Билли (его рябая смуглая физиономия поугрюмела) неохотно кивнул.
— Он прав, Билли, — подтвердил Джо Джек. — Не стоит оно того.
— Ну что, катим? — подытожил Ховик. — Нечего тут хренотой заниматься. Может, потом что-нибудь такое и придумаем, не знаю — ветряную мельницу или еще чего.
Возвратись с ними одной дорогой, Ховик долгим, задумчивым взглядом проводил сутулую спину Билли, пока тот не скрылся у себя в лачуге.
— Странный какой-то мальчуган, — заметил он наконец.
— Мальчуган? — переспросил Джо Джек. — Черт побери, Ховик, да ему — дай-ка прикину — лет по крайней мере уж двадцать пять, или около того.
— Да знаю я, но все равно посмотришь, и сразу думается… — Ховик поглядел на Джо Джека, расплывшись в широкой улыбке. — Напоминает он одного пострела, жили с ним в одном квартале, когда мне было лет двенадцать. Отец у него был хозяином аптеки, ну и сынуля им и подстроил тогда салют под Рождество. Предки у него потом весь год кирпичами просерались — пожар за пожаром, семью чуть не спалил, еще немного, и квартал бы весь к чертям на воздух.
— И что с ним в конце концов стало? — сквозь смех спросил Джо Джек.
— Последнее, что я слышал, — ответил Ховик, — так это, что он потом вырос и работенку непыльную нашел при шоферском профсоюзе.
— Гм. А знаешь что, — сказал Джо Джек, веришь, нет, а ведь я еще кое-что прослышал про тот загадочный поезд…
Наутро после стычки под Сакраменто Маккензи стоял возле двери вагона, дожидаясь охранников и оглядывая близлежащую местность. Особо приметных следов после полыхавшей ночью схватки в общем-то и не осталось: ни павших в траве, ни воронок от взрывов. Кое-где возле шпал различалось желтоватое поблескивание (должно быть, стреляные гильзы), только и всего. Мундиры занимались своим обычным делом — вид у них, может, и был чуть понурый от недосыпа, но оружие наготове; в воздухе остро пахло горелым порохом.
— Ну что, давай, говори, — подала голос Элис, возясь поблизости с одеждой.
— То есть?
— Ну, чего ты там хочешь сказать. Насчет прошлой ночи. — Лицо ее, когда Маккензи к ней повернулся, было совершенно непроницаемым. — Что мы такое с тобой сделали. Все равно что-нибудь да скажешь, рано или поздно, так что давай.
— А-а, — Маккензи, поколебавшись, неожиданно рассмеялся. — Знаешь, единственно, что на ум приходит, это что я читал в книге про Муссолини…
— Это еще кто? Индеец какой-нибудь?
— Да нет. Диктатор второразрядный, — ответил Маккензи. — Правил когда-то в Италии, да так страну довел, что его свои же в конце концов и расстреляли. Так вот, прочел я, насмешливым тоном продолжал он, — партизаны, что потом ею к стенке поставили, заперли того Муссолини в гостиничном номере, пока решали, как с ним быть. И женщину, любовницу его, — Кларой, по-моему, ее звали, Клара Петаччи, — тоже вместе с ним заперли. Так вот, когда за ним пришли, она вдруг и говорит: «Погодите-ка минутку!» и идет обратно в комнату, а когда спрашивают, зачем, отвечает: «За трусиками».
— Сочиняешь, — сказала Элис с подозрением.
— Да нет, клянусь, это же все было написано в книге по истории. Так вот, напрашивается-то, сама понимаешь, одно: чем там они занимались в те последние минуты, когда трусиков на ней не было? — Маккензи, расхохотавшись, мотнул головой. — И единственный возможный ответ, так это, что старая сволочь прикинула: если уж осталась минутка, так можно еще пошалить напоследок. Всегда считал, что в этом гад единственно был не промах.
— Господи, — Элис, соображая, сморгнула. — Никогда не научусь понимать белых. Ты-то о чем хотел сказать?
— Просто, — пояснил Маккензи, более размеренно, — что это, вероятно, один из основных человеческих инстинктов. Может, природа заботится таким образом о поддержании рода, или просто образуется выход напряжению и страху, не знаю. Хочу только сказать, что это не обязательно Должно быть связано с чем-то иным. Просто выходит как-то само собой. Так ночью и у нас.
