— Благодарю вас. Все сходится с тем, что мне докладывали. Но человеку вашей проницательности, господин субпрефект, должно быть очевидно, что подобная жизнь указует на некие сверхъестественные силы, и…
Но тут в дверях выросла почтительно изогнувшаяся фигура.
— Войди и говори, — предложил Янь Тинко. Секретарь Цай Ли шагнул в комнату, низко поклонился и объявил:
— Нижайший просит у высоких сановников прощения за причиняемое беспокойство. Однако до него долетела весть, которая может оказаться для них интересной и даже спешной. Мудрец Ду Шань показался на западной дороге. Он направляется в селение. Не соизволит ли государь отдать какие-либо приказания на сей счет?
— Ну и ну, — пробормотал субпрефект. — Любопытное совпадение.
— Если только совпадение, — отозвался Цай Ли. Янь Тинко приподнял свои густые брови.
— Он что же, предвидел прибытие высокого гостя и его намерения?
— Для этого вовсе не требуется обладать таинственными способностями. Цель Дао — привести все сущее в гармоническое соответствие.
— Призвать ли мне его сюда или попросить обождать, пока государю не будет угодно встретиться с ним?
— Ни то ни другое. Я сам сойду к нему, хоть мне и горько прерывать столь занимательную беседу. — Заметив удивленный взгляд хозяина, Цай Ли добавил: — В противном случае мне пришлось бы искать встречи с ним в его обиталище. Выкажем ему уважение, раз он достоин того.
Сановник встал с подушек, шелестя шелком и парчой, и вышел. Янь Тинко последовал за ним. Конюший поспешил созвать подобающую свиту, отправив ее вослед начальникам. Выйдя из ворот, процессия начала спускаться по склону достойной поступью.
Занимался ветер. Он с гулом летел с севера, остужая воздух и погоняя перед собой стада туч, — их тени бежали по полям, будто серпы в проворных руках. Пронеслась стая ворон, перекрывшая своим карканьем людские голоса.
Вокруг колодца толпился народ. Здесь собрались все, кто не был занят на пашнях: торговцы, ремесленники, их жены и дети, престарелые и недужные. Тут же толклись прибывшие с инспектором воины, снедаемые любопытством. В центре внимания был мужчина с крупной, мощной фигурой в простой синей одежде — такой же стеганой куртке и штанах, как у любого окрестного земледельца. Ноги были босы, на них бугрились мозоли. Голова его также была не покрыта; черные пряди, выбившиеся из затылочного узла, трепетали на ветру. Широкое лицо с приплюснутым носом обветрилось до черноты. Рядом с ним стоял молодой человек, одетый столь же скромно. А мужчина, прислонив свой посох к кладке колодца, посадил на плечо крохотную девчушку.
— Ну что, малышка? — смеялся он, щекоча дитя под подбородком. — Хочешь покататься на своей старой лошадке? Ах ты, бесстыдная попрошайка!
Девочка жмурилась и хихикала.
— Благословите ее, учитель, — попросила мать девочки.
— Да она сама — благословение! — отвечал тот. — Она еще не покидала Врат Покоя, к которым мудрые люди надеются когда-нибудь вернуться. Что не мешает тебе мечтать о леденцах, а, сестренка?
— По-твоему, детство лучше старости? — продребезжал старик с жидкой седой бороденкой, согбенные плечи которого уже не могли распрямиться от груза лет.
— Ты просишь от меня поучений, когда мое бедное горло пересохло от дорожной пыли? — добродушно ответствовал новоприбывший. — Нет, уж будьте добры, сперва одну-две-три чашечки винца. Никаких излишеств, даже в самоограничении.
— Дорогу! — провозгласил конюший. — Дорогу государю Цай Ли, посланцу императора из Чананя, и начальнику области Янь Тинко!
Голоса умолкли, люди расступились. Девочка, испугавшись, захныкала и потянулась к матери. Мужчина вернул баловницу и поклонился двум облаченным в парчовые халаты мужам — с уважением, но нисколько не униженно.
— Это и есть наш мудрец Ду Шань, господин инспектор, — сказал субпрефект.
— Расходитесь! — объявил конюший простолюдинам. — Дело государственной важности!
— Они могут слушать, если пожелают, — мягко прервал его Цай Ли.
