– Нежнее, Вика, еще нежнее… – заулыбался Веккер и девушка успокоилась. Она еще фыркнула для приличия, но больше не обзывалась.
3.
Когда высокий улыбчивый мент отправил своего напарника делать какую-то срочную работу, Вика сразу поняла что теперь и будет настоящий разговор, а не эти хиханьки и хаханьки. И она не ошиблась. Мент все так же улыбался и вопросы подавал в невинной форме, но он уже гнул свою линию и Вика это очень болезненно ощущала.
– Ты вообще, когда узнала о том, что больна? – спросил он, подливая Вике кофе.
Вика как ее и учили начала отвечать честно и даже с легким вызовом:
– Неделю назад. А что?
– Нет, ничего, просто не понимаю, как за неделю можно вляпаться в такое дело. Они что тебя у самого экспресс анализа караулили?
– Кто они? – деланно удивляясь спросила Вика.
– Ну, как кто… – словно насмехаясь, сказал мент. – Те с кем ты сегодня по станциям скакала и электрички обклеивала.
Вика уже хотела ответить что-нибудь дерзкое, но Толик поднял руки и прервал так и не начавшуюся речь:
– Давай так. Все что угодно только не врать. – Вика, помня наставления Марата, улыбнулась и легко кивнула, а мент продолжил, закуривая и предлагая ей закурить: – вас видели и вместе и порознь и делали вы одно дело. Все же снято на камерах. Так что давай просто мне скажи, где они вас вылавливают. Я понимаю, что ты ни в чем не виновата и что тебя просто втянули, но я не хочу, чтобы втянули еще кого-то. Я хочу остановить эту чертову вербовку.
Видя, что Вика готова ему рассмеяться в лицо Толик странно замолчал, откинувшись на стуле и промолчал пока не докурил сигарету. А потом, потушив окурок в пепельнице, буквально растирая его в порошок, он сказал странно:
– Понятно… – видя недоумение девушки, он пояснил: – Понятно, что толка от тебя не будет. Не думай, что я первый день вижу таких как ты. Тут все зависит, кто первый успел. Они или мы. Тебя уже обогрели, приласкали, дали выплакаться. Помогли и подсказали, как теперь тебе надо будет жить. Может даже приютили вдали от ничего не понимающих друзей, подруг, родни… да, Вика? Тебе уже сказали, что теперь весь мир поделился для тебя на здоровых и больных? Тебе уже прополоскали мозги, что только с такими же больными ты можешь чувствовать себя свободно, а от здоровых ты должна скрываться. Прятать свою болезнь и следить, чтобы никто даже случайно не узнал о ней. Да?
Вика настороженно молчала. Она видела без института психологии «за спиной», что за улыбкой этого мента скрывается такая ненависть, что ее просто не описать. И она не понимала, на нее направлена она или на кого-то другого. И ей вдруг стало страшно. Страшно, что с ней может сотворить человек, умеющий вот так улыбаться и ВОТ ТАК НЕНАВИДЕТЬ!
Она отставила от себя чашку с кофе, а Толик, поглядев на ее руку, сказал:
– Знаешь, что тебе потом будут рассказывать? Что вам таким надо держаться вместе. Что вместе легче преодолевать это горе. Я вижу, что тебе уже говорили это. По глазам вижу. Ты еще не научилась врать глазами. И еще не боишься смотреть другим людям в глаза. А скоро начнешь. Поверь мне… я знаю. Пройдет всего полгода и ты будешь прятать взгляд. Ты будешь бояться выдать им то, что теперь медленно растет в тебе. Страх перед этим гребанным миром заставит тебя искать утешение и спасение в закрытых кабаках на собраниях таких же как ты… ты будешь выходить гулять вечерами, словно вампир какой, боясь что при свете дня кто-нибудь сможет тебя узнать и вспомнить что ты больна этим… Я все это ВИДЕЛ. Вика… девочка моя, красавица моя… погляди на меня. Сейчас ты думаешь, что я враг тебе? Нет. Я враг тем, кто шершавым языком вылизывает вас… еще ничего не понимающих и втягивает к себе. Сейчас еще рано… Но подумай сама! Недели не прошло и ты уже расклеиваешь агитки. Месяца не пройдет, как тебе промоют мозги и ты будешь спокойно относится к тем кто специально заражает других… не пройдет и трех месяцев и ты выйдешь на тропу войны. Тебе будут врать, что лекарство есть, но его вам не дают. Тебя будут пугать, что весь мир ждет твоей смерти. Тебе будут показывать тех, кого идиоты увольняют с работы и будут говорить, что тебя тоже… тебя тоже ждет безрадостное будущее. И чем помирать бомжом под забором без денег и возможности спастись, лучше стать шахидом. Лучше умереть, четко зная, что твоя смерть заставит проснуться этот мир. И тогда да… Тогда, Вика, да. Я стану твоим врагом. И я в жизни даже не подумаю задерживать такую. При задержании я спокойно наведу на тебя пистолет. Я без раскаяния нажму на курок. Потому что тогда ты станешь зверем, а не человеком. Человек, по моему глубокому убеждению, ОБЯЗАН в любой ситуации защищать свою страну, свой народ, свою семью. Если он делает обратное он не человек. Он зверь… А я охотник.