— Ха! — Элис обхватила Маккензи за пояс и крепко стиснула. — Слушай, Мак, говори за себя! Я-то уж как перед Богом скажу, просто так оно или неспроста. А еще, — добавила она чуть тише, видя, что приближается охрана, — у тебя ширинка расстегнута.
Весь этот день и частично следующий ушли на въезд в необозримое депо Сакраменто. У Маккензи ум зашелся от одного его вида: километры безмолвно ржавеющих составов все так же вытянутых вдоль поросших травой бурых рельс будто в ожидании, что локомотив и бригада рабочих сделают так, что они скоро опять побегут по рельсам. Часами длились замысловатые маневры локомотива, и так, и эдак переправлявшего вагоны в нужном направлении; истекающие потом мундиры по командному окрику ворочали стрелки. Что бы за птица ни был этот Декер, но он-таки сумел обзавестись действительно великолепными техником и поездной бригадой.
Ожидание продолжалось и тогда, когда путь уже открылся: локомотивы заправлялись топливом из огромного хранилища депо. Бензин по редкости и ценности можно сравнить с золотом, а вот дизельного топлива, видно, оставалось еще немало. Маккензи этому вначале удивился, но затем рассудил, что дизтопливо нынче нужно сравнительно немногим: легковые на дизтопливе в США популярны не были никогда, большим же грузовикам по нынешним временам особого применения не было — те, кто на них ездит, могут долгие годы удовлетворять свои скромные нужды без заметного ущерба для запасов этого гигантского хранилища. Это в случае, если удается до топлива добраться; при отключенных насосах депо люди Декера вытворяли что-то со своей самодельной установкой, но даже при всем этом было заметно, что качает она очень медленно.
И тем не менее, цистерны с топливом для тех, кто контролировал эту местность, представляли огромную ценность — даже при отсутствии всего прочего, в округе безусловно существовали фермерские хозяйства, любое количество продуктов готовые выменять на топливо для тракторов. Потому, может, на поезд и напали прошлой ночью… Этой своей мыслью Маккензи поделился с Бобом. Тот в ответ кивнул.
— За эти места драться приходится насмерть, — сказал толстяк. — Видел бы ты, какая у нас была битва под Барстоу.
Пока топливо струйкой натекало в баки и железнодорожные цистерны, люди сновали по депо, возвращаясь обратно с непонятного вида приспособлениями, подкручивали что-то, ремонтировали, и так по всему составу. Все проделывалось методично и аккуратно; видно, далеко не в первый раз.
Ночь простояли в депо; ночь тревожную, начеку, в ожидании, что в любую минуту по поезду откроют огонь. Нападавшие, однако, не возвратились. Один раз поднялась было ложная тревога: кто-то из охраны, видно, обознавшись, пальнул по тени, и из минометов выпустили пару осветительных (в вагонах все с проклятиями и божбой полегли на пол), но этим все и кончилось.
Элис спала, положив согнутую в локте руку Маккензи себе на грудь; оба за день намаялись так, что теперь могли только спать. Проснувшись среди ночи и почувствовав под боком живое тело, Маккензи поймал себя на том, что произнес имя жены, но, не успев это осмыслить, снова заснул.
На следующий день, незадолго до полудня, Маккензи впервые выпала возможность как следует разглядеть генерала Декера.
Поезд все еще стоял в депо Сакраменто, хотя очевидно было, что скоро в путь: громоздкий заправочный агрегат разобрали и убрали в хозвагон; на рысях, как водится в таких случаях, проносились штурмовики, подтягиваясь из оцепления. Передний локомотив тем временем, покончив с ролью тяни-толкая, опять присоединился к своем собрату. Для мойщика это было блаженное время: кастрюли после завтрака вымыты, составлены, и до обеда особых дел не предвиделось, тем более, сегодня на время стоянки в депо штурмовикам выдали сухой паек, какие-то черствые безвкусные куски чего-то.
Тут неожиданно к раковине подлетел Боб и ухнул туда стопу кастрюль и сковородок.
— Мой, быстро! — запыхаясь, приказал он Маккензи. — Знаю, они чистые, но все равно мой! Генерал на подходе, и не дай Бог, если кто при нем стоит лентяйничает. Взбей пену и наяривай как падла, пока он здесь; понравится ему — всем нам потом понравится.
