– … если вы предоставите мне столяра, то я закажу ему изготовление специальных шкафов… в них в небольших жаровнях будет привезенное мной вещество. Окуренные таким образом вещи больных людей становятся безопасны. – Заверял их врач. – Что касается зданий, в которых проживали больные. На востоке пришли к выводу, что самый надежный способ очистить их это сжечь. Мне известны случаи, когда там сжигали целые деревни. Я не настаиваю, но может, имеет смысл сжигать те постройки, в которых погибли все их владельцы, а сами эти дома ветхи и все равно пойдут под снос в итоге…
Лейтенант даже крякнул от ярости.
– Отче, скажите в столице все такие врачи или это один … уникальный.
Отец Марк рассеянно поглядел на него, но ничего не ответил увлеченный своими мыслями. А врач, чуть наклонив голову, поглядел на лейтенанта и сказал:
– Очень невежливо с вашей стороны говорить обо мне в третьем лице, когда я присутствую здесь.
Лейтенант не видя поддержки со стороны пастора, чуть осекся, но сказал:
– Столяру хватает дел без ваших шкафов. Он на всех нас гробы готовит. Дома сжигать? А почему нет! Это же не ваш город. Давайте весь его спалим. И склады, и порт. Вот будет праздник огня.
Пастор отодвинул от себя тарелку и сказал негромко:
– Лейтенант, отдайте распоряжение плотникам и столяру, чтобы изготовил эти шкафы. Не смотрите так на меня. Если в чем-то и есть здравый смысл так в этом точно. Что касается домов. Ничего не жечь. Просто заколачивать такие дома. Вешать над дверью черную тряпку. Потом решим, что с ними делать. – Поглядев на врача, пастор спросил: – Что вы там на счет крыс говорили?
– Их надо уничтожать. – Уверенно сказал врач.
– И у вас есть идеи как это делать?
Врач кивнул и ответил:
– Сначала мы должны затопить сливы под городом, чтобы вся эта серая мразь повылезала наружу. А дальше надо объяснить страже и помощникам как их убивать. Если у вас есть масло, которое можно поджечь или еще лучше греческий огонь то он очень бы нам пригодился. Оставшихся будем травить… все для этого я тоже привез с собой.
Лейтенант слушал речи врача бледный до невероятного. Отец Марк без труда улавливал мысли этого молодого дворянина. Он ВООБЩЕ не представлял, как можно охотиться на крыс.
– Крепитесь, сын мой, – обратился к нему отец Марк, – если это увеличит шансы выжить людям… это надо делать.
Лейтенант окончил трапезу, поднялся и, собираясь уходить, спросил:
– А голубей стрелять не надо?
Все поняли, что этот вопрос не нуждается в ответе и промолчали. Лейтенант ушел. В повисшей тишине как-то пугающе прозвучал полуночный бой часов, словно похоронный колокол. Стряхнув наваждение, отец Марк спросил у врача:
– Что делать с теми больными кого мы заперли в бараке у городской стены.
Врач, наверняка ведь давал клятву Гиппократа, думал отец Марк, но сильно в этом усомнился после ответа медика:
– Если это не вызовет общего волнения, я предложил бы их всех умертвить. У меня есть с собой отличный яд. Он почти не приносит страданий. Я его взял для тех несчастных кто захочет покинуть этот мир, не ожидая смерти от поразившей их Черной Смерти. После этого тела, разумеется, надо будет сжечь.
– Нет. – Категорично сказал отец Марк. – Этот город от массовых волнений удерживает пока только страх перед заразой и стражей. Но боюсь, после таких шагов народ попытается вырваться из города. И мы его не сможем удержать.
Неопределенно хмыкнув, врач согласился. Но предложил выдавать яд всем желающим того.
