– А ты... – начало было она.
– А я, – предупредил он ее вопрос, – охочусь на них.
Песня «10 000 маньяков» отгремела, и бум-бокс тут же огласил угасающий день новой. На этот раз Ники не узнал группу, но пульсирующий ритм был ему знаком. Певец кричал что-то про горящие постели.
Тем временем Луэнн положила книгу и потянулась.
«Ну, давай, – подумал Ники. – Вставай и уходи. Давай же. Пока можно».
Но вместо этого она растянулась на покрывале, руки за голову, и уставилась в темнеющее небо, слушая музыку. Может, первой звезды дожидается.
Желание загадать.
Ее собственный огонь горел ярче любой звезды. В такт ее мыслям он то вспыхивал, то затухал снова.
Притягивая уродов.
Ники стиснул кулаки. Усилием воли заставил себя смотреть в другую сторону. Но и с закрытыми глазами от огня некуда было деваться. Его жар согревал Ники даже на расстоянии, словно он бок о бок лежал рядом с ней на покрывале. Его пульс участился, вторя биению ее сердца.
То же самое чувствуют и уроды. Этого они хотят больше всего на свете, этого жаждут, этим живут. Но этого-то они и не получат, он им не даст.
Искры жизни.
Священного огня.
Он больше не мог отворачиваться. Ему просто необходимо было увидеть, хотя бы один раз, как горит, пылает ее огонь...
Открыв глаза, он увидел, что парк Фитцгенри накрыли сумерки. А среди их расплывчатых теней праздничным костром сияла Луэнн.
– В каком смысле – охотишься? – спросила она.
– Я их убиваю, – ответил Ники.
– Но...
– Понимаешь, они не люди. Просто похожи на нас, только лица у них сидят криво и в телах им неудобно, как в новом костюме или в слишком большой одежде.
И он потянул за ворот данной ему взаймы рубахи. Она смотрела на него, не говоря ни слова, прежняя улыбка исчезла бесследно. В глазах поселился страх.
«Ну, все, – подумал он. – Добился своего, теперь вставай и уходи».
Но, раз начав, он уже не мог остановиться. Все, что накопилось в его душе за долгие годы одинокой охоты, неудержимо рвалось наружу.
– Они выходят на улицы ночью, – говорил он. – В темноте их трудно отличить от обычных людей. Когда слышишь их шаркающую походку, можно подумать, что это плетется какой-нибудь пьяница или немощная старуха кошелочница, но никак не чудовище. Они – уроды, их пища – огонь, который делает нас людьми.
– Ка... какой еще огонь?
Он коснулся рукой груди.
– Который у нас вот здесь, – пояснил он. – И сильнее всего их тянет к тем, чье пламя горит особенно ярко, – добавил он. – Как у тебя.
Она отодвинулась от стола вместе со стулом, явно готовясь вскочить и бежать, куда глаза глядят. И тут до нее дошло, что бежать-то некуда. Едва она это поняла, как страх, поселившийся в ее глазах еще прежде, превратился в панический, обездвиживающий ужас. Что бы она ни сделала, он все равно доберется до нее первым.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он. – Если бы кто-нибудь пришел ко мне с такой историей еще до того, как я... узнал про них...
(«Мама! Папа! – звала его дочь. – Чудовища хотят меня утащить!»
Он успокоил ее тогда. Показал, что в шкафу никого нет. А про окно и пожарную лестницу за ним даже не подумал. Ему и в голову не пришло, что уроды залезут по ней и возьмут обеих, его жену и дочь, когда он будет на работе.
Правда, тогда он еще ничего о них не знал. )
Он уставился в стол, откашлялся. Когда он снова поднял на нее взгляд, боль в его глазах могла сравниться разве что с ее ужасом.
– Если бы кто-нибудь пришел с такой историей ко мне, – продолжал он, – я бы тоже решил, что его надо запереть в психушке, в камере с обитыми войлоком стенами, и ключ подальше запрятать. Но теперь я так не думаю. Потому что вижу их. Узнаю на улицах. Стоит один раз убедиться, что они существуют, и никогда больше не усомнишься.
И не забудешь.
– И ты... ты просто убиваешь этих людей? – спросила она.
