Именно на том пикнике она и сказала, что может быть уйдет. Веккер сначала помолчал, но потом кивнул и сказал:
– Может ты и права. Для такой работы нужны, так сказать, зрелые люди. Осознающие все разумом, а не чувствами. Но мне хотелось тебя спасти от всего этого кошмара с пересылками этапами размещением в чужих забитых битком квартирах. А в итоге я тебя втянул в такое дерьмо.
– Не надо так, – попросила она его.
– Доработай эти полгода и мы не продлим с тобой контракт. Что тут осталось? Ерунда. – сказал он.
– Я просто боюсь что сорвусь.
– Возьми отгулы или отпуск. – резонно предложил Семен – Он тебе как раз положен через первые полгода.
– Нет, отпуск я не хочу. Я точно свихнусь от безделья. – призналась она. – Я просто на месяц раньше уволюсь. Так же можно будет? да?
– Конечно. – Заверил ее Толик.
И тогда она спросила то, что ее волновало больше всего:
– А ты еще будешь приезжать ко мне?
Веккер улыбнулся и признался:
– Буду. Но значительно реже. Так хоть мы по работе видимся. А без повода я сюда, сама знаешь, редко попадаю.
Вика покивала и спросила у Семена:
– А ты?
Тот пожал плечами не решаясь ничего загадывать.
– Обидно. – Призналась она.
Мужчины покивали. Костер горел ярко и жарко словно тогда… той ночью когда Веккер только вез ее в закрытый санаторий, где готовили ее потом целый длинный год. И ей показалось это символичным. Тогда она у костра вступала в новую жизнь, а теперь вот уходила из нее. Сама, добровольно. Не продержавшись и двух лет. Но не это угнетало ее. Да мало ли на какую работу попадали люди и понимали довольно быстро или не сразу, что это не их и уходили. Но там не терялись связи, друзья, приятели и знакомые. Всегда можно было съездить к ним в гости, а здесь…
Уходя, она закрывала для себя дверь в большой мир. Ее никогда не выпустят больше в Москву. Ей никогда больше не удастся побродить по улицам столицы, или просто съездить в гости к Веккеру или Семену. Если она уходила, она должна была проститься с этим. Они сначала еще будут приезжать, заглядывать, привозить ей сладости, которые на карточки в городе было не купить. Но потом они будут это делать все реже и реже. Однажды они не приедут, а просто передадут с кем-нибудь привет. Она передаст в ответ. И все их общение сведется ко всем этим незначительным «посланиям». В какой-то день они вспомнят о ней и приедут. И они вдруг, непонятно почему, будут не знать, о чем говорить. Это молчание станет их угнетать. И они больше никогда не встретятся друг с другом.
Она тогда всхлипнула у костра, словно готовясь разреветься, и мужчины сразу стали ее заверять, что все будет хорошо. Что уж они ее в жизни одну прозябать не оставят. Она им не верила и грустно улыбалась, глядя на огонь. Было темно и холодно. Только лицу и ногам было тепло от пламени. Да еще рукам, если их вытягивать к костру. Зато вот никакой холодильник был не нужен этим мужланам. Доставая из тени бутылку водки, они разливали себе по стаканчикам и чокаясь пили все время за нее… Хоть додумались не за ее здоровье пить.
Сама Вика пила теплое вино из железной кружки, иногда подвигая посуду к огню что бы вино нагрелось. Ей было странно, что когда-то она пила Бейлис со льдом. Ее поражало, что когда-то у нее были планы и мечты. Ее удивляло, что раньше она и в мыслях не могла подумать, что научится стрелять и будет, походя, вышибать двадцать шесть из тридцати.
– А кто из вас в бога верит? – спросила она тогда неожиданно. Видя, что мужчины не спешат прямо ответить на этот она спросила: – Ну, тогда не так. Кто из вас верит, что все это замысел божий.
Отозвался Толик:
– Я верю. Не спрашивай почему. Просто верю… даже не так. Знаю. Знаю что это его проделки…
– Проделки? – изумилась Вика.
– Ну, дела. Как хочешь, назови. Суть не изменится.
– А для чего он такое делает?
– Как узнаю, обязательно скажу! – засмеялся Толик. Но что-то странное было в его смехе тогда. Какая-то чересчур наигранность. Она его уже хорошо знала. Что скрыл от нее этот вечно улыбающийся человек она так и не поняла…
…Поглядев на Андрея, Вика сказала:
– Я там… в Москве, прочитала конфискованного у кого-то Демиурга. Ответьте мне Андрей. Неужели это правда, что мы человечество просто убийцы замысла божьего. Убийцы мира, который он создал?
