно желать первенцу лучшей жизни, чем прожил дядя Гуннар?
— Ты балбес. И дядя Гуннар твой, как я погляжу, тоже был балбес. Умер на славной гулянке! Велика честь! Запомни старую мудрость. Выруби её на своём дубовом лбу самым большим топором, какой найдёшь в долине. Помни всю жизнь. И пусть следуют ей твои потомки. — Брови Порна рухнули и снова пошли вверх. — И скот падёт, и близкие уйдут, люди смертны; но не умрёт доброе имя достойных. И скот падёт, и близкие уйдут, люди смертны; я знаю, лишь одно бессмертно — слава великих дел!
Торн бессильно вздохнул. Такое количество текста он не осилил бы и за всю полярную ночь.
Старик просёк это дело и быстро сменил помпезность на вкрадчивость:
— Мудрости тебе не хватает, кузнец! Знаешь, что сделал Один, дабы получить её?
— Один?
— Да, тот самый, что спас твоего сына…
— Не знаю, — насупился викинг.
— Он отдал собственный глаз, — Порн демонстративно оттянул нижнее веко.
— Бла-бла-бла! — Кузнец начинал багроветь. — Хочешь, выдирай себе глаз, выщипывай брови, подкрашивай реснички, а сын мой будет Гуннар. Женщины, несите пива! Да здравствует славный викинг — Гуннар Торнсон! Я научу его отбирать руду, ковать негнущиеся мечи с узорами, а когда придет время — мы вместе сложим новую плавильную печь!
— А я научу его тайным зубным заговорам, — растянул губы в блаженной улыбке сдавшийся Порн.
— Это ещё зачем? — нахмурился Торн.
— Как — зачем? Девушкам зубы заговаривать.
— А-а-а! — расхохотался молодой отец и обнял старика за плечи.
— А ты как хотел?! — лукаво оскалился заклинатель, — Хочешь, тебя научу?
Дверь отворилась, и выглянуло сердитое лицо Реи.
— Я те научу! Чё разорались-то? Дрова кончились, ну марш за хворостом!
ГЛАВА 2
Шло время. Малыш рос. Зима сменяла лето. Когда Торн пропадал в походах, Рея рассказывала сыну длинные истории. В те долгие вечера жестокий ветер с воем затачивал скалы, бил в дерновую крышу, а фьордские пони философски жевали сено[17]. В котле варилась селёдка, домочадцы сидели по лавкам: женщины чинили льняные туники, юноши и старики беседовали о дальних странах, а Рея взяла на себя роль сказительницы:
— Я хочу рассказать тебе одну дивную историю о рабе по имени Пламен Славянин, — прошептала она на ушко семилетнему Гуннару. — Когда я была в твоём возрасте, мне поведал её твой покойный дедушка Сезар Велазен.
— Ух ты! — обрадовался сын и перестал мучить пленную зимнюю муху. — Что-то новенькое!
— У одного французского короля был сын. Когда принцу исполнилось восемнадцать, злые разбойники похитили его и отвезли в далёкий Константинополь. У юноши были рыжие волосы, поэтому все его называли Пламен Славянин — Огненный Раб. Принц ужасно уставал, таская тяжёлые камни наравне с могучими и выносливыми эфиопами и нубийцами. Его били кнутом, кормили постной похлёбкой без единого кусочка селёдки и не давали отдыхать. Но один эфиоп сжалился над Пламеном и сказал ему: «Я разобью твои цепи, а надсмотрщикам скажу, что ночью пришёл леопард и съел тебя, потому что ты был самый слабый».
— И они поверили? — не вытерпев, спросил маленький Гуннар.
— Поверили, — кивнула Рея. — Для убедительности чернокожие рабы расцарапали друг друга в кровь и съели самого толстого нубийца. Славянин бежал и вернулся в милую Францию. Старый король, не видевший сына больше года, давно считал его мёртвым, и, когда Пламен вошёл в замок и встретил своего отца, они расплакались.
— А разве викинги не разграбили замок французского короля?