Голос ее был еле слышен, почти сошел на шепот. Одна и та же мысль беспрестанно вертелась в голове. Остального она просто не слышала.
– Я же тебе объясняю, они не люди, – начал было он, но тут же в отчаянии покачал головой.
Что толку? На что он вообще надеялся, затевая этот разговор? Что она скажет: «Ой, какой ты молодец, я хочу тебе помогать! Давай кол подержу осиновый, пока ты ешь. Еще чесночку во второе, дорогой?»
Только они не вампиры. Он не знал, что они такое, но был уверен, что они опасны.
Уроды.
– Они обо мне тоже знают, – продолжал он. – Сколько лет я охочусь за ними, столько и они охотятся за мной, только я слишком быстро бегаю, им не угнаться. Но рано или поздно я сделаю ошибку, и тогда они меня поймают. Или копы запрут меня в камеру, где я не протяну и ночи. Уроды тут же пронюхают и явятся всей компанией, не успеешь оглянуться...
Он умолк.
Ее нижняя губа дрожала. Глаза были напуганные, как у зверька, который попал в ловушку и видит, как к нему приближается охотник.
– Ладно, пойду я, – сказал он.
Притворяясь, будто не заметил выражения недоверчивого облегчения, промелькнувшего в ее глазах, он встал из-за стола. Подошел к балконной двери, задержался возле нее на мгновение.
– Я не хотел тебя пугать, – сказал он.
– Я... ты...
Он покачал головой:
– Не надо было мне сюда приходить.
– Я...
Она по-прежнему не могла и двух слов связать. Не верила, что в живых осталась. Ему было не по себе оттого, что он так ее расстроил, но, в конце концов, может, оно и к лучшему. Не станет в следующий раз кого попало домой приводить. Может, и уроды ее не найдут.
– Ты все-таки подумай о том, что я тебе сказал, – добавил он, открывая дверь. – Что если я прав?
С этими словами он шагнул за порог и плотно закрыл дверь.
Когда ему было нужно, он двигался очень быстро, это помогало ему выживать. Пока она подошла к окну и выглянула наружу, он уже спустился с лестницы, перешел улицу и свернул в темную подворотню между рестораном для яппи и книжным магазином – оба были уже закрыты. Оттуда ему было хорошо видно, как она оглядывает улицу, высматривая его.
Зато она его не видела.
«Вот и дальше пусть так будет», – решил он.
Он вылез из кустов, маска его лица странно подергивалась и плыла в неверном свете. Луэнн как раз крутила ручку настройки своего бум-бокса, перебирая каналы. Она не видела его до тех пор, пока он не оказался прямо у нее за спиной. Тут она обернулась, и вся кровь отлила у нее от лица. Пытаясь бежать, она опрокинулась на спину и застыла в таком положении, не в силах ни оторвать от него взгляд, ни вскрикнуть. Он рванулся вперед...
Но Ники оказался быстрее. Охотничий нож, который он носил в ножнах под рубашкой, сам прыгнул ему в руку, заточенный край лезвия тускло блеснул. Он схватил урода за ворот и рванул на себя. Не успел тот и пальцем шевельнуть, как Ники по самую рукоятку вогнал лезвие ему в живот и одним движением выпустил кишки. Хлынула кровь, заливая обоих.
Он слышал визг Луэнн. Чувствовал, как бьется в предсмертных судорогах урод. На губах было солоно от его крови. Но мысли его были далеко, память перенесла его за годы и километры отсюда, в крохотную квартирку, где остались лежать его жена и дочка, умерщвленные уродами, которые, как говорила малышка, жили в шкафу ее комнаты...
Урод выскользнул из его хватки и растянулся на траве. Ники бросил нож. Посмотрел на Луэнн, точно впервые заметил ее присутствие. Она стояла на коленях, уставившись на него и убитого им урода так, словно перед ней были два инопланетянина.
– Он... его лицо... он...
Говорила она с трудом.
– Я больше не могу, – сказал Ники.
Он был опустошен. Внутри все как будто онемело. Похоже, годы охоты на уродов погасили его собственное пламя.
Вдалеке завыла сирена. Значит, кто-то видел, что здесь произошло. Наверняка добропорядочный какой-нибудь, бродяги в чужие дела не вмешиваются, что бы ни случилось.
– Вот и конец, – сказал Ники.
