— Злится, гаденыш, что жив остался, — в самое ухо шепнула Ириния. На ухабе повозку тряхнуло и ей пришлось изо всех сил вцепиться в железный прут.
— И зубы бы не скалил, — Протас опять похлопал лошадь и та, в благодарность за ласку действительно оскалилась, показав зубы.
Роксане показалась такое совпадение забавным и она усмехнулась. И успела удивиться: нет худа без добра — всего месяц прошел без кочевников и уже улыбаться научилась! Ее усмешка хлестнула Протаса как удар плетью. Рука его, удерживающая поводья, сжалась в кулак.
— Давай, давай, смейся, — задушевно посоветовал он. — Не долго тебе осталось. Я самолично позабочусь о том, чтобы тебя купил самый свирепый северянин. Смейся — скоро слез не хватит судьбу свою оплакивать. Не знаешь если еще, так я тебе расскажу, как на севере с девками поступают. Шаман опаивает их зельем так, что в спячку впадают, как медведь толстолапый. Будут тебя как девку продажную из юрты в юрту таскать. А через год очнешься — себя не узнаешь. Кожа да кости от тебя останутся, а внутри все сдохло. И рада будешь, чтобы тебе горло кто-нибудь перерезал, так меня рядом не будет…
— Жаль, что не будет, — не удержалась Ириния, но тихо, так, чтобы слышала только соседка. — А иногда по-другому бывает: в жены тебя берут и весь стан тебя как королеву на руках носит.
— А я, — карие глаза Протаса мечтательно уставились на Роксану, — через год туда заявлюсь, да погляжу на тебя. Вернее на то, что от тебя останется.
— А смелости хватит? — Роксана открыла рот, уже сожалея, что снизошла до ответа. — На севере с мужиками придется разговаривать, а не с бабами воевать.
— Ты, сука, говори, да язык прикусывай, не ровен час отрежут. А то не посмотрю на то, что смерть твоя легкая мне радости не доставит, возьму да ножик в тебя метну. Аккурат, — он прищурился, — под шею войдет. А Корнилу скажу…
— Ты когда метать будешь, смотри не промахнись. Потому что я во второй раз точно тебя в живых не оставлю.
Протас стегнул лошадь и подъехал к повозке.
— Хотел тебя на хуторе оставить, — сквозь зубы сказал он, — чтобы ты нахлебалась дерьма по уши…
— Твоего, что ли, дерьма?
Но Протас ее не услышал или сделал вид, что не слышит.
— Да мужики тобой погнушались. Не нужно нам, говорят, то, что кочевники пользовали.
Если он рассчитывал ее уязвить, то у него не получилось. Всем известно, что степняки не насиловали веррийских женщин, соблюдали Джавар — трогательное отношение к чистокровности рода.
— Да и порченная ты ко всему, — Протас взялся рукой за железный прут повозки. — Не зря даже демон тобой побрезговал — ведьму сожрал и защитные чары не помогли. А еще бывает, — он придвинулся к самому ее лицу, — захватит демон человеческое тело и притаится там до поры, а потом созреет, не только душу сожрет, но и всех, кто рядом. Как с Обманутой Девой было, знаешь?
Старую сказку Роксана знала. Лишь до сей поры не подозревала, что предание об обманутой демоном деве может иметь к ней какое-то отношение. Особенно в качестве поучения. Насколько она помнила, жила себе скромная и тихая девушка в одном из лесных поселений. Молодые люди не замечали курносой и невзрачной девицы. Однако внешность нисколько не мешала девице мечтать о самом видном парне в деревне. И тайного обряда не понадобилось — желание засидевшейся в девках было так велико, что ночью пришел вызванный демон. Как водится в подобных случаях, пообещал помочь заполучить парня в сети. Девица была видно не только некрасива, но еще и глупа — к сговору с демоном серьезно не отнеслась, мало ли, что во сне привидится? А то, что парень воспылал вдруг к ней неземной страстью приписала целиком к своим заслугам. По осени свадьбу сыграли, скоро и дети народились. И жили бы душа в душу, но пришла пора расплачиваться. Сказка заканчивалась так, как заканчивалось большинство сказок об одержимых демонами: а ночью вселился демон в Обманутую Деву и от дружной семьи осталось лишь то, что в маленьком сундуке отнесли на погребальный костер.