— Дурачок, это было давно. Нет, не разграбили.
— А что было потом?
— Потом Пламен вернулся в Константинополь и выкупил рабов.
— И сделал своими рабами?
— Нет, — улыбнулась мама. — Предложил им выбрать между свободой и службой в гвардии его величества. Чёрные люди знали, что свобода не будет долгой — в Константинополе их снова сделают рабами, а служба в гвардии — почётное и хорошо оплачиваемое дело.
— Пламен молодец, — подтвердил малыш. — Я бы тоже взял их к себе в замок. Мама, а почему у нас нет замка?
— Потому, что нет. — Рея сунула ему миску с супом. — Поешь, а я буду рассказывать дальше. Увидев собственными глазами, как страдают люди, принц уже не хотел править страной. Светские приёмы, встречи с важными людьми и посланцами из других стран казались парню такими скучными, что он без конца, к негодованию своего отца, зевал и зевал.
— Я бы тоже зевал, не люблю посланцев, — высказался мальчик, деловито разглядывая содержимое миски. — Мам, а когда Огненный Раб начнёт драться с великанами? Мне скучно.
— Скоро, милый. Ведь Пламену тоже было скучно, и вот однажды принц вызвал чернокожих гвардейцев и сказал: «Я ненавижу рабство, и если вы любите свободу, как люблю её я, пришло время оседлать коней, взять мечи и покончить с этой гадостью».
— Так и сказал? Мам, а он точно не был викингом?
— Нет.
— А когда появятся великаны?
Рея рассмеялась:
— Не терпится тебе. Хорошо. Как только принц произнёс эти слова, содрогнулась земля, попадали деревья и перестали работать фонтаны в парке. — (Глаза Гуннара заметно увеличились.) — Кто-то шёл ко дворцу, сотрясая землю и задевая за небо.
— Знаю, знаю! — не утерпел сын Торна. — Великан!
— Угадал. Гигантский повелитель рабства, с белой козлиной бородой, в высокой полосатой шапке со звёздами, услышав призыв Пламена, сам явился во Францию, чтобы сразиться со своими кровными врагами — славянами и викингами!
— Вот это да! — слегка обалдел Гуннар. — А как они будут биться? А как великан выглядел? У него был топор? А конь или повозка? А он ел селёдку?
— Давай по порядку. Он был ужасно грязный и уродливый. Вместо рук кнуты, из ушей свисали тысячи цепей, на ногах разломанные колодки…
— Пожалуй, страшнее, чем дядя Кетиль.
— Тише, Кетиль может услышать! — Рея прикрыла рот сына ладонью и покраснела. Кетиль перестал ковырять в носу ножом и покосился на них, шевеля волосатым ухом, — Коня великан съел, а повозки предпочитал ломать пополам. Как видишь, с такими руками топор ему не понадобился. Одного взмаха кнутов хватало, чтобы снести башню кому угодно! А его собственную раскроили давным-давно…
— Мам, это отвратительный великан, но он будет мой самый любимый великан, — серьёзно сказал мальчик и добавил: — Теперь я не буду убегать от дяди Кетиля.
Тем временем не раз упомянутый дядя встал с лавки на другом конце стола, издал победную отрыжку с троекратным утробным эхо и, экстремально почёсываясь спереди и сзади, вышел вон[18].
Мальчик и мама проводили его с примерно одинаковым выражением лица. Так смотрят на самую мерзкую мерзость и пакостную пакость. Рея мысленно вознесла хвалу богам и вновь обратилась к сыну:
— Запомни, мальчик мой! Если ты не хочешь, чтобы девушки и овцы боялись тебя, а мужчины и белки смеялись над тобой и не брали в походы, никогда не будь таким, как он!
— Мам, за кого ты меня принимаешь?
— Хорошо. Хочешь знать, что было дальше?
— Конечно!
— Повелитель рабства остановился перед окнами и вызвал принца с гвардейцами на поединок. И они вышли.
— Сколько их было, мам, чёрных?
— Много, две сотни, а может, и три.