Он опустился на землю рядом с трупом урода и стал ждать прибытия полиции.
– Вот и все, кончилась моя охота.
Прошли почти сутки, но Луэнн так и не оправилась от потрясения.
Кое-как вырвавшись из-под перекрестного огня вопросов полиции и журналистов, она обнаружила, что одиночество не приносит желанного облегчения. Лицо человека, который напал на нее, по-прежнему стояло перед глазами. В самом ли деле оно ерзало, как неплотно прилегающая маска, или это ее воображение, введенное в заблуждение неверным сумеречным светом и подогретое рассказами Ники, сыграло с ней злую шутку?
Обычно я стараюсь не выходить из состояния замешательства, а все из-за выражения, которое оно придает моему лицу.
Джонни Депп
Декабрь выдался на редкость холодный, таких морозов не помнили с начала века, когда впервые стали вести регулярные наблюдения за погодой, но, как подумала Джилли, в ледниковую эпоху плейстоцена наверняка бывало и похуже. Истинная правда, только легче от этого не становилось, ведь вокруг по-прежнему бушевала злая морозная ночь. Ледяной, как в Арктике, ветер завывал в тоннелях улиц в Катакомбах. Он заставлял пускаться в безумный пляс снеговые вихри, так что порой из-за них нельзя было различить дороги, наметал вдоль стен заброшенных домов сугробы, хоронил брошенные машины.
Джилли чувствовала себя неуклюже, как укутанный заботливой мамашей ребенок: на ней были сапоги, парка, под джинсами еще одни штаны, шерстяная шапчонка надвинута на самый нос, длиннющий шарф раз пятьдесят обмотан вокруг шеи, так что только глаза выглядывали из узкой щели в шерстяном коконе. Голову она по-черепашьи втянула в плечи, пытаясь спрятать шею в недрах парки, руки в перчатках засунула в карманы.
Но и это не помогало. Ветер пронизывал ее насквозь с такой легкостью, как будто на ней вообще ничего не было, и чем дольше она лезла по сугробам, тем больше замерзала. Грейс-стрит и Уильям-сон-стрит уже сверкали ярко-синими и янтарными огнями снегоуборочных машин, точно во время карнавала, – там борьба со стихией шла полным ходом, а здесь, в Катакомбах, белый покров будет лежать, пока не растает сам собой. Одинокие цепочки человеческих следов, оставленные бездомными и прочими отщепенцами, которые ходили по своим делам, были единственным признаком жизни в этом забытом богом месте, однако и их заметало прямо на глазах.
Да, в такую ночь только глупец или тот, у кого совсем нет выбора, отважится высунуть нос на улицу. Джилли относила себя к последним, однако Джорди, провожая ее из дома, недвусмысленно намекнул на ее принадлежность к первой категории.
– Джилли, не сходи с ума, – заявил он. – Посмотри, что на улице-то делается.
– Я должна пойти. Это важно.
– Для тебя и пингвинов, ни для кого больше.
И все же она пошла. Наступал канун зимнего солнцестояния, ровно год с тех пор, как геммины покинули город, и потому она считала, что от нее не зависит, идти или нет. Снег, метель или камни с неба, а она должна быть в Катакомбах сегодня вечером. То, что гнало ее из теплой студии в тот вечер, по словам профессора Дейпла, в старину называли долгом чести: хочешь не хочешь, а платить надо.
Поэтому она оставила Джорди в своей студии, где он сидел на раскладной кровати и развлекался новым коуплендовским свистком в окружении находящихся в разной стадии готовности картин и прочего живописного беспорядка, а сама шагнула во вьюжную ночь.
Она остановилась, только поравнявшись с переулком, который тянулся вдоль южной стены дома Кларка. Свернув в него, она повернулась к ветру спиной и под подозрительными взглядами заметенных снегом горгулий, нахохлившихся на карнизах, опустила шарф и оглядела переулок из конца в конец. Она уже видела Бейб, как та стоит, небрежно привалившись к старому «бьюику», – вон он и сейчас на том же месте, – черные лосины и видавшая виды футболка выглядывают из-под плаща, Мартинсы чернеют на свежевыпавшем снегу. Она почти слышала, как геммины хрипловатыми голосами выводят странную песню на мотив модного тогда рэпа.