— Он поразил дракона и спас красну девицу, — разъяснила она. — Да охранит он тебя, моя дорогая. Ты ведь, кажется, приехала сюда ради замужества?
— Надеемся, что так, — ответил Глеб. — Однако ты же понимаешь, Ольга Борисовна, подготовка к помолвке займет несколько дней, а потом еще приготовления к свадьбе. Но прежде всего госпожа устала — путешествие было долгим и трудным…
— Ясно, что устала, Глеб. Как же иначе? И наверняка проголодалась. Пойду погляжу, горяч ли суп. Ступайте на кухню, как только сможете. Я имею в виду — оба.
— Что до меня, я должен уйти не задерживаясь, — сказал он. — Сама знаешь, в такую пору торговец должен стеречь свои товары как коршун, если надеется хоть на какую-то выгоду за все свои труды…
Женщина торопливо вышла, а за ней, по знаку Глеба, и провожатые. На мгновение Свобода осталась с ним наедине. Света в комнатке было мало — единственное оконце затягивал мутный пузырь. И сколько ни напрягалась Свобода, лица Глеба было толком не прочитать.
— Ты не успеешь увидеть Игоря Олеговича сегодня? — тихо спросила она.
— Боюсь, что нет, — ответил он со вздохом. — Он очень занят. Он же не просто важный господин, чей голос весом в народном собрании. Пока здесь весь флот со всеми иноземцами, ему приходится не только доглядывать за поставками, но и лезть в политику, строить долгосрочные планы… — Необычное дело: сегодня Глеб выражался очень неуклюже. — Я передам ему, что мы прибыли, и надеюсь, что завтра он меня примет. Выберем время для вашей встречи, а затем… затем я буду молиться за счастливый ее исход.
— Ты же говорил, что уверен…
— Нет, я говорил лишь, что все как будто складывается благоприятно. Он выразил интерес. Я хорошо знаю его самого и его обстоятельства. Но как можно ждать от меня прямых обещаний?
Она вздохнула в свой черед.
— Все верно. Ты говорил, что в самом крайнем случае сумеешь найти кого-нибудь еще с достатком чуть пониже.
Он потупил глаза, словно вглядываясь в камышовый пол.
— В общем-то, в этом нет особой нужды. Мы же старые друзья, ты и я, правда? Я мог бы… заботиться о тебе гораздо более, чем ты до сих пор разрешала.
— Ты всегда был очень-очень добр ко мне, — ответила она мягко. — Твоей жене повезло, что она нашла такого мужа.
— Я лучше пойду, — пробормотал он. — Соберу всех своих, размещу их на жительство, товары на хранение, ну а потом… Завтра, как только смогу, загляну сюда, поведаю тебе новости. А пока храни тебя Господь, Свобода Володаровна…
Он поспешил прочь. Она постояла еще чуть-чуть, борясь с душевным смятением, однако взяла себя в руки и отправилась на кухню. Ольга налила ей миску наваристого мясного супа с луком и морковкой, предложила черного хлеба и вдоволь масла, а сама опустилась на скамью и принялась пустословить:
— Глеб Ильин так много рассказывал о тебе… С опаской, какой ее научили годы, Свобода постаралась направить разговор в приемлемое русло. Что именно умудрился Глеб разболтать? Утешительно было узнать, что он и тут оказался осмотрительным, как всегда. Он представил ее вдовой без малолетних детей, которой при всем желании не найти нового мужа в ее дальней дикой округе. Из чистого сострадания, в расчете на будущую благосклонность небес, он-де предложил ее руку портовому посреднику Игорю Олеговичу, который и сам недавно овдовел, оставшись с несколькими ребятишками на руках. Мысль о повторном браке показалась Игорю заманчивой: если лесная жительница умна, она сумеет приспособиться к жизни в городе, а уж если она не лишена и других достоинств… После чего Глебу, по его словам, не оставалось ничего другого, как помочь Свободе обратить имущество, доставшееся ей по наследству, в деньги и приданое и при следующей поездке в Киев взять ее с собой.