Вика смотрела в лицо Толику и понимала. Нутром понимала, что он АБСОЛЮТНО честен с ней. До самой глубины души. И тогда она сказала:
– Мне уже говорили… говорили, что я теперь разве что не враг общества. Что общество меня не примет такой. Я опасна для него.
Толик кивал и, сцепив пальцы, не отрываясь, смотрел на нее. А Вика, только на минуту задумавшись, продолжила:
– Подумать только, еще две недели назад я была не такой… Я не курила, я никогда бы не общалась с теми с кем общаюсь сейчас. Я бы наверное и в вашем бы кабинете в жизни бы не появилась… Знаешь кто мой парень был? У него сеть супермаркетов своя. Я где-то в душе надеялась, что мы поженимся с ним.
– Это он тебя заразил? – перебил Толик.
– Нет. Врач четко сказал от года до двух уже… Это до Сережи было. У меня был парень один он сейчас в Армии. Наверное, от него. Не знаю. Главное, что я заразила Сережу. И не представляю, что он со мной сделает, когда узнает и найдет меня. А он найдет, можешь мне поверить. Он такой… Упорный. Он хороший… Правда. Но я бы не простила, если бы меня заразили и я бы знала четко кто это сделал. Меня от ненависти спасет только то, что я ни в чем не уверена. А точно бы знала, может быть и убила бы. И Сережа может. Но я не боюсь. Может, это и к лучшему было бы.
Толик ничего не говорил, просто слушая, он не разубеждал и вообще больше не прерывал ее, позволяя, выговорится. У нее не было слез. Она была спокойна. И все что она говорила это было ей уже выстрадано. Оно прошла уже это. Да, за неделю она сожгла что-то в себе от чего уже даже не мучилась своим страхом. Она рассказала ему все. И про Антона и про Марата. Она рассказала ему про то, что они дали ей диван, что бы она не жила в общаге и ее не смог бы найти ее бывший парень. Они обещали о ней заботиться и ничего не требовали взамен и даже не клеились к ней.
– Я как дура все ждала, кто же из этих четверых первый будет мне в любви объясняться или споить попробует… – с горькой улыбкой сказала Вика. – Но они оказались не такими. Они, правда, хорошие и мне все равно, что ты об этом думаешь. Кроме них мне никто не помог в те дни. И не смог бы помочь. Так что они правы. Правы во всем. И что нам надо держаться вместе. Так мы хоть как-то помогаем друг другу. И что мы враги общества. Если бы я знала, что парень болен этим разве бы я с ним переспала? А если он скрывает это от меня значит он умышленно хочет меня заразить? Значит он меня убить хочет. Ну не сволочь ли он? Так что все вокруг правы… и ты и они… одна я как дура не знаю куда прибиться…
Толик, покивав, сказал:
– Сейчас мы еще поговорим с тобой. А на ночь я тебя в изолятор оформлю. Не обижайся. В общагу тебе нельзя, раз боишься, что тебя бывший найдет, если узнает. На квартиру к этим ты сама не пойдешь или нашу наружку за собой приведешь… Некуда тебе пока податься. Переночуешь, а там решим. Может, к утру уже и твоих этих… выловим. Очень я хочу с вашим Маратом поговорить. Пять лет с таким диагнозом… опытный человечек.
4.
На время разговора Веккер бесцеремонно выгнал Фомина из своего кабинета и Семену пришлось с чашкой в руках плестись к себе и там от нечего делать привычно уже запускать компьютер и входить на форум вичинфицированных. Проглядывая свежие сообщения он подумал про себя, что когда-нибудь им прикроют этот вход, поняв, что под логином Грешника, уже отдыхающего в СИЗО, на форуме гуляет кто-то другой. Странно, что администраторы или модераторы сайта до сих пор не увидели его и не заметили где и что он читает. А может увидели? Может уже даже дезу готовят какую-нибудь специально для него? Отбросив такие мысли, Семен усмехнулся и расплылся в улыбке. Может они и террористы, но пока только любители… до профессиональной конспирации им еще надо слишком многое узнать.
