Ее тянуло к Эвансу просто потому, что он был молод. Его крепкие руки могли выдернуть ее из холодного сна микенских склепов. От его случайных прикосновений кровь по жилам бежала быстрее. Он дарил ей ощущение реальности. Точь-в-точь такое же, какое дарил Елене молодой троянец Парис.
— Судьба жены Менелая была незавидна, — возобновил рассказ Артур, когда мадам Шлиман, не спросясь мужа, вновь приехала на раскоп. — С тех пор как Елена попала на Крит, она уже не входила в число смертных. Ее обязанностью было варить непентис — напиток, утоляющий печали. Это наркотическое зелье в определенной пропорции делало людей буйными и позволяло скакать по горам, без устали совокупляясь друг с другом. А в иной — вызывало тихую, как истома, грезу о любви, полную нежности и сладкой боли.
Елена узнала, что после глотка непентиса люди начинают пахнуть и дышать по-разному. Одни, как цветущая смоковница. Другие, как вепрь, взрывающий прелую листву. У последних лицо покрывается потом, а дыхание становится шумным и прерывистым. В то время как первые вздыхают тише теплого ветра, оставляя у возлюбленных на щеке след бабочкиного крыла.
Непентис ее и погубил. Пока шла битва кораблей, младший царевич Парис проник в святилище на Иде в облачении паломника. С вершины горы хорошо видно море. Он надеялся незаметно увести Елену, пока остальные будут следить за боем. Это ему удалось, но уже на корабле жена Менелая увидела, как сгорело спартанское судно, где, как она полагала, находился муж. Чтобы утолить горе, Елена хлебнула непентиса. Парис поднес ей чашу и, не отрываясь глядя на прекрасную дочь Лебедя, сам пригубил волшебного напитка. В этот миг они полюбили друг друга и уже были не властны в своих чувствах. Однако оказалось, что Менелай жив, и он вызвал Париса на бой. Одиссей смог всех урезонить, объяснив, что в действиях влюбленных нет ни вины, ни измены. Но не желая вносить раскол в ряды союзников, царица Спарты спустилась в Лабиринт.
Софи молчала долго, не спеша осуждать Гомера за жестокость.
— Странное место этот Лабиринт, — наконец проговорила она. — Все герои гибнут именно там. Вы уже нашли в него вход?
11.
К Скиросу корабли приблизились на рассвете. Решено было сначала разведать, что на берегу, а уж потом искать Ахилла. Прорицатель сказал, будто Фетида, испугавшись участия сына в большой войне, спрятала его среди царских дочерей.
Царь Ликомед когда-то знал нимфу так же хорошо, как и Пелей. Однако не повторил его ошибки и не женился на ней. Благодаря этому они с Фетидой остались друзьями, и царь обещал, что нимфа в любой момент сможет обратиться к нему за помощью. Юноше вплели в волосы ленты, привели в порядок руки, а ноги спрятали под длинным подолом. Но эти уловки могли ввести в заблуждение только слепого. Одиссей сразу выделил мужчину среди царских дочерей. На песчаном берегу девушки стирали в глубоких вымоинах, оставленных последним штормом. Лаэртид заметил, что все полощут и бьют белье, а одна выжимает, обнажив мускулистые, явно не женские руки.
— Вон он, — сказал Одиссей, показывая Гектору на дюжую прачку. — Можно не искать.
— Попробуем захватить силой, — предложил царевич. — Заодно проверим, правду ли болтают о его доблести.
Лаэртид пожал плечами. Доблесть доблестью, а если на тебя нападут шестьдесят человек с корабля…
Чтобы подманить девушек, троянцы прикинулись купцами и разложили на песке товары. Ткани, шафран в холщовых мешочках, амфоры масла, ароматические досочки нарда и сердоликовые бусы. А среди них несколько ножей, щит из бычьей кожи и короткий бронзовый меч.
Царевны подошли прицениться. Ахилл побрел нехотя, позади всех, опустив плечи и оставляя на песке большие следы. Ему было скучно, и он этого не скрывал. Для вида повертел в руках какие-то побрякушки, взвесил на ладони кухонный нож и вдруг наткнулся глазами на оружие, как бы невзначай затесавшееся среди бабьего барахла.