— Ах ты моя малышка, моя бедняжка, — причитала Ольга, утирая слезы. — Ни деток на земле, ни мужчины, согласного взять в жены такую молодую и красивую? Как это могло случиться, не понимаю…
— Ко мне относились недружелюбно, — ответила Свобода, пожав плечами. — Пожалуйста, оставь, не хочу говорить об этом…
— Наверное, деревенские распри? Воистину, если люди всю жизнь варятся в собственном соку, они могут опротиветь друг другу. И к тому же на них давят языческие страхи. Может, оттого что тебе выпало столько печалей, они вообразили себе, что ты родилась под несчастливой звездой или что тебя сглазила какая-то ведьма? Но да пребудет с тобой милость Господня и да продлятся дни твои теперь в благоденствии…
Значит, Глеб не наврал, хоть и не сказал всей правды. Мастерство истинного торговца. Мимолетно Свобода задумалась, вновь оценивая этого человека. Они славно ладили друг с другом, он и она. Они могли бы и не ограничиться дружбой, если планы замужества рухнут. Пусть священники называют такую связь греховной. Купала Радостная с ними не согласилась бы — а ведь не исключается, что прежние боги и ныне не исчезли с лица земли… Но нет! Глеб уже седой. Ему осталось слишком недолго здравствовать, чтобы она могла позволить себе уязвить его жену, которой никогда и не видела. Уж ей-то, Свободе, ведомо, что значит утрата…
После еды Ольга вернулась к своим делам, а Свобода к себе в комнатку. Распаковала немудреные пожитки, определила каждой вещице свое место и задумалась: а дальше что? Прежде у нее всегда находилось какое-нибудь дело, хотя бы просто покрутить веретено. Но домашние дела остались далеко-далеко, как и прежний дом. А предаваться блаженной праздности, радоваться ей она не умела, не умела и засыпать при любом удобном случае, как водится у селян в редкие минуты безделья. Не пристало это дочери воеводы, как и супруге при достойных мужьях.
Ее снедало беспокойство. Она прошлась из угла в угол, бросилась на кровать, снова вскочила, зевнула, нахмурилась, опять принялась ходить. Может, помочь Ольге по хозяйству? Да нет, она же ведать не ведает, что в Киеве принято, а что нет. И не дай Бог, Игорю Олеговичу покажется, что его невеста уронила тем самым свое достоинство. Если из этого замужества вообще что-нибудь выйдет. На что он похож, ее будущий жених? Глеб заверял, что он хороший малый, но Глебу не дано увидеть мужчину женскими глазами, и то немногое, что он ухитрился выжать из себя, описывая внешность нареченного, для Свободы не значило по сути ничего.
Святой Георгий, тот, что на стене… Хоть бы жених оказался таким же сухопарым и большеглазым! Она опустилась перед картинкой на колени и попыталась испросить у святого благословения. Слова застряли в горле. Она исправно посещала службы, но по-настоящему набожной не была. А уж сегодня должного смирения от себя и вовсе не добиться…
Она ходила, ходила, и мало-помалу пришло, решение. Что обязывает ее сидеть безвылазно в этих стенах? Глеб предупреждал, чтоб она была настороже, но ведь ей случалось, и нередко, в одиночку бродить по лесам, не страшась ни волков, ни медведей, и с ней никогда не происходило ничего плохого. Однажды ей довелось остановить сорвавшуюся с привязи лошадь на всем скаку, в другой раз прибить бешеную собаку топором, и уж вовсе не забыть, как удалось вместе с соседями, укрывшись за городским палисадом, отразить набег печенегов. А сейчас она сидит взаперти, позволяя часам уплывать бесцельно, пренебрегая кипящей в Киеве жизнью с ее чудесами и новизной. И колокольнями, блистающими в вышине…
Решено! Церковь Святой Мудрости. Где, как не там, искать настроения для молитвы! Где, как не там, Господь услышит и придет на помощь…
Туда! Вне всякого сомнения, туда!
Накинув плащ, она быстро заколола его булавками, набросила платок и выскользнула из комнатки. Никто не вправе запретить ей поступать как нравится, и все-таки лучше уйти незамеченной. В главной комнате она миновала слугу, скорее всего раба, но тот глянул на нее тусклыми глазами и продолжал скрести и мыть плитки печи. Дверь отворилась и закрылась, улица подхватила и унесла ее.
Поначалу она брела куда глаза глядят, сперва застенчиво, потом преисполненная восторгом. Встречные не позволяли себе ни малейшей грубости. Какие-то молодые люди проводили ее усмешливыми взглядами, подталкивая друг друга, но это было скорее приятно, чем противно. Если кто-нибудь изредка задевал ее, то по чистой случайности и гораздо реже, чем на пути от реки. Народу на улицах поубавилось — солнце катилось к заходу. И наконец она заметила собор совершенно ясно и больше с дороги уже не сбивалась.