– Послушайте, – попытался признаться в своих сомнениях отец Марк, – из всех врачей, что я встречал за свою жизнь вы самый…
Он не мог подобрать слова, но Андре Норре понял его и без этого. Он кивнул, соглашаясь и попытался объяснить:
– Работа медика… врачевание – сложная наука. Она ничуть не уступает теологии. Надеюсь, вы мне верите. Но в отличие от Теологии врачевание учит, что все болезни суть природные явления, а не гнев Господень и они легко объяснимые в большинстве своем. Точнее не так. Не легко объяснимые. Истину, как правило, приходится очень долго раскапывать. Путем жертв… другого пути нет. Врачевание рождается на трупах тех, кого не смогли исцелить. Но истина лежащая в основе любой болезни, как правило, проста. Ну и, разумеется, как сказал Екклесиаст: от многой мудрости многие печали. Самая страшная печаль медика, то, что он, наверное, как никто другой осознает, насколько мы смертны и насколько несправедлив весь этот мир. Врач, настоящий врач, по природе циничен и безжалостен. Он привыкает к смерти и считает ее частью жизни. Он не сожалеет почти никогда об ушедших, ибо знает, что это закон природы.
– Не поэтому ли среди врачей столько много еретиков отрицающих даже существования бога? – не удержался от вопроса отец Марк.
Задумавшись, Андре Норре медленно кивнул, а вслух сказал:
– Но я думаю не больше чем священников без веры…
Пристально вглядевшись в глаза медика, отец Марк покивал, соглашаясь, что такие существуют и, поднявшись, пожелал врачу хорошей ночи. Самому падре еще надо было писать подробный отчет барону, а это требовало много времени. Особенно описание этого странного врача свалившегося на их многострадальную голову.
3.
Питер выбрался из сухого рва, наверное, истинно верующим человеком. Еще падая во тьму, он вдруг с невероятной силой внутри себя закричал в небеса. Именно в полной тишине, с плотно сжатыми губами он беззвучно кричал, и казалось ему его крик-мольба разрывают само небо. Он просил дать ему выжить. Дать ему выжить и не больше.
Но то ли Небо, то ли Его Величество случай, дали Питеру не просто выжить. Он приземлился на склон рва и покатился по нему, нещадно собирая удары палками и камнями вдоволь рассыпанным по склону. Но почти без чувств, еле придя в себя внизу, мальчик быстро встал и попытался выбраться. И к его радости не было у ничего сломано или повреждено. Даже ссадин и царапин прибавилось подозрительно мало.
Он уже бежал по полю в сторону такого далекого леса, когда крики сзади заставили его обернуться. В свете факела на стене он разглядел двух стражников один из которых без сомнения целился в него из арбалета. Неведомым чувством мальчик уже знал что делать. Еле выдерживая темп, который он взял и, мотаясь из стороны в сторону, Питер уходил все дальше и был бы очень удивлен узнав, что стражник трижды пытался подстрелить его. Шум в ушах и голове не давали расслышать Питеру звон спускаемой тетивы и удары стрел в землю.
Но даже когда опасность от стрел стала меньше, не останавливался мальчик ни на мгновение. Ведь где-то во тьме он слышал конское ржание и со страхом думал, что будет, если по следу его пустят собак. Питер холодел от одной мысли, представляя, как его тело будут рвать на части псы баронской стражи.
Почти час, без малого, мальчик бежал, шел, хромал, ковылял к лесу и позволил себе остановиться и отдышаться лишь, когда стволы сосен обступили его, а невысокие кусты окончательно скрыли от Питера вид города.
Сев прямо на землю, покрытую такими колючими и неприятными иглами и шишками Питер тяжело дыша, пытался привести скачущие мысли в порядок. Но сие оказалось неблагодарной задачей. Больше образы чем фразы мелькали в голове мальчика и он путаясь в них никак не мог выбрать что же дальше ему делать.
А делать что-то было уже пора. Не сейчас так с рассветом по следу его пойдут конные стражники с псами выискивая беглеца. Зазвенят спускаемые тетивы. Заголосят входящие в азарт баронские воины. Чем не настоящая охота?
Баронские… баронесса. Мальчик встрепенулся и даже дыхание как-то странно сразу вошло в норму. Ведь действительно если и был у него друг на этой земле так это молодая баронесса. Уж она-то не даст мальчику пропасть!
Совершенно забыв, какой не близкий путь лежит впереди, какие опасности подстерегают его на дорогах, и главное не представляя как барон и его приближенные отреагируют на появления мальчика из зачумленного города Питер поднялся и твердым шагом направился в путь.