В этот момент по знаку Гектора на корабле сыграли тревогу. Девушки с визгом кинулись на взгорье к кустам шиповника. Они побросали все, что держали в руках, и лишь одна из них схватилась за меч. Десять человек по приказу царевича атаковали ее и были отброшены со значительным уроном. Гектор поднял руку, не желая попусту лить кровь своих людей.
— Прости нас за проверку, сын Пелея. — Он поклонился. — Нам нелегко было узнать тебя в этом тряпье.
Кровь бросилась юноше в лицо, и он пожелал сделать еще один выпад, чтобы укоротить обидчику язык. Одним прыжком волчонок оказался возле Гектора, и царевичу пришлось защищаться.
— Не вмешивайтесь, — бросил он своим.
Троянец был старше Ахилла лет на восемь, тяжелее и лучше обучен. Но не смог справиться с ним ни с первого, ни со второго удара. Все, на что у него хватало сил и искусства, обороняться от нападавшего противника. Когда Гектор почувствовал, что задыхается, он пустил в ход речь.
— Мы приехали звать тебя на войну, а ты хочешь снести мне голову! — со смехом воскликнул он, отмахиваясь от Ахилла.
Было заметно, что юноша не научился думать и действовать одновременно. Переваривая сказанное, он замешкался, и Гектор выбил у него меч. Сын Пелея взвыл, и враги покатились по земле. Показывая добрые намерения, троянец тоже отбросил оружие. Справиться с Ахиллом голыми руками он не смог, а потому изловчился и укусил его за пятку.
Неожиданно юноша вскрикнул и, отпустив противника, схватился обеими руками за мнимую рану. Гектор не промедлил и оседлал врага, но почти тут же упал, сброшенный брыкавшимся Ахиллом.
— Мир. Я готов заключить с тобой мир, — прохрипел царевич. Сын Пелея знаками показал: согласен.
— На какую войну? — отдуваясь, спросил он.
— А тебе не все равно?
— Ликомед. Не отпустит, — рублено отозвался тот. — Я здесь должен.
Гектор схватил его за запястье и удержал Ахилла возле себя.
— А чего хочешь ты сам?
Ученик Хирона помедлил минуту, исподлобья рассматривая царевича, а потом ткнул пальцем в его красиво подстриженные кудри.
— Хочу волосы, как у тебя. И бороду. — Он вздохнул коротко, почти с надрывом, зацепившись взглядом за золотой наборный пояс Гектора, но не осмелился добавить: "И такой ремень".
Троянец раздраженно тряхнул головой.
— Ты воин. А воинам платят за их ремесло. Вижу, тебе этого не объяснили. Волосы мы тебе укоротим. Борода вырастет сама. А поясов, оружия, богатых тканей и лошадей ты возьмешь столько, сколько сумеешь добыть.
Юноша снова вздохнул.
— Здешний царь не позволит.
— Разве ты его подданный? — вступил в разговор Одиссей, подходя к недавним противникам. — Я с трудом представляю человека, который смог бы тебя удержать, сын Пелея. Тебя ждет слава первого ахейского бойца. Но ты можешь выбрать прялку, если она тебе милее.
Последних слов говорить не стоило. Прозрачные, как халцедон, глаза юноши блеснули гневом, а кулаки сжались.
— Я не по своей воле торчу здесь!
Гектор вовремя схватил обиженного парня за руку, чтоб удержать уже готовый обрушиться удар.
— Я вижу, ты все решил. Пойдем на корабль.
В этот момент из-за кустов ивняка, закрывавших дорогу в город, послышался стук копыт, и на песчаную косу выехала колесница с позолоченными спицами. Ее охраняли с десяток пеших воинов, вооруженных копьями и пятнистыми кожаными щитами. Лошадьми, стоя, управлял человек в багряном плаще поверх желтого пеплоса. Это и был царь Ликомед.
— Эй, купцы! — крикнул он с усмешкой. — Вижу, вам приглянулась одна из моих дочерей. Не стоило ли прежде спросить моего разрешения, а уж потом звать ее на корабль?
Гектор вышел вперед и поклонился владыке Скироса.
— Царствуй вечно, благородный Ликомед, любимец богов! — начал он. — Я Гектор, сын Приама, царя Трои, прибыл сюда искать человека, который стал бы талисманом для похода на Крит. Мы оба знаем, о ком я говорю. Но если тебе угодно именовать его дочерью, то считай, я прошу ее руки.
Ликомед расхохотался, уперев руки в бока и разглядывая троянца.
