Нужно было уходить. К тому же, детям в лагере не нравилось. Они не играли с другими детьми, держались вместе с Игорем, капризничали, чего раньше почти не случалось.
Но уйти было… трудно. Игорю казалось, что всеобщее настроение передается ему, словно еще одна болезнь: жить мечтами было так легко…
На третий день Морозов в поисках новых звериных троп зашел далеко от лагеря. Затаившись и подкарауливая в густом подлеске молодую косулю, он услышал далекий рычащий звук, от которого все внутри задрожало.
Мотор.
Снова.
Игорь быстро вернулся в лагерь, нашел группу так называемых старейшин и рассказал им все. Возражения и дебаты слушать не стал. Разобрал шалаш, накормил детей и пошел на восток.
Он понимал: беженцам оставалось жить считанные дни.
Вместе с Игорем не пошел никто. Зато дети аж расцвели после ухода из лагеря.
На каждом большом привале Морозов ставил силки и, преодолевая слабость, ходил на охоту. Увы, безрезультатно. От голода спасала рыбалка. Но кончилась соль, что создало сразу две проблемы: консервировать запасы больше было нечем, несоленая еда вызывала отвращение. Где взять соль в природе, Игорь не представлял. Ста но вилось понятно, почему в средневековье белый минерал пользовался таким бешеным спросом.
Правда, у Игоря имелось, что предложить на обмен. Оставалось только найти тех, кто готов меняться…
Возможность подвернулась довольно скоро.
Вечером они вышли на окраину небольшого поселка. В крайнем доме горел свет, из трубы поднимался дым.
Игорь долго приглядывался к дому, пытаясь понять, насколько опасно будет контактировать с местными. Участок был ухожен, трава прокошена. На заднем дворе крякали утки. В небольшом загоне из свежеструганных досок топтался кабанчик.
Оценив обстановку, Морозов велел детям ждать, а сам пошел к дому. Стараясь сильно не шуметь, перебрался через ограду. От сырою вечернего воздуха сильно першило в горле. Душил едкий кашель, казалось, что грудь наполнена колючками.
— Па-а-ап… — донеслось из-за спины. Игорь вздрогнул, обернулся.
— Блин! Просил же подождать.
В горле запершило, Игорь закашлялся, плотно прикрыв рог рукой, чтобы не шуметь.
— Там страшно, — ответил за всех Коля.
Вся детская компания стояла у забора. Соваться в малознакомый дом с детьми Игорь не хотел. Слишком велик был риск…
Дверь распахнулась, и в грудь Морозову уперлась двустволка.
— Тихо… тихо… — сказал Игорь, давясь кашлем. — Спокойно…
— Что надо? — с акцентом спросил старик, щурясь.
Позади него замерла, прижав руки к груди, пожилая женщина.
— Я… — Игорь опять зашелся кашлем. Собрался с духом, проговорил: — Я не заразный, не подумайте. Я за солью зашел.
— За какой солью?
— За солью. За обыкновенной. Я просто мимо иду, с детьми… У нас соль закончилась.
— Дети? — Женщина подошла ближе.
Старик отодвинул Морозова к стене и покосился на ребятишек. Уточнил:
— Соль?
— Соль. Я поменяться могу… В мешке…
Дед снял мешок с плеча Игоря, протянул жене. Мотнул головой внутрь дома, мол, заходи.
— Tomas, lapsed…[8] — напряженно сказала женщина.
Старик сморщился, отмахнулся. Сделал пару шагов назад.
— Давай заходи, только без глупостей. Я стрелять умею.
Игорь зашел, держа исхудавшие руки на виду. Следом гуськом вошли и дети.
— Что ты тут делаешь? — спросил старик, запирая дверь. — Это эстонский поселок. Ваших тут нет.
— Просто мимо шел.
— Куда?
Игорь вздохнул.
— В Россию. Соль у меня кончилась. Поменяться хочу. Думал, у вас есть. Послушайте… — Игорь закашлялся. — Я… кхм… Мы пойдем отсюда, хорошо? Я не знал, что сюда нельзя.
— Все так говорят. Уже не первый раз. Эти ваши как тут обосновались…
— Беженцы?
— Не знаю. Я таких называю тунеядцы и бандиты. Мусор…
— Lapsed, — взволнованно повторила женщина.