Андрей тяжело вздохнул и сказал:
– Я уже вашему Анатолию говорил по Демиургу. Это написал я, но мысли там не мои. НЕ знаю, чьи они. Но если приглядеться, то такое впечатление действительно появляется. Вымирают озера и реки. Умирает, да-да, именно умирает вся биосфера. Исчезают уникальные виды растительности и животных. Даже не потому что человек их уничтожает сознательно. Нет, он и пальца для этого не приложил. Они умирают, потому что не могут сосуществовать с человечеством. С его отходами так сказать. Иногда мне кажется, что эта планета давно поделена на мир природы… мир бога и мир человека. И как бог создает свой мир миллионами лет проверяя каждую фигню как она приживется и не нарушит ли баланса. Так мы с точностью до наоборот просто упрощаем Его мир, не думая о последствиях. Да. Вы не ослышались. Все что мы смогли сделать для этой планеты это упростить ее. Нам все надо упрощать. Ведь, по сути, у человека и стремления другого в генах нет. Он стремится к упрощению. К упрощению отношений между людьми. К облегчению труда. К простоте форм. Кубы, параллелепипеды это ведь основная черта нашей цивилизации. Задумайтесь, что в природе этого нет. А мы гордимся этим. Ведь форма, не вписывающаяся в природную, характеризует разум. Даже в этом наша величайшая глупость. О кстати… Вы видели изображение нашего вируса? На рисунках? Видели? Это и есть ответ. Задумайтесь, насколько он красив и как смертелен для Человека. Он словно именно направлен, чтобы уничтожить опасность от всего, что угрожает Миру бога… то есть от нас с вами. И подумайте как он симметричен и красив. Это насмешка. Они убивают нас красотой. Не спрашивайте кто они. Я не знаю. Но не верю что это всевышний послал нам это… В искусственное происхождение вируса я тоже сомневаюсь. Но я верю вот во что. Мы уже почти переделали эту планету. Нет мест, в которых бы человек не наложил большую кучу, не скажу чего. И вот эта красивая мерзость в нашей крови это именно… сейчас попытаюсь сказать. Это порождение уже нового мира… мира человека хотя сам человек для его создания не приложил ни грамма усилий. Как умирают растения и животные от соседства с человеком, так и рождается нечто ранее невиданное приспособленное жить в этом измененном мире. Мы становимся Демиургами, сами того не понимая. Мы создаем не создавая. Мы уничтожаем, не желая этого. Словно мы сам процесс. Ведь Бог это не существо, по моему глубокому убеждению. Это некий процесс растянутый сквозь века и измерения. Так и мы, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, растянули себя сквозь века. И мы как процесс порождаем что-то совсем чудовищное на взгляд Бога и вполне приемлемое для нас. Но он не осуждает нас больше. Он на нас, наверное, учится чего делать никогда не стоит. Думаю, нигде больше во вселенной он не породит разумных существ, один раз обжегшись на нас.
Андрей улыбнулся. Вика, тяжело вникающая в сказанное им, поняла только одно: Тот, кто живет над высотками, уже сто раз пожалел, что создал Человека.
2.
Семен стоял в очереди на экспресс анализ и рассматривал таких же, как он, страдальцев. Каждые два месяца люди приходили на пункты уже даже не думая, зачем это нужно. Человек странное существо. Он ко всему привыкает. Даже к полной несвободе человек привыкает, сколько бы романтики не писали об обратном. Человека можно сделать животным за неделю и за год снова попытаться вернуть подобие человеческого облика.
Человек очень интересный материал. В нем вековые табу борются с многовековыми желаниями. А разум такой удивительный и неповторимый, способный просто интеллектом познавать Вселенную, направлен на добывание хлеба насущного. Человеческие мозги гниют в каждодневной рутинной работе за то, что люди назвали деньгами. Великий обман человечества свершился еще до рождения Семена и тот глубоко сомневался, что люди когда-нибудь смогут открыть глаза. Он даже не верил, что среди этой очереди хоть кто-нибудь догадывался, что деньги в их карманах не стоят ничего. Это обман, фикция. А доллары спрятанный в банки и под подушку обман еще больший. Вряд ли во всем мире нашлась бы страна способная выкупить у того же своего населения собственную валюту за заявленный эквивалент в золоте или других ресурсах. И Россия была не исключением. Ей, конечно, было далеко до США наплодивших долларов больше чем стоят сами США раз в надцать. Но какова красота обмана, невольно восхищался Семен. По сути ведь все работали в мире ни за что. Кто-то возразит, что цена деньгам определяется тем, что на них можно купить. Отлично, ответил бы Семен на такое, и сразу бы вспомнил монопольные цены или картельные сговоры. Разве когда искусственно задирается цена, на какой либо товар, это не есть его настоящая цена? Ведь и по ней люди будут покупать жизненно необходимое. Так что размышления о цене, да и о «корзине товаров» было для Семена чем-то вроде зарядки для ума. Он уже привык стоя раз в два месяца в подобных очередях позволять мозгу думать, о чем тот хочет. И мозг, радостно гребя «веслами» вопросов заплывал в такие дали, что иногда Семен сам не понимал, как же его в размышлениях о форме мебели заносило к вопросу о странном сроке беременности женщин. Девять месяцев. Он потом, даже напрягаясь, не мог восстановить ход своих мыслей и жалел об этом считая, что в самой механике ненаправленного мыслительного процесса кроется какая-то тайна именно человеческой психики. Почему человек ведет себя именно так, а не, к примеру, согласно логике.