— Их смрад не должен оскорблять ноздри государя, — провозгласил конюший; толпа с шарканьем отодвинулась, разбилась на группки и с любопытством глазела, что же будет дальше.
— Не вернуться ли нам в дом? — предложил Янь Тинко. — Сегодня тебе оказана великая честь, Ду Шань.
— Нижайше благодарю, — отвечал тот, — но мы убоги, неумыты и вообще недостойны посетить благородный дом. — Голос его был низок, в нем не хватало столичного лоска, но его речь никак нельзя было назвать бескультурной. И в голосе, и в глубине глаз будто таился смешок. — Могу я позволить себе вольность представить своих учеников Чи, Вэя и Ма?
Трое юношей простерлись перед сановниками ниц и лежали, пока учитель не подал им недвусмысленный знак встать.
— Они могут присоединиться к нам, — предложил Янь Тинко.
Субпрефекту не удалось до конца скрыть свою брезгливость. Заметил ли это Ду Шань? Он обратился к Цай Ли:
— Быть может, господин не погнушается изложить свое дело немедля? Тогда можно будет судить, не станет ли наша беседа пустой тратой его времени.
— Надеюсь, нет, господин мудрец, ибо я растратил оного уже немало, — улыбнулся инспектор. Он обернулся к местному владетелю, своему секретарю и остальным, слышавшим разговор и немало изумленным его оборотом. — Ду Шань прав. Он же уберег меня от несомненно трудного пути к его отшельнической келье.
— Простое стечение обстоятельств, — отозвался Ду Шань. — И не требуется быть провидцем, чтобы догадаться о цели вашей поездки.
— Возрадуйся, — продолжал Цай Ли, — молва о тебе достигла августейших ушей самого императора. Он повелел мне отыскать тебя и доставить в Чанань, дабы вся Поднебесная могла пожать плоды твоей мудрости.
Ученики испуганно охнули, но сумели кое-как удержаться, чтобы не пасть ниц снова. Ду Шань сохранил внешнюю невозмутимость.
— У Сына Небес наверняка советников без счета.
— Это так, но он не удовлетворен ими. Как сказано, тысяча мышей не заменит одного тигра.
— Вероятно, господин не совсем справедлив к советникам и министрам. Их задачи безмерны, и не моему ничтожному разуму их постигнуть.
— Твоя скромность похвальна и говорит о силе твоего духа.
— Нет, — покачал головой Ду Шань, — я глупец и невежда. Разве осмелюсь я хоть одним глазком взглянуть на императорский трон?
— Не клевещи на себя, — сказал Цай Ли с легкой ноткой нетерпения. — Нельзя прожить столь долгий век, не достигнув высот мудрости и не набравшись опыта. Более того, ты раздумывал над тем, что видел, и извлек из этого ценные уроки. Ду Шань позволил себе усмехнуться, будто в разговоре равного с равным.
— Если я чему и научился, то лишь тому, что разум и познания сами по себе стоят немногого. Вне прозрений, не укладывающихся в слова и образы обычного мира, разум служит главным образом как поставщик самых убедительных доводов в пользу того, что мы намерены сделать так или иначе.
Янь Тинко не смог сдержаться и вклинился в беседу:
— Давай не кобенься! Ты не аскет, а император вознаграждает за добрую службу с императорской щедростью.
Манеры Ду Шаня быстро изменились, словно он стал учителем, чей ученик соображает туговато.
— Во время своих странствий я навестил и Чанань. Прийти ко двору я, разумеется, не мог, но бывал во дворцах вельмож. Государи мои, там слишком много стен. Один покой отгорожен от другого, а когда в сумерках на башнях проговорят барабаны, ворота закрываются для всех, кроме самых высоких особ. В горах же можно беспрепятственно бродить под усыпанным звездами небом.
— Для ступившего на Путь не должно быть разницы между одним местом и другим, — заметил Цай Ли.
— Государю хорошо ведома «Книга Пути и Добродетели»[7], — склонил голову Ду Шань. — Однако я — бредущий ощупью слепец, который вечно будет натыкаться на стены.
Цай Ли напряженно выпрямился.
— Сдается мне, ты ищешь доводы, дабы уклониться от долга, который кажется тебе обременительным. Зачем же ты берешься проповедовать, если печешься о людях столь мало, что не хочешь поделиться своими мыслями с целью помочь им?