И пусть ноги его болели от стертых башмаков. Пусть зудящие многострадальные колени превращали его ходьбу в утиное переваливания. Пусть грудь сдавленная тоской по оставленной матери ему не давала нормально дышать, а глаза почти ничего не видели из-за постоянных слез то отчаяния, то просто перенапряжения… он твердо верил что дойдет. Что бы с ним потом не случилось он хотел увидеть баронессу. Он хотел хотя бы ей рассказать о своем непереносимом горе. Он надеялся что в этой жизни хотя бы эта уже почти взрослая девушка сможет утешить его как утешала его мама.
Глава восьмая.
1.
– Я вот хотел спросить, – не отвлекаясь от дороги сказал Семен, – почему, зная что происходит, наше правительство не бьет тревогу? Не ставит всех на уши? Почему все это умалчивается. Ведь это террор почище вакхабитского.
Продолжая перебирать в руках какие-то документы, Толик сказал:
– А почему в семнадцатом веке газеты Британии только редко-редко упоминали о чуме на островах, хотя косило там народ со страшной силой? Да и в других странах. Голландию только вспомнить…
– Только чтобы панику не создавать? – предположил Семен.
– Вот видишь ты знаешь ответы на свои вопросы. – Усмехнулся Веккер и мельком глянув на дорогу спросил: – Сколько осталось до Ярославля?
– Километров сто, сто-двадцать… – ответил Семен. – Но сейчас не семнадцатый век. Люди стали умнее…
– Именно потому, что сейчас не семнадцатый век, поэтому все так и скрывают. В семнадцатом веке не все грамотные были. А у нас, в кого не плюнь, не только читать умеет, но даже таблицу умножения зараза знает. – Толик откровенно потешался, но, смилостивившись, пояснил: – Только наше правительство что-нибудь отчебучит, как весь мир на уши встанет и обвинит нас в нарушении прав человека. Что можно сделать? Заставить всех больных таскать на себе отличительный знак? Но тогда надо будет и гепатитников заставлять… тоже с премудростями болезнь. И других… Или что ты имел ввиду?
– Ну я не знаю… Хотя бы просто и честно говорить об этой болезни.
Толик вздохнул и сказал:
– А никто ничего о самой болезни не скрывает. Разве что количество больных. В Москве это просто страшная цифра. Если быть до конца откровенным то цифра чудовищная. В каждом набитом вагоне метро не меньше трех-пяти больных. Тебе стало от этой цифры проще жить? Нет. Теперь ты или из машины не вылезешь или в метро сильнее толкаться начнешь, чтобы места побольше было.
– Но скрывают сам факт такого террора, как эти творят!
– Ну и что? У нас не все теракты афишируют, чтобы не показывать, как слабо власть владеет ситуацией. А ты хочешь, чтобы говорили обо всех идиотах, кто заражает других из мести этому миру.
– Ты со мной говоришь как с недоразвитым… – обиделся Семен.
– А ты не задавай тупых вопросов. – С усмешкой отозвался Толик.
Они прибыли в Управление Внутренних Дел города Ярославля только к шести вечера. Подивились вышколенности провинциальных дежурных, что немедленно по их прибытию доложили всем кому положено. К ним спустился из своего кабинете следователь по особо важным делам и отведя к себе сообщил как между прочим:
– Тут уже Федералы до вас нагрянули. Наши местные. Но я им ваш запрос показал и они отвяли.
– А где сейчас задержанный?
– У дознавателей поет. Хорошо поет кстати. После разговора с нашими оперативниками сознается во всем, что было и не было.
– Ааааа… – понимающе произнес Толик и сказал: – Ну, надо значит останавливать дознание. Мы прямо сейчас уезжаем.
– Да вы что… дайте нам на него хотя бы пару глухарей навесить! – с усмешкой то ли шутя, то ли серьезно сказал следователь.
– Другого найдете! – Так же полушуткой отозвался Толик.
– Ну, ладно, пошли забирать.
Задержанный был избит капитально. Разбитая бровь с запекшейся кровью, кровоподтеки под глазами и на лбу, порванная губа. Семен только головой покачал, в душе жалея этого совсем еще молодого парнишку.