— Твоя шутка мне по душе, сын Приама. Ты знаешь толк в розыгрышах. Немедля обручись с отпрыском Фетиды и бери его с собой.
Предчувствуя новую забаву, царь Скироса даже захлопал в ладоши. Он считал обещание, данное нимфе, выполненным и не имел ничего против того, чтобы отпустить Ахилла, пока тот не перепортил всех его дочерей.
— У меня нет перстня, — прошептал молодой дикарь.
— Это не беда. — Гектор отрезал от кудрей черный бараний завиток и протянул нож Ахиллу.
Они обменялись прядями волос. Золотая обвила палец троянца, а агатовая — сына Пелея.
— Ликомед, ты доволен? — крикнул царевич. — Могу я забрать невесту?
— Пусть уходит!
Владыка Скироса благодушно махнул рукой, и гости, плотной стеной обступив Ахилла, поднялись на корабль. Юноше дали другую одежду, и Гектор, сняв с себя, застегнул у него на бедрах пояс.
— Чтобы о нас не подумали дурного, давай заключим союз побратимов, — сказал он. — Я научу тебя, как живут между людьми. А ты будешь сражаться рядом со мной.
Ахилл кивнул, по-волчьи потянув носом воздух. Было видно, что он голоден, и запах крови только что зарезанного ягненка возбуждает его больше, чем аромат готовящейся в котелке ячменной похлебки.
Моряки вылили килик крови на нос корабля и по знаку Одиссея начали ставить парус. Царь Итаки принес Гектору щит и бронзовый нож. Тот полоснул себя по запястью, капли застучали по вогнутой стороне щита. Ахилл сделал то же самое. Потом они смешали кровь, и по очереди выпили через край.
Одиссей стоял у борта, глядя на пенящуюся воду, и думал о том, как легко простодушие покупается на искренность. Человек-талисман был с ними, и теперь Приам не сможет отказаться от похода.
12.
В этот день у Артура была причина выпить. Он нашел тайник под полом небольшого дворика в юго-западной части дворца. Лестница. Крошечный парапет. Куст акации, разворотивший корнями плитки. Кирка сама соскочила с руки рабочего, точно ее магнитом потянуло.
И на тебе — углубление на полштыка, выложенное свинцовыми брусками, а на дне две статуэтки из кости — богини со змеями. Археолог разложил находки на полотняном мешке. Вероятнее всего, они принадлежали жрице, чьи покои выходили в сад, и Эванс назвал их "тайник Кассандры". Он не спешил оповещать Шлимана. Ему хотелось иметь на раскопе что-то свое, сокровенное, чего не касались жадные руки Генриха-эфенди.
Не тут-то было. Немец, точно почуяв, примчался, не дожидаясь вечернего доклада Артура. Чтобы скрыть досаду, Эванс зашел к себе в палатку, налил и осушил подряд два стакана виски, слушая, как за матерчатой стеной раздается визгливый голос патрона.
— Вам следует поднять все плитки двора! Я уверен, там есть что-то еще!
Возражать не имело смысла, и археолог махнул рукой, приказывая рабочим начинать. Кирки ударили дружно. Артур болезненно скривился, не желая наблюдать за происходящим. Следовало хотя бы зарисовать площадку, обмерить, нанести на план…
— Вот! Что я говорил! — послышался над самым ухом торжествующий голос Шлимана. — Интуиция меня никогда не подводит! Да бросьте же лопаты, олухи! Что это, Эванс? Золото? Я вас спрашиваю!
Англичанин нехотя обернулся. Черт возьми, этот неуч как всегда оказался прав! Надо было вскрывать площадку. Под ней глубже тайника на пару штыков прямо в забутовке фундамента глазам предстала продолговатая узкая камера. Вернее, могила, поскольку на дне лежали кости, а среди них тускло поблескивали засыпанные землей украшения.
— Осторожно! Осторожно! Не хватайте руками. — Артур сам спрыгнул вниз и стал кисточкой стряхивать грязь с великолепного очелья из золотых пластинок в виде колокольчиков.
По обеим сторонам черепа шли длинные подвески, шею украшала большая пектораль из соединенных рядами цепей. Кости, без сомнения, принадлежали женщине, и женщине знатной.
— Мы нашли останки Елены Прекрасной, — безапелляционно заявил Шлиман. — Надо все сфотографировать и отвезти ко мне на виллу чистить.