— Людям не поможешь, — негромкие слова Ду Шаня перекрыли посвист ветра. — Только они сами могут одолеть свои беды, и отыскать Путь каждый может лишь самостоятельно.
Голос Цай Ли обрел жесткость и остроту, как неторопливо извлеченный из ножен клинок:
— Значит, ты отвергаешь милость императора?
— Многие императоры пришли и ушли. Многим еще предстоит. — Ду Шань указал в пространство. — Взгляните на летящую по ветру пыль. Некогда и она была живым телом. Лишь Дао пребудет вовеки.
— Ты рискуешь… рискуешь быть наказанным, господин мудрец.
Ду Шань вдруг расхохотался, по-крестьянски хлопая себя руками по ляжкам.
— И голова, снятая с плеч, согласится на роль советника? — Он столь же стремительно успокоился. — Государь, я вовсе не желал проявлять непочтения. Я лишь сказал, что не гожусь для трудов, которые вы мне уготовили, я недостоин их. Возьмите меня с собой — вскоре убедитесь в этом сами. Не стоит тратить на меня драгоценное время Единственного.
Цай Ли вздохнул. Янь Тинко, пристально следивший за инспектором, чуточку расслабился.
— Плут, — с сожалением сказал инспектор. — Ты используешь Книгу — как там сказано? — «Как вода, мягкая и уступчивая, точит самый твердый камень…»
Ду Шань поклонился:
— Не лучше ли сказать, что поток течет к своей цели, а глупая скала стоит, где стояла?
Теперь Цай Ли заговорил с ним как с равным:
— Если ты не пойдешь — что ж, так тому и быть. Прости, но мне придется доложить, что ты оказался… досадной ошибкой.
Ду Шань чуть не ухмыльнулся.
— Весьма проницательное замечание. — Он обернулся к субпрефекту. — Вот видите, господин, мне вовсе незачем затаптывать ваши прекрасные циновки. Лучше мы с учениками тотчас же избавим вас от своего присутствия.
— Прекрасно, — холодно отозвался Янь Тинко. Инспектор бросил на него осуждающий взгляд, вновь повернулся к Ду Шаню и спросил, слегка волнуясь:
— И все же, господин мудрец, ты можешь похвалиться едва ли не самым долгим веком из всех людей — но возраст на тебе ничуть не сказался. Хоть это ты можешь мне объяснить?
Ду Шань помрачнел. Со стороны могло показаться, что в голосе его прозвучала жалость к самому себе:
— Меня вечно об этом спрашивают.
— И?..
— И я никогда не даю внятного ответа, ибо не способен.
— Но ты наверняка знаешь его.
— Я уже сказал, что не знаю, но люди настаивают все равно… — Ду Шань вроде бы стряхнул с себя грусть. — Рассказывают, что в саду Си Ванму, Матери Царей Запада, растут волшебные персики и те, кому она позволит их отведать, становятся бессмертными.
Цай Ли долго-долго смотрел на него, прежде чем чуть слышно ответил:
— Как угодно, господин мудрец. — Зрители затаили дыхание и один за другим отступили подальше. Инспектор отвесил поклон. — Отбываю, преисполненный благоговения.
Ду Шань ответил ему столь же почтительным поклоном.
— Приветствуйте императора. Он заслуживает сочувствия. Янь Тинко прокашлялся, замялся, потом, повинуясь жесту сановника, последовал за ним на холм, к дому. Свита двинулась следом. Простолюдины почтительно склонили головы, сложив ладони перед грудью, и тихо разошлись, стремясь укрыться за стенами домов. Ду Шань с послушниками остались у колодца в одиночестве. Молчание нарушал лишь вой ветра над кровлями. Тени облаков бежали по земле. Ду Шань взял свой посох.
— Пошли.
— Куда, учитель? — отважился спросить Чи.
— В свое убежище. А после… — На мгновение лицо Ду Шаня передернулось, словно от боли. — Не знаю. Куда-нибудь. Пожалуй, в западные горы.
— Вы боитесь возмездия, учитель? — спросил Вэй.
— Нет-нет, я верю слову этого вельможи. Но лучше нам уйти. Ветер принес запах беды.
— Учитель знает, — сказал дерзкий Ма. — Должно быть, он много раз чуял этот запах за свои долгие годы. Вы действительно отведали персиков в саду Си Ванму?
Ду Шань негромко рассмеялся.