– Слышь, дятел, – обратился следователь к парню, – харе стучать… им вот все расскажешь.
Он указал на Семена и Толика и добавил, что если парень что-то умолчит его вернут к ним в УВД. Парень вхлипнул, но ничего не ответил. Его так и отвели в машину к Семену со скованными сзади руками и даже не стали наручники снимать. Мол, вернете как сможете. Когда все расселись и Фомин завел машину, Веккер спросил у парня:
– Пить или есть хочешь? Дорога не близкая.
Парень отрицательно покачал головой. Раскрыв документы оформленные на этого задержанного Толик спросил:
– Тебя Александром зовут. Тебя можно Сашей звать? Ты не обидишься?
Молодой человек всем видом показывал что он и на «дятла» не очень обиделся. Не то что на Сашу. Забитый паренек, в который раз подумал Семен, выводя машину со стоянки перед УВД.
Только выехав за черту города, Толик попросил остановить машину и вывел задержанного из салона. Наблюдая как в сумраке Веккер возится и снимает наручники с парня Семен даже уже не удивлялся. Он только жалел, что не слышал о чем они там неспешно говорят и почему парень вдруг разрыдался стоя перед Толиком. Наконец дверь раскрылась, арестованный вернулся в салон и Веккер тоже занял свое место. Словно продолжая разговор он повернулся к задержанному и произнес с нажимом:
– И главное ничего не бойся. Слышишь меня? Ничего и никого. Больше тебя пальцем никто не тронет. – Сев нормально Веккер сказал Семену: – Езжай. Увидишь кафе приличное какое, остановись надо перекусить.
В кафе поедая сосиски и жаренную картошку, морщась от боли в разбитой губе парень с трудом, но отвечал на вопросы Веккера. А Веккер и не давил на него. Внешне это вообще выглядело не как дознание, а как простая беседа.
– И что? Как ты вообще умудрился им попасться? Из Москвы от нас ушел, а этим дурачкам сдался.
Саша отхлебнул специально для него разбавленный холодной водой чай, и, проглотив с натугой пережеванное, ответил:
– Сам не знаю. Я на автовокзале был. Специально ведь не поездом, не электричками поехал, а на автобусе, думал никто не узнает. Из Москвы ведь выбрался спокойно, а тут на тебе… скрутили мгновенно. А только приехали в милицию меня сразу бить начали. Вообще ничего не спрашивали, просто били. Дурдом какой-то… я и так напуган жутко был и все сам бы сказал, но бить-то зачем?
Толик хмыкнул и сказал честно:
– Могли и убить за то, что ты сделал. С них бы сталось. Кстати кто тебя надоумил на эту херню?
– На что именно? – спросил парень без особого энтузиазма.
– Клеить битое стекло к ручкам подъездов?
Парень с тоской поглядел в темно синее ночное небо за окном и сказал:
– Моя мама битым стеклом у плинтусов посыпала, чтобы мыши и крысы не бегали. А что бы не выметалось на клей сыпала.
– А заразу ты как наносил? – спросил Толик, помешивая чай пластиковой ложечкой.
Александр снова всхлипнул и сознался:
– Свою кровь спустил с вены через иглу… я уколов же сами понимаете не боюсь. Такой стаж уже. И в баночку. А потом кисточкой в банку и на стекло.
Покивав, Веккер сказал:
– Ну что могу сказать, ты герой стахановец. Раньше рекорд у девчонки одной был… она перезаразила двадцать трех человек умышленно. Ты же девять подъездов шестнадцатиэтажки… даже этим идиотам врачам что детей в достопамятном роддоме заразили до тебя далеко… Отличился парень.
– Я только тут в милиции понял, какой я идиот… какая я сволочь… – запоздало сказал Саша. Он снова начал всхлипывать и Семен протянул ему сигареты, чтобы тот успокоился. Александр взял одну дождался пока ему поднесут огонек и жадно затянулся.
Толик никуда не спешил. Он позволил Саше вволю накурится и только после этого, расплатившись с официанткой, вывел парня на улицу. Семен последовал за ними. В машине они не разговаривали больше. Ехали в полном молчании, пока Саша не запросился в туалет. Еще бы. Отпаивая парня, Толик ему чашку за чашкой подносил.