— Ja! Ja! Ma tean! Ole vait![9] — рыкнул на нее старик и зло посмотрел на Игоря. — Сейчас мой внук придет. Тебе лучше уходить.
— Я про это и говорю. — Игорь через силу улыбнулся. — Уходим уже…
За дверью послышались шаги. Скрипнула створка.
«Приехали…» — мелькнула у Игоря мысль.
На плечо легла твердая рука. Сопротивляться и уж тем более давать отпор уже не было сил…
Их заперли в небольшой комнатке без окон. Наверное, в кладовке. Тут было темно и тесно. Вшестером даже не сесть.
— Пап, — дрогнувшим голосом прошептал Андрюшка. — Пап, за- чем нас закрыли?
— Ничего страшного, — тяжело дыша, ответил Игорь. — Ничего страшного, сын. Все будет хорошо. Просто недоразумение.
— Недозару…
— Недоразумение.
— Ага. Что это?
— Это когда люди ошибаются, а потом понимают, что поступили неправильно и-кх… — Игоря опять прошиб кашель.
— Мне страшно, — признался Коля.
— И мне, — подтвердил Олег.
— Ничего-ничего, — постарался успокоить детей Морозов, борясь с приступом кашля. — Это просто… кхм… ерунда.
Он прислушивался к происходящему за дверью. Двое эстонцев, молодой и старый, о чем-то спорили. Как «оккупант» Игорь языка толком не разумел, но интонации ему очень не понравились.
Внук, надо сказать, у дедушки был что надо. Метра два ростом, белокурый. Хоть сейчас на плакат.
Судя по «Калашникову», который был наставлен на Игоря вместо дедовской двустволки, внук был членом Кайтселийта. Добровольного ополчения, организации, которая в национальном вопросе частенько была «святее Папы римского».
Уж лучше бы Морозова взяли за жабры солдаты…
Дверь внезапно распахнулась, и Игорь чуть не вывалился наружу.
— Выходи, — велел внук. Качнул стволом автомата. — Давай- давай.
Морозов вышел, делая детям знак «не высовываться».
— Что пришел? Хотел грабить? — По-русски молодой эстонец говорил плохо, приблизительно так же, как сам Игорь по-эстонски. — Я тебя буду стрелять. И всё.
— Я хотел попросить соль, поменяться… — Взгляд Игоря упал на мешок. Не хватало меда. Бутылка с «кальвадосом» стояла рядом. Пустая. — Понятно…
— Mida?[10]
— Да ничего уже.
— Что пришел? Хотел грабить?
Игорь покосился на старика. Тот сидел за столом, хмурый и злой. На пленников не смотрел. Женщины видно не было.
— Хотел грабить или попрошайка? — Белобрысый ткнул его стволом автомата.
Морозов промолчал. Говорить с пьяным засранцем, которому дали в руки автомат и объяснили, на кого этот автомат можно наставлять, не хотелось. Да и о чем с ним, собственно, говорить?
Картина была ясна, как день.
Подал голос старик. Молодой ему ответил — резко, как плюнул. Игорь ни черта не понял. Ему показалось, что дед не особенно заинтересован в том, чтоб ставить гостя к стенке. Оставалась призрачная надежда, что умудренный жизнью старик сумеет найти подходящие слова, чтобы успокоить воинственного внучка.
«А ведь беженцев с дерьмом равняли не армейцы, — неожиданно подумал Морозов. — А вот эти… добровольцы».
Хуторяне продолжали активно ругаться.
Игорь прикинул шансы на успешный побег. «Дверь не закрыта. Копье снаружи оставил, когда входил под дулом ружья. Вещи… черт с ними, не так много осталось. Веревка под силки в кармане. Как-нибудь… Главное, шибануть молодого чем-нибудь. Может, сковородой? Эх, если б не дети… Они ведь могут не сориентироваться…»
Игорь сделал полшага в сторону плиты.
Белобрысый резко обернулся, ткнул в Морозова стволом и плотоядно оскалился. Сердце пропустило удар. Игорь приготовился к вспышке и боли…
Но тут случилось то, чего Игорь никак не ожидал.