Такова сказка. Только непонятно: какое, пусть даже иносказательное отношение это имело к ней? Роксана смотрела на руку Протаса, сжимавшую прут, на обгрызенные ногти и массивный золотой перстень. Помимо воли взгляд ее коснулся кинжала, пристегнутого к поясу юнца. Просто так, без всякой мысли — все равно не дотянуться. А если было бы по-другому и смотреть бы не стала — мгновенье и очутился бы в ее руках. Протас, уловив мимолетный взгляд, отшатнулся: еще свежа была память о том, как легко вошло лезвие под левую ключицу.
— Так что…, - от испуга он потерял нить своих рассуждений. Чтобы спасти положение — сидевшие рядом рабы слышали весь разговор, Протас закончил тем же, с чего и начал. — Так что на твоем месте я не стал бы радоваться, что остался в живых.
— Зачем тебе мое место? — устало отмахнулась Роксана. — У тебя и свое-то незавидное.
И пересела от борта вглубь повозки. Пусть Ириния слушает, какие слова из Протаса будут сыпаться, как прошлогодние кукурузные зерна из худого короба.
* * *
Ночь принесла прохладу и далекий волчий вой. Ослепительный свет полной Селии перекликался со светом десятков зажженных факелов.
Большая деревня, к которой ближе к вечеру подъехали повозки с рабами, служила пристанищем еще для одного разбойничьего обоза. Перед каменным домом, на широкой площади, окруженной со всех сторон повозками, давно не видевшие друг друга подельники затеяли шумное братание. Во влажном воздухе, цеплявшемся к громким словам, гремело: "ты ли, Мокий!", "давненько не видались!", "а помнишь… как не помнишь?". Хозяева хутора расстарались: из дома, стоящего неподалеку вынесли широкие столы, почти мгновенно уставленные нехитрыми деревенскими яствами.
Голодные рабы — что там мутная бурда с кусками овощей! — молча взирали на то, как лоснились от обильной еды бородатые лица, как по усам текло молодое вино.
Чего ночь не принесла, так это долгожданного покоя. Измученное тело ныло после тряской дороги, и кратковременная прогулка по нужде облегчения не принесла. Выводили по двое, подозрительно следя за тем, чтобы не возникало у девушек нездоровых мыслей о побеге.
Роксана долго стояла у борта повозки, сомкнув пальцы на железных прутьях — по привычке ноги еще пружинили, оберегая тело от ям и выбоин. Рядом, где придется, устраивались на ночь рабы. В соседней повозке, отстоящей на расстоянии всего нескольких шагов, заканчивали поздний ужин степняки. Дорога утомила даже Фагран-дэя. Спиной к Роксане, по-прежнему на корточках сидел Ханаан-дэй. Ей не нужно было заглядывать ему в лицо, чтобы удостовериться: глаза его закрыты, а ладони повернуты теперь уже к свету ночной Селии.
— Роксана, — Леон дернул ее за юбку, заставив оторваться от пристального внимания к ночной жизни кочевников. — Что там Протас говорил о ведьме, я не понял?
— О какой ведьме? — невинно переспросила она, опустившись на дно повозки, устланное скошенной травой.
— Не хочешь говорить, — он медленно поднял на нее колючие глаза. — Не говори. Я не настаиваю. Только не делай из меня дурака.
И отвернулся, скрывая обиду.
На площади стоял многоголосый шум, щедро подогретый спиртным — пока без обвинительных отдельных выкриков, обычно опережающих драку. Роксана мстительно улыбнулась, наблюдая за тем, как огромный Корнил пытался отстраниться от чересчур тесных объятий чернобрового разбойника, не уступавшему главарю в ширине плеч. Захватывало дух от радости, стоило представить себе, чем могло закончиться шумное застолье. Но время шло, а кроме сытых и довольных лиц, взгляду не за что было зацепиться. Устав от созерцания чужого довольства жизнью, Роксана отвернулась и столкнулась с так и не растерявшим обиды взглядом Леона.
— Не надоело тебе еще? — вскользь поинтересовалась она.
— Что не надоело?
— Обиды не надоели? Мало тебе от них обид, — она кивнула головой в сторону накрытых столов, — так ты еще и другие себе придумываешь.