— Надо же было что-то ему сказать. Несомненно, мой рассказ пойдет вширь, возникнут байки о других, кто отведал тех же плодов. Ладно, мы будем уже далеко… — Дальше он говорил уже на ходу: — Я много раз предупреждал вас, молодцы, и предупреждаю снова. Я не одержим высоким духом, у меня нет секретов, которыми я мог бы поделиться. Я самая заурядная личность — не считая того, что неведомо почему мое тело остается юным. Я искал объяснений, но единственное, что понял: для подобных мне нет другого способа заработать на хлеб. Если вы готовы меня слушать, слушайте. Нет — ступайте прочь, благословляю вас. А пока что прибавим шагу.
— Но, учитель, вы же сказали, что бояться вам нечего, — возразил Ма.
— Я и не боюсь, — голос Ду Шаня обрел хрипловатую жесткость. — Вернее, боюсь стать свидетелем того, что, скорее всего, свершится с этими людьми, которых я люблю, но бессилен повлиять на их судьбу. Наступили жестокие времена. Остается искать уединения и истин Дао.
И они зашагали вперед, наперекор ветру.
Глава 3
СОБРАТ
1
У Клавдиева причала грузилось судно. Большое судно — круглое черное брюхо двухмачтового покорителя морей могло вместить, пожалуй, тонн пятьсот. Вызолоченный мостик, резные высокие дуги кормила, выполненного как лебединая голова и шея, говорили о богатстве хозяина. Луго подошел поближе. Дела вели его более или менее в сторону порта, вот он и решил сделать крюк и узнать, что творится на берегу. Это стало едва ли не главным его занятием — по возможности выяснять все, что творится в окружающем мире.
Грузчиками были рабы. Несмотря на прохладное утро, тела их лоснились, исходя паром. Разбившись попарно, они таскали через причал и по сходням на корабль тяжеленные амфоры. Ветерок с реки мешался с ароматами свежей смолы и их липкого пота. Надсмотрщик держался неподалеку, и Луго не мешкая направился к нему с расспросами.
— «Нереида», — отвечал тот, — направляется в Британию. Груз — вина, стекло, шелка и одни боги ведают, что еще. Капитан хочет успеть выйти в море с завтрашним приливом. Эй, ты! — Кнут впился в голую спину. Простой однохвостый кнут, даже без грузика на конце, но между лопатками и набедренной повязкой раба все же остался алый рубец. — Давай пошевеливайся!.. — Раб бросил на надсмотрщика безнадежный взгляд и засеменил за следующей ношей чуть побыстрее. — То и дело приходится их подгонять. Совсем обленились, все бы им сидеть да бездельничать. Еле-еле добьешься, чтобы делали самое необходимое. — Надсмотрщик вздохнул. — В наши никудышные времена можно положиться лишь на свободных людей, обратиться к ним в час нужды. Но не могут же все быть свободными…
— Удивительно, что это судно ходит по морю, — заметил Луго. — Разве оно не привлекает пиратов, как дохлятина — мух? Я слышал, саксонцы и скотты обратили побережье Арморики[8] в пустыню.
— Род Келия всегда был склонен к рискованным предприятиям, а сейчас, когда в море выходят считанные одиночки, плавание сулит огромную выгоду.
Луго кивнул, потрогал подбородок и пробормотал:
— Нынче морские разбойники предпочитают предаваться грабежам на суше. А на «Нереиде», конечно, кроме экипажа, будут воины. Если она и наткнется на несколько пиратских суденышек, скотты, скорее всего, не смогут забраться со своих обтянутых шкурами лодчонок на столь высокий борт. А будет добрый ветер — она саксонцам лишь кормой вильнет.
— Ты говоришь, как моряк. Но обличьем что-то на него не похож…
Глаза надсмотрщика недобро блеснули. Подозрительность стала в эти дни нормой. Перед ним стоял стройный молодой человек; узкое скуластое лицо, орлиный нос, чуть раскосые карие глаза; черные волосы, аккуратная бородка, подстриженная по моде; чистая белая туника, синий плащ с откинутым наголовником, добротные сандалии; в руках посох, хотя походка у незнакомца легкая и пружинистая.
— Да уж всякого повидал, — пожал плечами Луго. — Люблю потолковать с людьми, с тобой, например. — Он улыбнулся. — Спасибо, что удовлетворил мое любопытство, доброго тебе дня.