Против этого Артур ничего не имел. Но экспрессивный Генрих мгновенно передумал, едва заметив на гребне силуэт жены.
— Софи! Великолепно! Фотограф уже здесь?
Пожилой грек с обвисшими усами-удочками уже устанавливал трехногий аппарат. Ему нелегко было поймать в фокус открытую могилу, и он досадовал на крикливого немца.
— Все не так! Все отменить! — Генрих тоже соскочил в раскоп и без всякого почтения к костям стал стягивать с черепа диадему из золотых колокольчиков. — Тащите воду! — Распоряжался он. — Почему эти бляшки такие тонкие? Да это всего лишь фольга! — Шлиман с силой поболтал в поднесенном ведре очельем, потом та же участь постигла ожерелье и браслеты. — Софи, иди сюда. Ты будешь первая, кто примерит драгоценности Елены. Эванс, помогите ей. Фотограф, внимание!
Молодая женщина отшатнулась.
— Генрих, нет. — Впервые она осмелилась возражать мужу. — Я не могу, мне страшно.
Мадам Шлиман попыталась защитить руками голову, но грозный супруг уже влез наверх и сам укреплял на ее волосах дивной красоты очелье, поправлял подвески, застегивал на шее ожерелье. Последнее показалось Софи настолько тяжелым, что она схватилась за горло.
— Постойте, Генрих. Ваша супруга права, — попытался вмешаться Артур. — Старое золото — не игрушки. Вы видите, оно тонкое. Так чеканили специально для погребений. Вы хотите обрядить жену в покойницкий наряд?
Шлиман раздраженно дернул плечом.
— Пустое. У нее всегда от волнения начинается удушье. Ну же, милая, взбодрись! Ты позируешь в короне прекраснейшей из женщин древности.
Старый фотограф осуждающе покачал головой и нажал на черную резиновую грушку. В этот момент ноги Софи ощутили слабый толчок. Он сопровождался долгим протяжным гулом где-то в глубине земли.
Эванс поздновато заметил по углам площадки четыре необычно больших бычьих черепа. Сейчас над поверхностью торчали только вилообразные рога да мощные теменные кости гигантов. Страшно было вообразить, каковы действительные размеры животных, погребенных в забутовке вместе с хозяйкой драгоценностей.
Толчок повторился, вздыбив фундамент, где покоились кости. Затем еще и еще раз. Рев не прекращался, точно в недрах острова и правда бесновалось стадо детей Посейдона. "Быками очарован трясущий землю", — вспомнил Артур гомеровские строки. Длинная расщелина наискось побежала по всему раскопу. Рабочие с криками ринулись в разные стороны.
Шлиман проворно выскочил из камеры, пронесся по осыпающемуся гребню отвала, бросился наперерез испуганной лошади, вскочил в коляску, овладел вожжами и… пустил кобылу прочь от эпицентра землетрясения. Оглушенная ударами, перепачканная пылью Софи сидела на дне камеры и зажимала ладонями уши. Эванс схватил ее за руку.
— Скорее, скорее! Лезьте наверх!
Едва ли она понимала его слова. Едва ли даже слышала. Но последовала за ним безропотно, как за старшим. Вместе они миновали главную площадь дворца, осевой коридор, остатки мегарона. Две красные колонны, зубьями торчавшие у лестницы, рухнули, крошась. Артур вдруг необыкновенно ясно представил, что здесь было во времена великих землетрясений, когда стены дворцов рвались, как бумага.
Выбежав за пределы раскопа, Эванс остановился в чахлой рощице олив, где трясло поменьше. Софи опустилась на землю, но, едва переведя дух, спутник снова потащил ее за руку. Она подчинилась, признав его право распоряжаться. Он шестым чувством ощутил, на что сейчас может рассчитывать, и, не убоявшись утробного рокота под ногами, поволок мадам Шлиман через маковое поле к одинокому пастушьему домику.
Там Артур притиснул трепещущую Софи в углу. Чужую жену — свою любовницу. Она отдалась ему сразу. Ей даже не пришло в голову возражать.
Потом Артур испытал стыд за несдержанность и даже отвернулся. А Софи продолжала смотреть на него с прежним доверием и приняла случившееся как само собой разумеющееся. Они расстались у хижины. Толчков больше не было слышно. Женщина побрела прочь, волоча за собой синюю турецкую шаль, и Артур видел, как тяжелый узорчатый шелк сминает головки маков.