— Знаю, — он вдруг сжал кулаки и давно не стриженые ногти вонзились в ладони. — Если бы не обида, я бы и здесь не оказался.
Она сдержала неуместный вопрос. Вовсе не потому, что ей нелюбопытно было узнать, какая такая обида лишила его свободы. В последний момент остановила ее другая мысль: за откровенность нужно платить. А к ответной откровенности, как ни крути, она не была готова. Но как за молнией следует гром, так и парень, начавший говорить, уже не мог остановиться.
— Я с другом… Он сопровождал меня. То есть… Мы шли на юг. Точнее, шел я, а друг меня сопровождал, — темные глаза уставились на сведенные в нервном переплетении пальцы рук. — Он сильный был. Я мог на не него положиться. Он спас меня от смерти… спасал от смерти не раз. Он хороший был…
— Та девчонка была,
Чудо как хороша,
Взглядом так обожгла,
Что раскрылась душа.
Я шептал страстно ей
И гордился собой:
"Если будешь моей,
Дам тебе золотой"…
Куплет разудалой песни, подхваченный десятками голосов, заглушил голос Леона. Уже и петь начали, — мелькнула у Роксаны злорадная мысль, — может, все-таки подерутся?
— Говорил мне мой друг:
"За один золотой
Все девчонки вокруг
Побегут за тобой".
Но напрасно он рек,
И сомкнулись кусты —
Я ее подстерег,
Но сказала: "Прости.
Милый мой голубок,
Мне ответь что-нибудь!"
И ударил кинжал
Мне в открытую грудь!
Нестройный хор голосов перекликался с далеким волчьим воем. Один из разбойников, по всей видимости, любитель застольного пения, оставив всех певцов далеко позади, первым закончил историю о непростой любви.
— Завершила свой круг,
Жизнь моя под луной…
А в таверне мой друг
Мой достал золотой!
Леон терпеливо дождался конца песни. Потом как-то странно вздохнул, будто именно о такую историю и собирался рассказать, однако разговор повел не о любви.
— Он говорил: поплывем по реке, так безопасней будет, пусть и дольше, — широко открытые глаза ловили далекий свет Селии. — Кочевники, говорит, воды не любят. Он сильный был и храбрый. Ночью плот строил, чтобы нам на юг плыть. А я сбежал. Обидно стало, что он как главный стал. Лошадь у меня быстрая была, уверен был, что он за мной поскачет и догонит… раз взялся беречь. И, правда, догнал. Когда в поле за мной разбойники погнались, он наперерез им скакал. И стрелу в грудь… за меня принял.
В темных глазах дрожала влага.
Роксана молчала. Она не собиралась его успокаивать. Парень — он без малого мужчина. Иной поплачется в жилетку, а после опомнится и на тебе же отобьется, за то, что свидетельницей его унижения была.
— Чтоб в наших врагах крови меньше осталось, чем в этом кубке, — лихой чернобровый разбойник с длинными волосами, разобранными на пробор и стянутыми на затылке, несколькими глотками осушил здоровую кружку с молодым вином.
Роксана не обратила бы внимания на этот тост, в ворохе себе подобных, если бы после него разбойники дружно не поднялись бы со своих мест. Корнил о чем-то негромко заговорил, остальные слушали, нельзя сказать чтоб очень уж внимательно. Чернобровый то и дело вставлял веское слово, под ободрительные возгласы остальных.
До Роксаны долетали лишь отдельные слова. Смутное предчувствие грядущей беды шевельнулось в душе и тут же получило подтверждение. Среди оживленно переговаривающихся разбойников девушка заметила Протаса. Юнец тоже получил слово. О чем он говорил, Роксана не слышала, но жест — вытянутую в ее сторону руку не заметить не могла. Сердце глухо ударило в грудь: если за дело взялся Протас беды не миновать. А памятуя о том, какое сильное чувство он к ней испытывал, можно было не сомневаться — эта беда по ее душу.
Наконец, главари разбойников ударили по рукам. От общей толпы отделилось несколько человек. Один из них, толстяк, которому Роксана была обязана своим пребыванием у разбойников, что-то негромко доказывал высокому белобрысому мужчине, следовавшему за ним попятам. Не отставая от них ни на шаг, улыбаясь широкой улыбкой охотника, только что добившего своего первого волка, прямо к ее повозке шел Протас. Ворот красной косоворотки, расстегнутой у плеча, бился крылом на ветру. Роксана заставила себя улыбнуться, глядя в эти безумные, зараженные лихорадочным блеском глаза.