Из-за спины вынырнула маленькая светловолосая фурия. Яростная и неукротимая. Аня с разбегу ударила молодого кайтселийтчика в живот головой и завопила.
По-эстонски!
— Аня, стой! — заорал Игорь.
Но было поздно…
Подвыпивший юнец, хлебнувший вместе со спиртным и власти, махнул левой рукой, продолжая в правой держать автомат. Удар пришелся девочке по скуле. Аня вскрикнула и отшатнулась.
Белобрысый схватил ее за горло.
На миг возникла страшная пауза.
Мальчишки замерли у двери кладовой. Старик исподлобья уставился на внука.
А Морозов неожиданно понял: сейчас он может… всё.
Ярость ослепительным потоком ударила в голову.
Игорь одним прыжком очутился у плиты, схватил тяжелую чугунную сковороду, которая оказалось горячей, толкнул белобрысого под руку, уводя автомат вверх, и врезая ему по башке. Гулко бамкнуло.
Морозов выпустил сковороду и метнулся к двери.
— Бегом! — просипел он, выдергивая из ослабевшей руки эстонца придушенную девочку и вскидывая ее себе на плечо. — Все бегом!
Дети высыпали на улицу.
— Живо за мной!
Игорь понесся, как обезумевший лось, проламываясь через кусты.
Кашель рвал легкие изнутри. Дышать было нечем. В груди пылал огонь.
Но останавливаться было нельзя! Ни в коем случае нельзя!
На бегу он успел пересчитать детей… Пока все на месте, это главное…
За спиной громыхнула очередь.
Что-то сильно толкнуло в спину, но боли не было.
Игорь перекинул Аню на другое плечо и нырнул в овраг, примеченный еще днем. Пробежал по его дну до конца, притормозил, оглянулся.
— Все тут? Андрей! Коля, Олег, Максим…
Мальчишки были в сборе — запыхавшиеся, перепуганные, окрысившиеся, словно маленькие хищники.
Аня не шевелилась.
«Неужто придушил, сволота белобрысая…» — мелькнуло в голове.
За спиной раздался треск. Морозов сорвался с места, и побежал, подгоняя пацанов, в обход чертова поселка.
Бежал и бежал, чувствуя, как груз на плече становится все тяжелее. Потом шел. Шел, не слыша просьб остановится и передохнуть, шел, не решаясь остановиться, шел, не смея даже взглянуть на бледное лицо девочки…
Аня умерла сразу. Пуля попала ей под лопатку.
Игорю хотелось выть, кататься по земле, жрать ее… Но он не мог, нельзя было пугать детей. И без того им досталось слишком много.
Утром он, надрываясь кашлем, вырыл палкой могилу. Долго копать не пришлось: девочка была совсем маленькой.
Примолкшие мальчишки собрали голубых васильков. Укрыли Аню одеялом из цветов в последний раз.
Синие цветы, черная земля и светлые волосы.
Как зарыл могилу, Игорь помнил плохо. На сознание наполз странный искристый туман, мешавший сосредоточиться. Мальчишки вроде бы, как могли, помогали ему. Максим плакал. Коля утешал его, гладил по голове. Олег молча стоял в стороне.
Потом Игорь еще долго сидел у свежего холмика, прижав одной рукой к себе Сипсика. Замызганная матерчатая кукла глупо улыбалась, глядя на мир глазками-пуговками.
Игорь очень боялся погони, старался делать длинные переходы. Детям было тяжело. Максима временами приходилось нести на плечах. Остальные пацаны терпели, но было видно, что сил у них почти не осталось. Развести огонь толком не получалось, небо постоянно было затянуто облаками, моросил дождь. Ночью грелись, сбившись в кучу. Ели что под руку попадется, сырое и несоленое.
В груди теперь болело постоянно. Сильно. Игорь то и дело сплевывал рыжеватую мокроту, его бил озноб. А после того как они попали под ливень, он целый день провалялся под разлапистой елью, стараясь прийти в себя. Проваливался в забытье, снова возвращался в реальность. И опять терял сознание… Как маятник — туда-сюда.
Андрюшка поил его водой.
Лучше Игорю не стало. Но все же он нашел в себе силы, чтобы подняться и снова идти. Идти туда же, куда и раньше.
На восток.