А когда Святая София предстала перед ней вблизи, у нее прямо-таки перехватило дух. По самой примерной оценке — шестьдесят шагов в ширину, не менее. Белые и бледно-зеленые стены и ниши, сводчатые входы, высокие стеклянные окна, а наверху десять куполов — шесть увенчаны крестами, четыре усыпаны звездами. Долго-долго она стояла и взирала на это диво не шевелясь, пока не набралась храбрости приблизиться к работникам, которые прилаживали что-то, чистили, украшали. Сердце забилось: а можно ли дальше, не запретно ли? Однако в собор и из собора входили и выходили как духовные лица, так и миряне. И Свобода тоже вошла.
Время будто исчезло, и ее понесло, как русалку под водой. Она и впрямь почти поверила, что сама утонула, обратившись в бесплотный призрак. Полумрак и безмолвие охватили ее, в окнах являлись красочные образы, образы взирали и с украшенных золотом стен… Этот странный суровый лик над головой — не кто иной, как Христос, владыка мира, в кольце апостолов, а за ним, великаншей из мелких камней, — Богоматерь, а еще… И тут из-за резной перегородки донесся глубокий стон, полились скорбные песнопения, а в выси зазвонили колокола во славу Бога-Отца… Она простерлась на каменных плитах.
Сознание мало-помалу вернулось к ней, но много-много позже. К тому времени собор обратился в пещеру, полную мрака, и она была в пещере одна, не считая нескольких священнослужителей и догорающих свечей. Куда подевался день? Осенив себя крестом, она поспешила к выходу.
Солнце закатилось. Небо еще хранило остатки синевы, но быстро темнело, а меж домов уже царили густые сумерки — лишь в окнах трепетали желтые огоньки. Не было видно почти ни души. Стук каблуков по камням, шелест юбок, даже дыхание отдавались в тишине эхом. На этом углу повернуть направо, на следующем налево… Нет, погоди-ка, а откуда взялся дом, где концы стропил заканчиваются резными головами? Такого она вообще никогда не видела… Неужели заблудилась? Она приостановилась, сделала глубокий вдох, выдох, криво усмехнулась: «Дура! В твои-то годы надо бы научиться запоминать дорогу…»
Огляделась: с одной стороны крыши почти сливаются с небом, на котором трепещут три звездочки, с другой занимается бледный свет — там восходит луна. Значит, справа запад, слева восток. Ее временное жилище — близ южной стены, следовательно, если держаться нужного направления, насколько позволят извитые улочки, рано или поздно к стене она выйдет. А потом можно постучаться в первый попавшийся дом и попросить точных указаний. Хотя, вне сомнения, Ольга поднимет переполох, и завтра Глеб не поскупится на упреки.
Тут Свобода горделиво выпрямилась: дочь воеводы Володара ругать себя не позволит, — и двинулась в путь, вымеряя каждый шаг и подобрав платье к коленям, чтобы не испачкать его в грязи и навозной жиже. Сумерки окончательно сгустились и перешли в ночь. Луна если и помогала, то совсем чуть-чуть, а по большей части по-прежнему пряталась за домами.
Из-за приоткрытой двери вырвался луч света, а вместе с ним чад, запахи кваса и стряпни, громкие голоса, лающий смех. Нахмурившись, она проскользнула мимо, держась как можно дальше от этой двери, — яснее ясного, там постоялый двор, где мужланы напиваются допьяна. Уж она навидалась таких мест, когда сопровождала в город одного из мужей. Ростислав, на беду, пристрастился к выпивке и возвращался к жене качаясь, смердя потом и перегаром…
За спиной загремели сапоги, все громче, все ближе. Она ускорила шаг. Но преследователь тоже поднажал и вскоре поравнялся с ней.
— Ха! — не то проворчал, не то прорычал он. — Мое почтение!..
Она с трудом разбирала, что он говорит. Потом они вышли на пятачок, освещенный луной, и он перестал быть просто назойливой тенью. Она не жаловалась на рост, а он оказался на голову выше ее и затмил собой высыпающие на западе звезды. Голова была выбрита, не считая свисающего справа чуба, под перебитым носом щетинились усы, а волосатую грудь и предплечья покрывали вытатуированные рисунки. Полурасстегнутая рубаха, широкие штаны, короткий плащ — все было заляпано пятнами и торчало колом. Нож на поясе мог потягаться размером с мечом, — иначе говоря, он носил оружие, в черте города запретное для всех, кроме княжеской дружины.