— Что-то случилось? — встрепенулся Леон, но ей, с трудом выдерживающей молчаливую дуэль было не до него.
Протас продолжал идти прямо на нее и она встречала его улыбкой, от которой сводило скулы. Роксана поздно заметила, что толстяк с белобрысым повернули налево и остановились у повозки с кочевниками. Еще не веря в то, что счастливо избежала неизвестно чего, девушка с удовольствием отметила, как Протас отбил себе руку, походя стукнув со всей силы по железным прутьям. Подскочила Ириния, спросонок непонимающе озираясь по сторонам. А Протас уже стоял рядом с товарищами.
— Вот этот, — толстый палец ткнул в Фагран-дэя, щурившего сонные глаза. — Этот сильный, чуть решетку не сломал.
— Думай, что говоришь, — белобрысый почесал в затылке. — У этого вся сила в ругань уйдет. Проиграем с этим. Ты как думаешь, Протас?
— А мне и думать не надо, — Протас ухватился за навесной замок, стягивающий железные прутья. — Вот тот. И Корнил так думает.
Для Роксаны не осталось тайным, на кого он указал. Однако Ханаан-дэй, безучастно сидевший на корточках, даже глаз не открыл. Протас добрался до него и сквозь прутья. Сильный удар в бок, заставил кочевника открыть один глаз.
— Ты, выходи, — тихо приказал Протас.
— Мне не надо, — Ханаан-дэй разлепил сухие губы.
— Выходи, говорю. Драться будешь.
— Зачем?
— Затем, что на тебя столько поставили, сколько вы все вместе взятые не стоите в базарный день на ярмарке.
Ханаан-дэй молчал, равнодушно взирая на разбойников, и не двигался.
— А если не пойдешь, — Протас шумно вздохнул, — наш проигрыш будет. Но Корнил злой сейчас, за такой проигрыш всех вас порешит. Было вас мало — так еще меньше станет. На семерых, — он коротко хохотнул. — Идешь?
Ханаан-дэй медленно покачал головой из стороны в сторону. Тут произошло нечто, заставившее его не только открыть глаза, но и вскочить.
Протас мигнул белобрысому и тот вскинул лук. Запела туго натянутая тетива и отпустила стрелу в короткий полет. В последний момент Ханаан-дэй вскрикнул, по всей видимости, отменяя решение, но было поздно. Стрела с черным оперением вонзилась в плечо Фагран-дэя, успевшего лишь отклониться в сторону. Без единого звука он упал на спину, ухватившись рукой за торчавшее древко.
— Еще? — участливо поинтересовался Протас и махнул рукой. Белобрысый повернул лук, заряженный новой стрелой в сторону очередной жертвы, но Ханаан-дэй уже стоял у железных прутьев.
— Я иду, — коротко сказал он.
— Добро, — Протас согласно кивнул головой. — Помни, проиграешь, не одним степняком меньше станет — Корнил самолично всех перережет. Просто помни об этом, степняк.
На освобожденной от столов площади, окруженной со всех сторон разбойниками, Ханаан-дэя ждал соперник. Высокий, гладковыбритый, с темными волосами, убранными в хвост. Как жаром от Гелиона, от него веяло уверенностью в собственных силах. Доказательством одержанных побед на обнаженном торсе темнели шрамы. Глубоко посаженные глаза пытливо изучали приближающегося степняка. Тугие мышцы играли под смуглой кожей, вызывая шумный восторг разбойников.
В противовес лощеному, пышущему здоровьем противнику, как шакал против матерого волка — Ханаан-дэй, изможденный, небритый, с короткими, успевшими отрасти волосами. Правда, уверенность Роксаны в том, что победит разбойник, заколебалась после того, как степняк скинул рубаху, вернее, то, что от нее осталось. Она первый раз видела хозяина полуголым и не сдержала возгласа удивления. Ему было чем похвастаться перед своими степными девками. Покатые плечи борца, крепкая шея, резко очерченная грудь и плоский живот, где под кожей змеями перекатывались мышцы. Левое плечо росписью кнута захлестнула татуировка, но что именно там было изображено, Роксана не разглядела.