Несколько дней подряд параллельным курсом с ними трусила небольшая собачья стая.
Псы приглядывались к выдыхающимся людям, прикидывая шансы на успех. Игорь хрипло кричал, когда они подбирались слишком близко. Кидал в них камни и палки. Собаки, рыча и огрызаясь, отходили. Пока еще они были сыты. Просто думали о будущем, потому и не отставали.
На пути попадались выжженные деревни. Кое-где на деревьях болтались висельники с выцветшими табличками на груди…
Зачищенная территория.
Игорь смутно вспоминал виденную в юности немецкую книгу периода Третьего рейха, в которой на территории балтийских государств были напечатаны проценты неполноценных в расовом плане народов. На Эстонии стояла крупная надпись: JUDENFREI.
Сейчас, как и тогда, «всяких прочих русскоязычных» к полно ценным никто не причислил. И старательные ребята, которые один только сатана знает, каким образом сохранились с тех давних пор, когда герр Гейдрих составлял свой печально знаменитый отчет, снова принялись за работу…
— Пап, что это? — спросил как-то раз Андрюшка, указывая на дымящиеся развалины очередной деревни.
Игорь долго молчал, а потом тихо ответил:
— Обыкновенный фашизм.
— Что такое… фашизм? — ребенок будто попробовал незнакомое слово на вкус. И, судя по кислой мине, оно ему не понравилось.
— Это когда всё совсем плохо, — сказал Морозов. — Когда хуже некуда.
Морозов спустился вниз, дети пошли следом.
Около одной из сохранившихся стен лежали обугленные тела. Стоял мерзкий, густой запах. Вдоль улицы бежала рыжая с подпалинами собака с костью в зубах.
Дети с немым ужасом взирали на смерть и опустошение.
— Тут больше нечего делать, — совсем тихо произнес Игорь.
И они пошли дальше.
На восток.
Нет, конечно, он помнил и тех хуторян, что приютили их, когда была гроза. И того доктора, который был убит за то, что пытался остановить ад. Конечно, помнил. И наверняка было еще немало других прекрасных людей, которые не слишком морочились на предмет расовой чистоты одного мужика и пятерых… четверых… бездомных детишек…
Но сила, видимо, была не на стороне этих людей.
Морозов не верил в то, что Россия устояла, что где-то под Кингисеппом строится завод, где нужны рабочие руки, не верил, что сохранилась какая-то мифическая «инфраструктура». Он не верил и в то, что их там кто-то ждет. Кому нужны лишние рты? Игорь понимал: благополучная Россия — просто сказка для тех несчастных, что остались за его спиной. Светлая сказка, где все хорошо.
Но из всех россказней, что были накручены вокруг этого образа, одна-единственная была правдой: там говорят на одном с тобой языке. И этот факт перевешивал едва ли не все остальные.
Игорь вел детей на восток…
Они шли вперед. Медленно, но верно. Взрослый и четверо пацанов.
Мигранты.
Собачья стая, что трусила рядом, наглела. Псы подбирались все ближе и ближе. Заступали дорогу, отходили с ворчанием, нехотя. Они чуяли, что самое крупное и опасное животное в стаде двуногой еды стремительно слабеет.
Кончилось противостояние тем, что Игорю из последних сил удалось подбить лапу самой крупной самки, догнать ее и зарезать. Псы разбежались, но не ушли. Стали держаться на приличном расстоянии.
Состояние Морозова с каждым днем ухудшалось, хотя ему казалось, что хуже уже некуда. Он все чаще бредил. По ночам его мучили видения. Морозов разговаривал с давно умершими людьми, о чем-то спорил с ними. И пока он метался в холодном поту, дети вытирали ему лоб, поили водой или просто гладили по голове.
Однажды, в один из редких уже моментов просветления, Игорь заметил, что Максим плачет.
— Ты чего, дружище? — тихо спросил Морозов.
— Он испугался, что ты умрешь, — дрожащим голосом пояснил Андрюшка.
— Нет. — Игорь покачал головой. — Нет…
Он почувствовал, что сознание снова ускользает, и улыбнулся.
— Не бойтесь. Я ведь… улыбаюсь… Значит, всё хорошо.
Утром Игорь встал, пересчитал детей и пошел.
На восток.
* * *