Демон! — мелькнула леденящая догадка, но Свобода тут же осекла себя: нет, варяг. Я слышала о них — скандинавы, да и русичи, что шляются по рекам наперекор ветрам и грозам… Она отвела глаза и попыталась идти своей дорогой, однако он схватил ее за руку и расхохотался:
— Ну-ну, куда торопишься? Вышла на ночь глядя поискать себе развлечений, вот я тебя и развлеку…
— Пусти меня! — вскрикнула она, стараясь вырваться.
В ответ он крутанул плененную руку. Острая боль пронзила плечо, она покачнулась, но он держал ее мертвой хваткой и не отпускал.
— Пошли! Вон в тот переулочек, тебе понравится… — От него разило так, что у нее перехватывало дыхание, и она давилась собственным криком. — Тише, ты! Никто все равно не придет… — Свободной рукой он стукнул ее по затылку. Голова дернулась, взорвалась гулом в ушах. Тем не менее Свобода ухитрилась, упершись каблуками, вскрикнуть опять. — Тише, не то… Ха-а-а!..
Варяг швырнул ее на булыжники. А когда к ней вернулось зрение, он оказался лицом к лицу с двумя другими мужчинами, взявшимися неизвестно откуда. Должно быть, они были на боковой улочке и услышали крик, подумала она, борясь с головокружением. Христос, Дажбог, Ярило, святой Георгий, помогите им помочь мне…
Варяг выхватил нож.
— Идите, куда шли, — прорычал он. — Кто вас звал? Идите, покуда целы…
Она окончательно удостоверилась, что он пьян и оттого вдвойне опасен. Из двух мужчин тот, что был меньше ростом, приблизился крадучись, как кошка, и сказал беззлобно:
— Лучше бы ты, друг, утихомирился малость… С этими словами мужчина предъявил собственный нож. Не нож, а ножик, годный для того, чтобы поесть или отрезать что-нибудь, а вовсе не для боя, — форменная щепочка по сравнению со страшным клинком варяга. Да и владелец ножика мало походил на воина — стройный, даже хрупкий, в отороченном мехом плаще и штанах, аккуратно заправленных в мягкие ботинки. Свободе не удалось бы разглядеть этого, не держи второй из двух мужчин фонарь, льющий свет лужицей на мостовую и кое-как освещающий их обоих. Варяг хищно осклабился.
— Благородный пащенок и слуга-калека! — усмехнулся он. — Вы еще будете мне указывать? Ну-ка улепетывайте, пока я не проверил, белые ли у вас кишки…
Второй мужчина опустил фонарь наземь и вытащил левой рукой свой нож, тоже маленький. Правой кисти у него не было, рука заканчивалась кожаным набалдашником, из которого торчал железный крюк. Не считая этого недостатка, он был мускулист, одет просто, но добротно.
— Мы вдвоем, — пригрозил он. — Ты один. Кадок сказал тебе уходить — уходи…
В отличие от стройного, калека говорил по-русски с грехом пополам.
— Два таракана! — завопил варяг. — Разрази меня Перун, слушать вас не желаю!..
Оружие насильника сверкнуло, как молния, он сделал длинный выпад. Стройный — по имени Кадок? — ловко уклонился, подставил варягу ногу, чуть подтолкнул, и тот обрушился на мостовую. Мужчина с крюком разразился хохотом. Варяг, взревев от ярости, поднялся и бросился к нему. Не тут-то было: крюк, заточенный, как стрела, вонзился в руку, вооруженную страшным ножом, пониже плеча, а собственный ножичек калеки ловко рубанул нападающего по запястью. Теперь варяг взвыл от боли, выпустив оружие, которое брякнулось на камни. Чем и воспользовался Кадок — подскочил пританцовывая, почти игриво ухватил противника за чуб, отсек это украшение напрочь и пригрозил осклабясь:
— В следующий раз отхвачу то, что между ног… Варяг, испуская истошные вопли, бросился наутек. Кадок присел на корточки подле Свободы.
— С тобой ничего не случилось, моя госпожа? Обопрись на меня. — Он помог ей подняться. Спутник Кадока наклонился, хотел подобрать выроненный варягом нож-меч, но услышал приказ: — Не трогай!.. — Кадок по-прежнему говорил по-русски, но это, наверное, ради Свободы. — Ни к чему, чтобы стража нашла у нас такую игрушку. Это будет похуже, чем если бы дурак тут же на месте и помер. Пойдем отсюда. Шум мог привлечь внимание, а уж без этого мы как-нибудь обойдемся. Идем, госпожа, идем…