Веккер закончил разговор с девушкой только к пяти вечера. Он спустился к Фомину и сказал:
– Ну, я так и думал… чиста пятеро студиозусов больных вичем, причем, кажется, друг от друга… ну, в общем, решили помочь делу объединения ВИЧ зараженных. На общественных началах, а не по указке кого-либо. Сейчас уже остальных задержат. Ну и в СИЗО препроводят.
– За что? – удивился Фомин.
– Вику, за угрозу жизни сотрудникам милиции при исполнении ими служебных обязанностей. Остальным другие будут эпизоды шить… – спокойно и с улыбкой сказал Веккер и сев на подоконник закурил, стряхивая пепел в горшок с цветком.
Фомин был несколько изумлен.
– Подожди, Толик, ты же ей обещал что отпустишь.
Веккер вскинул в удивлении брови и спросил:
– А ты всерьез считаешь, что мы имеем право ее отпустить? Одно ведь дело обещать, а другое не иметь на это права.
– Не понял… – признался чуть шокировано Фомин.
Веккер подбирал слова около двух минут. Потом он оторвал свой зад от подоконника и, пройдясь по кабинету, с грустной улыбкой сказал:
– Сегодня она активистка… расклеивает объявления, призывы… завтра она уже будет в первых рядах тех, кто выйдет на улицы заражать других.
– Глупость какая… – сказал Фомин.
– Может быть глупость… Но как ты считаешь мы имеем право рисковать? Когда она один раз уже показала, на что способна. Она уже почувствовала слабость перед ней общества. Она видела, как шестеро ментов стояли, боясь к ней приблизится! А страх перед ней она воспринимает как власть над людьми. А завтра она войдет в банк и приставит иглу к клерку и скажет: мне нужны деньги или ты будешь до конца своих дней пахать на таблетки от СПИДа. Это именно власть страха… как и любая власть она развращает. Не сегодня и не завтра, но она точно воспользуется этой властью в ситуации не как сегодня… не для защиты. И потому мне не стыдно, что я нарушаю обещание. Что такое один человек, когда в опасности общество? И притом…
Он странно замолчал на полуслове и, уставший ждать, Фомин спросил:
– Что при том?
Веккер повернул голову к окну и сказал, кривя в усмешке рот:
– Сема… мне кажется это война. Война здорового человечества против силы, которая скоро организуется… против силы, которую будет не остановить увещеваниями… знаешь в политике есть такое понятие сдержек и противовесов? Так вот тут ни сдерживание, ни противовесы не прокатят. Этот противник, обозленный на здоровый мир, приложит немало усилий, чтобы и остальному миру стало так же плохо как ему. И я не знаю, как это остановить. И никто не знает. Потому что, чтобы мы не сделали все будет плохо.
– Так ты что… была бы твоя воля ты бы их убивал? – изумленный откровением спросил Семен.
Веккер ответил не сразу… Он улыбнулся как-то слишком грустно и сказал:
– Нет, наверное. Но изолировал бы точно. Что я, кстати, и делаю. Но пока это касается только тех, кто выходит за рамки Игры. Общество ни в чем не виновато перед ними. И если они начинают создавать угрозу обществу… в общем они знают на что идут. Семен не гляди на меня как на диковинного зверя. Я много думал об этом. Побольше чем ты. Да и повидал я их больше чем ты себе представить можешь. И везде одно и тоже… они считают, что остальной здоровый мир в чем-то виноват перед ними или чем-то им обязан. Есть дети, зараженные в больнице… есть несчастные, зараженные в зубных кабинетах или на переливании крови… есть много несчастных случаев. И этих людей надо пожалеть. И надо им помогать. Это, да, вина общества, что недоглядели. Вина контролирующих органов. Даже наша с тобой вина. Но как только такой несчастный начинает создавать даже нам с тобой угрозу…
Веккер замолк, разглядывая лицо Фомина. Потом он вдруг улыбнулся, открыто, словно рассказывал анекдот и сказал:
– Знаешь, что мне Вика сейчас сказала? Что, да, она ненавидит весь этот долбанный мир. Эту страну… Этих политиков которые никак не могут принять указ об изоляции подобных больных. Ведь если бы того парня, который ее заразил… если бы его вовремя увезли в другой город или в специальный санаторий… она бы не бегала по метро и не расклеивала бы эти объявления. Подумай на секунду: Она уже зла на всех нас. Мы для нее еще не враги, но уже друзьями не станем. И она тоже не станет другой. Если бы у нее было время вырасти, набраться мудрости… стать матерью, в конце концов. Да, она может родить, но не станет рисковать. Есть шанс и не маленький, что ребенок будет ВИЧ инфицированным… зачем рожать? Зачем дарить жизнь, чтобы ее отняла эта же болезнь? У нее нет времени стать умнее… и значит она потенциально наш враг. Твой и мой. А так же всех здоровых людей… парней, которых она может заразить. Она ведь красива. Правда? Ты бы с такой с удовольствием переспал?! Не зная, чем она больна, ты бы пулей к ней в постель прилетел. Не мотай головой. Надо оставаться честными с самими собой, раз не получается быть честными с ними.