Качнув с кислой ухмылкой головой, Маккензи пустил воду и стал взбивать пену. Господи, даже с концом света этому конца не будет!
Через несколько минут дверь в конце вагона распахнулась. В вагон-кухню вошел блондинистый здоровяк с лицом младенца, в камуфляжной форме, и проорал что-то совершенно нечленораздельное. Следом за ним появилась личность в хаки — видно, сам генерал.
Присмотревшись краем глаза, Маккензи увидел невысокого мужчину примерно одного с Маккензи возраста, безукоризненно чистого и нарочито прямо себя несущего. Несомненно, про себя он считает, что выглядит куда как воинственно, и на гвардию его это, должно быть, действует. У Маккензи в уме сразу же возникла ассоциация со школьным завучем, выискивающим по коридорам школы мальчишек-прогульщиков. Или с инспектором по кадрам с заводишки где-нибудь в захолустье. Чем-то Декера выручали фуражка с золотым позументом и пистолет в поблескивавшей кожаной кобуре.
Нет, вы посмотрите, еще и со стеком! Маккензи был признателен судьбе за то, что стоит спиной, и генерал не видит его лица.
Декер, очевидно, пришел не с проверкой, а просто разобраться с Бобом насчет снабжения продуктами; какое-то время он один на один разговаривал с толстяком, а штурмовик с лицом младенца тем временем что-то строчил в блокнотике. В конце Декер, однако, прошел туда-сюда по центру вагона, оглядываясь вокруг с удовлетворенным похмыкиванием. На секунду он, похоже, остановился, глядя на Маккензи, но почти тотчас двинулся дальше. Остановившись посередине, он громким голосом проговорил:
— Ну что ж, Боб, вы, как всегда, молодец. Дайте мне знать, если в чем-нибудь возникнет надобность. Мы все вас ценим, Боб, поэтому не думайте, что о вас забывают, — он милостиво улыбнулся, выставив перед собой стек. — Вам известна старая поговорка: «Боевой поход держится на желудке».
Маккензи вполголоса произнес:
— Треуголку бы, так вылитый Наполеон!
Вслух вырвалось это совершенно невзначай; Маккензи мысленно обругал себя последними словами.
Воцарилась нехорошая пауза; у Декера побагровела шея, стек трижды сухо хлопнул о ладонь генерала. Но вот на губах у Декера вновь заиграла умеренной ширины улыбка, а плечи слегка встряхнулись, словно от безмолвного смеха.
— Продолжайте нести службу, — сказал он Бобу и направился к двери; детина следом, как нитка за иголкой. Стоило двери захлопнуться, как все с шумом перевели дух.
— Сумасшедший, — сказала Элис, проходя мимо. — Для белого ты поступил чуть ли не как индеец.
Поезд тронулся из депо Сакраменто сразу после полудня — вначале медленно, с несколькими остановками, чтобы перебросить стрелки, и раз, когда экипажу «мушки» понадобилось спихнуть с путей остов сгоревшего автобуса. Когда город остался позади, Маккензи пригляделся к пейзажу за окнами, к тому, в какую сторону клонятся тени, и заключил, что путь их лежит все так же на север. Это было странно — по логике, надо бы двигаться на Сан-Франциско или в район Бухты бывшей военной базы в Окленде, если от нее что-то еще осталось. Она должна была бы быть для Декера вроде путеводной звезды. Или через горы к Рино, а то и просто в обратном направлении. Представить сложно, что ищет этот странный полувоенный отряд на колесах в чахлой, безлюдной Северной Калифорнии. Даже если бесцельно петлять по стране, абы чем-то заняться (чему Маккензи не верил ни секунды; на уме у Декера явно была какая-то определенная цель, неважно, какие экзотичные для это! о используются средства), ничего такими действиями не отыскать.
С другой стороны, для побега лучше местности просто не представишь. Маккензи вновь стал наблюдать и прикидывать. Может, когда приблизимся к горам…
Поезд катил через сельские окрестности Мэрисвилля, когда на кухне опять объявился адъютант с лицом младенца и перекинулся парой слов с Бобом. Толстяк кивнул и, приблизившись к Маккензи, похлопал его по плечу.
— Иди вон с капралом Хутеном, — указал он. — Старик хочет тебя видеть у себя в вагоне.