В тот день очередь шла на удивление быстро. Уже через сорок минут вместо обычного часа, Семен вошел в кабинет и сел на свободное место за одним из столов. Пройдя уже ставшую привычной процедуру, он сидел в ожидании результатов теста, абсолютно не думая, что что-то может быть не так. Но когда девушка вернулась с бланком-отчетом и демонстративно на глазах Семена вставила его карту в УНИЧТОЖИТЕЛЬ, он словно получил разряд тока.
Состояние Фомина было близко к обмороку. И это у вполне вменяемого взрослого человека, рассуждающего пусть и по-дилетантски о философии и психологии. Иногда Семен думал о себе как о флегматике, Но в тот ужасный момент он понял, что никакой он к черту не флегматик. Больше того. Флегматиков на белом свете вообще не бывает!
Девушка, увидев, что Семен побледнел как мел, громко спросила, что с ним. Потом повторила вопрос и лишь, затем громко кого-то позвала. Быстро появился мужчина в белом халате и уже привычно, немедленно поднес Семену ватку с нашатырным спиртом.
– Что с вами? – спросил теперь мужчина в халате.
Не в силах произнести ни слова Семен указал рукой на уничтожитель карт и промычал нечто нечленораздельное. Доктор его однако понял. Он обратился к девушке и спросил:
– Ты карту из оборота изъяла?
– Ну да! – с вызовом ответила девушка. – Там срок серии вышел! Ему новая положена! Год же прошел!
Семен постепенно приходил в себя… он уже все понял и только еле сдерживал в себе нервный истерический смех. Какая философия и психология, какое понимание мира и человечества, когда он чуть не умер от одного страха оказаться в среде отчужденных от здорового общества. Какой вообще к черту мир, если ему важнее он сам!? Ядерная война так не напугала бы Семена как, то, что с ним произошло.
На улице, держа в руке карту нового образца, синюю с золотой полосой и рекламой какой-то фармакологической компании, Семен не сдержался. Глупо хихикая, он только с пятой попытки смог достать дрожащими пальцами сигарету из пачки и закурить. Никаких фильмов ужасов не надо – адреналин тряс Семена, пока тот не докурил сигарету до фильтра.
3.
Когда ее позвали к телефону, Вика даже сперва не поверила услышанному. Ну, если бы ее искал Семен или Веккер они бы позвонили на сотовый. Но вот так звонить в дежурную часть управления и приглашать ее? С Викой подобное было впервые.
– Да? – спросила она в трубку.
– Викуля, солнышко! Наконец-то, я тебя слышу.
Девушка от узнанного голоса и от слабости, вдруг охватившей ее ноги, никого не стесняясь, присела прямо на стол в дежурной часть. В последний момент дежурный офицер успел выдернуть из-под нее какие-то важные бумаги. Не замечая укоризненного взгляда офицера, Вика потерянно смотрела в окно. Не сразу, но она ответила:
– Привет, пап. Как вы меня нашли?
Отец что-то говорил, что им дал ее телефон какой-то мужчина на КПП. Что он посоветовал снять номер в гостинице и дождаться выходных, когда их дочь сможет приехать из Москвы.
– Зачем вы приехали? – спросила она, может и грубо, но по делу. Последний раз, когда она общалась с родителями из центра подготовки, и мать и отец поносили ее такими словами, что Вика долго еще краснела и плакала, вспоминая об этом. И вот теперь непонятно зачем они приехали. Снова унижать ее и обвинять во всех смертных вещах от проституции до наркомании? Снова кричать на нее? Выплевывать ей в лицо слова, от которых она и дальше будет реветь ночами напролет.
– Мы к тебе приехали доченька. Нам надо просто с тобой поговорить. Мы тебе привезли тут много чего. Мы тебе письма от твоих школьных подруг привезли. От Насти и Саши. Надо передать тебе все… и просто мама, да и я, очень хотим увидеть тебя.
Вика, сдерживая комок слез в горле, проговорила:
– А мама там? Рядом?
– Да, конечно, сейчас дам ее.