Фомин молчал. В его голове все настолько спуталось, что он действительно пожалел о переводе в подчинение Веккеру. Одно дело, когда ты решаешь строго оперативные задачи и ни о чем другом не думаешь. Другое дело, когда у тебя нет выбора и ты должен думать не просто об исполнении приказа, а еще решать моральную проблему.
– Она жалеет, что таких больных не изолируют? – переспросил Фомин. Веккер кивнул и Семен сказал: – Ну что ж… тогда в ее случае мы исправим данную оплошность…
Вечером, задержавшись на работе, когда даже Толик уже уехал домой, Семен, скурив почти полпачки сигарет за неполный час, решился на не совсем адекватный поступок. Накинув на плечи куртку, он прошел в дежурную часть и попросил уточнить у дежурного по изолятору, где содержится задержанная утром девушка. Ему быстро сообщили нужное и Семен порадовался что девчонка не сидит в их подвале, а переведена в здание изолятора пристроенное к Управлению. Там все-таки новые помещения. Поприличнее обстановка. Не долго рассуждая, он вышел из Дежурной части на улицу и побрел к освещенному входу в изолятор. На входе он поздоровался со своим знакомцем дежурным и после положенных формальностей поднялся на третий этаж, где были камеры для особо опасных «нигадяев», как говорил с улыбкой дежурный. Охрана, не смотря на вполне официальный запрет нахождения на территории изолятора посторонних лиц, не обращала вообще никакого лишнего внимания на Семена. Все ведь друг друга знали. Остановившись перед камерой, в которой по журналу находилась Вика, Семен больше ни о чем не думая открыл смотровое окошко.
Вика спала. Ее не разбудил ни грохот отпираемого окошка, ни довольно громкий ржач двух охранников у лестницы. Она спала сном человека, который действительно устал. Ей было все равно, что деревянная шконка неудобна и что поутру у нее наверняка онемеет рука, которая странно была подвернута под голову. Ей было уже, наверное, все равно, что в камере пахнет мочой. Она спала так, как никогда бы не смог спать в камере сам Семен. Она спала, словно надеялась на лучшее. Не так… словно точно знала, что все в итоге будет хорошо. Спокойно, беззаботно. Без нервных подрагиваний во сне.
Давно Семен не смотрел на спящего человека. Он даже испугался, что эта пигалица проснется от его слишком пристального взгляда. Но оперативник не мог оторвать своего взора. Толик был прав. Она была красива. Необыкновенно красива. Там на перроне, когда она оскаленным волчонком билась между наступающих милиционеров Фомин этого не видел. В машине сидя за рулем, он тоже не мог ее пристальней разглядеть. В кабинете у Толика он лишь украдкой поглядывал на девушку боясь, что Толик неправильно поймет его рассматривания и будет снова насмехаться. Она была очаровательна. И она была смертельно опасна для всего человечества. Завтра она действительно решится и начнет заражать… скольких она успеет? Скольким она навсегда испортит жизнь пока ее не остановят. Та девчонка успела двадцати трем… это только те, кого нашли. Этой удастся больше.
Стоя перед камерой, Семен, словно сам себя убеждал, что, то, что они делают, оформляют на нее дело по двести девяносто пятой статье, суть высшее благо. Но уговаривать себя становилось все труднее и труднее. Невинное лицо расслабившейся во сне девушки убивало в нем любую мысль о том, что она опасна. Что в ее голове уже табунами бегают «тараканы» о несправедливости мира и о том, что мир должен перед ней ответить.