Маккензи застал Декера за столом. Генерал сидел и задумчиво глядел на пистолет, раздумывая, насколько сложно было бы заинкрустировать рукоятку с обеих сторон генеральскими звездами. На глаза ему однажды как-то попалась фотография Джорджа Паттона с точно таким же пистолетом, и идея показалась неожиданно интересной. Возможно, у кого-нибудь из штурмовиков и есть необходимые навыки.
— Вы за мной посылали, — не спросил, а просто проговорил Маккензи.
— Ах, да. — Декер отодвинул пистолет и взглянул на стоявшего перед столом человека. Среднего роста, плечевой пояс хорошо развит, седеющие волосы, одежда поношена, сырая от пота и кухонного пара; в целом вид одиозным не назовешь, только в глазах что-то… Декер невольно пригляделся повнимательнее. Человек стоял прямо, опустив руки вдоль бедер, но явно не по стойке «смирно», хотя чувствуется наверняка: если захочет, может и вытянуться в струнку не хуже инструктора-строевика из Уэст-Пойнта.
— Ваше имя? — осведомился Декер.
— Маккензи. — (И слова «сэр» не слышно; ну да ладно, этим можно заняться позднее.) — Росс Маккензи.
— Маккензи. Фамилия, разумеется, шотландская. Скотты. Великолепная боевая раса. Есть ли у вас опыт воинской службы, Маккензи?
— Да — (После некоторого колебания).
— Род войск?
— Морская пехота.
— Ага! — Начало обещающее. Как и большинство армейских офицеров, Декер испытывал к морпеху тайное, но основательное уважение. — Наверное, еще и офицер?
— Да. — (Господи, да из него и слова не вытянешь!)
— Вы когда-нибудь водили подразделение в бой, Маккензи? — спросил Декер слегка нетерпеливо.
— Несколько в ином смысле, — опять после некоторого колебания ответил, наконец, Маккензи. — В том смысле, какой имели в виду вы, войска в бой я не водил вообще. Авиация, — пояснил он. — Я служил пилотом в бригаде морской пехоты.
— Ах, вон как, — Декер уже подумал было, что этот человек действительно офицер. — Очень жаль, Маккензи, я сейчас все что угодно готов отдать за опытного, грамотно обученного офицера пехоты. И тем не менее, — сказал он, — вас же все равно на каком-то этапе этому обучали. Как я понимаю, в морской пехоте весь личный состав, даже пилоты и технический персонал, вначале проходят пехотную подготовку.
— Верно. Только у меня боевой опыт действительно приобретался в воздухе, на Ближнем Востоке.
— М-да, учили уму-разуму наших неотесанных братьев, так? Славно, славно. — Декер, откинувшись в кресле, сцепил над столом ладони. — Что ж, во всяком случае, очевидно, вы в великолепной форме, особенно для своего возраста. А сколько вам лет, Маккензи?
— Сорок семь.
— В самом деле? Я бы вам положил на несколько лет меньше, чем себе, а мне, между тем, сорок пять, знаете ли, — открылся Декер, скостив себе для порядка лет пяток. — Так вот, еще раз повторюсь: вы человек недюжинного ума, коли уж служили военным летчиком, по крайней мере, за плечами у вас боевая выучка в элитных частях. И это безусловно абсурд — дневалить все это время по кухне. Но в наших силах в секунду это исправить.
Побарабанив костяшками пальцев по столу, Декер напустил на лицо решимость.
— Я обычно выступаю перед каждой группой новобранцев из гражданских, разъясняю им суть нашей миссии и открываю всем дееспособным возможность вступить в Армию Америки. У меня, наверное, с половину личного состава так вот и влилось по дороге. Теперь же, Маккензи, начинается этап иной, особый; дальний наш рейд проходит по незнакомой и подчас крайне враждебной территории, и у меня на все про99нет времени. Не то, что тогда, на юге, со всей этой первоначальной возней на путях, когда у нас каждые рабочие руки были на счету.
Декер умолк. Выдержав паузу, Маккензи задал вопрос:
— Мне это расценивать как предложение поступить на должность? Вам угодно, чтобы я сделался одним из ваших — гм — солдат?
— Бросьте, Маккензи, — улыбка сошла у Декера с лица, не будьте таким нарочито занозистым! Я предлагаю вам нечто гораздо большее, чем просто мундир и ружье; живой силы для выполнения задачи у меня теперь предостаточно. Я предлагаю следующее, — отчеканил он. — Командный состав Армии Америки.