Когда Вика услышала мамин голос, она уже почти сломалась. Боясь пальцами протереть защипавшие глаза, она просто подняла лицо к потолку и стала глядеть на сияющие лампы дневного света. Она только слушала и молчала. Она улыбалась готовая расплакаться. Она не понимала, что за странный комок боли, тоски и какой-то странной неизвестной ранее грустной радости, так прочно встал в ее груди. И точно не знала, как с ним бороться.
– Я приеду, мам. Сегодня вторник. В пятницу я приеду. Может, отпрошусь пораньше. Но в пятницу я точно буду у вас. Дождитесь меня. Я так хочу вас всех увидеть…
Глава седьмая.
1.
Зубы уже давно жили своей жизнью. Казалось именно это клацанье выдаст всех с потрохами на милость засевших на «Удаче». Руки, вцепившиеся в бревно, словно одеревенели и баронет сильно сомневался, что они станут его верно слушаться, когда придет время.
Корпус «Удачи» нависал над головами подплывающих бойцов, а отец Марк не видел даже часовых на борту. Неужели горожане были столь беспечны, что оставили двеннадцатипушечный корабль без присмотра? В это баронет слабо верил, хотя и признавался сам себе в безумном желании, чтобы именно так все и оказалось.
Вся группа, отправленная бароном фон Эних на возвращение корабля, насчитывала от силы тридцать человек. Он справедливо рассудил, что вряд ли горожане смогут разместить на судне больше человек пятидесяти, и тридцать отборных убийц без проблем с ними справятся. Но если не справятся, то тогда все равно тридцать или триста. В данном вопросе большое количество людей только послужило бы помехой.
Полностью согласный с ним Андре Норре в тоже время не выказал огромного желания участвовать в ночном заплыве. Зато с удовольствием делился своим опытом захвата фламандских кораблей в прошлую войну. Марк не судил врача, и внимательно слушал его советы. Он сам вызвался старшим на это дело и именно ему предстояло придумать и осуществить план захвата «игрушки» барона.
Но родившаяся в его голове задумка не блистала ни оригинальностью ни изяществом. Все что он смог придумать, это снарядить бойцов «кошками» с подвязанными к ним веревками, и благословить все это дело как еще не отлученный от служб священник. Барон фон Эних уже самолично приказал изготовить плот-брандер, на случай если захват корабля провалится. Он очень не желал, чтобы его корабль поднял паруса и уплыл в неизвестном направлении. Пусть уж лучше взлетит на воздух, думал он, чем потом краснеть перед людьми за то, как у него украли корабль и отправились на нем пиратствовать простые горожане.
Попытка штурма города с налета не удалась. Жители под руководством предателей из бывшей баронской стражи уже разместили на основных участках три орудия с «Удачи» и могли поутру снять и остальные с корабля, сделав штурм вообще невероятно сложной задачей. Именно поэтому, когда стало ясно, что ни заготовленные лестницы, ни таран для городских ворот ничем не помогут барону и его собранной небольшой армии, было решено что надо искать иные пути атаки на город. Одним из них и был захват судна. Имея его в руках можно было сделать многое. Можно и бомбардировку города устроить, чтобы навести панику и отбить охоту у горожан сражаться против своего сюзерена. А можно было бы дождаться обеденного или вечернего ветра с моря и подняться по течению. Там взять на борт достаточное количество стражи, и спустившись высадить десант на каменной набережной. В общем, судно, конечно, не являлось ключевым этапом всей задумки, но было без сомнения немаловажным. Доверяя эту задачу баронету, отец Ингрид попросил только об одном:
– Не надо, Марк, там думать о человечности и прочем в том же духе. Это сброд, который пошел против своего властителя. Властителя, который сделал все возможное для них, что бы они сами выжили в это время. Я отдал горожанам свои склады с продовольствием. Я оставил им стражу, чтобы защитить от мародеров и от уже заболевших. Я хороший правитель, Марк, мне не стыдно этим хвастаться. Я сделал все, что от меня зависело, чтобы и другие люди на моей земле не заболели Черной смертью. Никто из них не скажет что их барон сидел сложа руки когда умирали они и их дети. Моя совесть чиста. Сейчас же я делаю то, что обязан сделать как их сюзерен для их же пользы. Я обязан, навести порядок. Пока они там резать друг друга не начали за корку хлеба… Я обязан спасти и защитить тех, кто не участвовал в мятеже и кто мне, своему господину исправно платил подати. Я же не бандит с большой дороги, который, обирая людей, уходит дальше. Это моя земля, Марк. Я люблю всех ее жителей. Они мне платят и я обязан сдохнуть за свою землю и за них, когда придет время умирать. Понимаете меня? Я вижу, что понимаете. И да не остановит вашу руку жалость к изменникам. Иначе они… А впрочем, не будем о плохом. Ступайте с богом, баронет. Я на вас очень надеюсь.