И рельсы пропали.
— Трамвай дальше не идет… — прошептал Морозов и сел под дерево. — Чертовщина.
В животе протяжно заурчало.
— Война войной, а обед по расписанию… пробормотал он и только тут понял, что забыл все припасы там, на третьем этаже. И коньяк, и сухие супы…
В кармане плаща остался только мятый «бомж-пакет». Ни воды, ни супов. Отлично!
Возвращаться назад?
Игорь покачал головой. Нет. Назад ему не хотелось совершенно.
— Приехали.
Он с хрустом разорвал пакет и стал, крупинка по крупинке, есть сухие, обезвоженные макароны. Гадость…
Содержимое вкусовых пакетиков он всухомятку употреблять не решился: высыпал в траву. Черт с ними.
Игорь дожевывал травянистые, безвкусные волокна, когда в траве, как раз там, куда он сыпанул золотистый порошок, зашебуршало. Морозов напрягся, ожидая увидеть змею, но из зелени выглянула острая серая мордочка и глазки-бусинки.
Игорь не ожидал от себя такой молниеносной реакции. Дубинка, казалось, сама прыгнула ему в руку. Удар!
Крыса подскочила, но тут же упала на траву с разбитой головой.
Это получилось рефлекторно. У Морозова не было намерения убивать животное. Он даже не знал, что теперь делать с тельцем зверька…
Но внутри уже что-то сработало само по себе.
Некоторое время Игорь смотрел на тушку. Потом осторожно, двумя пальцами поднял мертвую крысу за хвост.
Нет, он не испытывал брезгливости. Да и вообще от чрезмерного чистоплюйства был избавлен. Но мысль, которая пришла Игорю в голову ему совершенно не понравилась.
Мясо.
Он держал в руках мясо. Добычу. Еду. Именно этой идеей, пусть несознательной, объяснялась быстрая реакция и то, как легко Морозов, прежде никогда не убивавший животных, прибил крысу. Организм сам решал за него, что лучше, а что хуже. Рядом была пища, и инстинкты требовали: бери, ешь!
Для рассудка же эта перспектива была отвратительна. Будь то птица: утка или голубь… Но крыса! С ее мерзким голым хвостом, с ее похожими на человеческие руки лапками. К тому же, некстати вспомнилось, что крысы в средние века были разносчиками чумы.
Игорь осторожно поднес трупик к лицу и втянул воздух. Пахло как в сыром подвале.
А еще — кровью.
И от этого запаха у Морозова во рту непроизвольно собралась слюна.
— Дичаем… — пробормотал он, сглатывая. — Что ж мне ее… сырую? Без соли?
Он вспомнил, что в лавке с висельником видел соль, хоть и слипшуюся в единый ком, но все же… Что ей сделается? Соль она и в Африке соль.
Но это означало — возвращаться. Во-первых, в дурную лавку, где разлагающийся труп смердел на всю округу, во-вторых, через страшный пустырь. Можно было, конечно, в обход…
Игорь оборвал эту мысль.
— Да что я ее, жрать, что ль, собрался?
Он откинул тушку в сторону.
— Шкуру еще надо содрать… — сквозь зубы процедил Морозов, тщательно вытирая руки. — Нечем. Даже ножа нет.
Он вспомнил, что в далекой Финляндии остался в его потрепанной робе классный строительный нож. С широким и острым как бритва лезвием. Плексигласовая рукоятка удобно ложилась в ладонь, даже в воде не тонула! Как-то раз напарник Морозова уронил нож в ливневую канализацию. Нашли легко.
— Да. Жалко.
Игорь высыпал оставшиеся макароны в рот, с натугой захрустел и и очередной раз огляделся.
Деревья… Будто и не в Таллинне.
Нет, конечно, столица Эстонии всегда была местом зеленым и экологически чистым — не Марду какой-нибудь и не Кунда, где стоял целлюлозный завод и от вони можно было задохнуться. Но деревья и парки в Таллинне были разбиты с эстонской аккуратностью. В них нельзя было заблудиться.
Морозов припомнил, как давным-давно, когда еще был жив отец, он ездил с ним к родне, в Брянск. И тамошний родич, то ли дядька, то ли еще кто, стращал молодого Игоря тем, что в центральном брянском парке в годы войны прятались партизаны. На отца эти истории не производили впечатления, его больше волновала пивная: он с европейской непривычки маялся похмельем, оставшимся после давешней бурной родственной встречи. А вот Игорь запомнил. Уж очень его поразили деревья, которые он по малолетству не мог обхватить. И то, что дорожек как таковых не было. А главное, его удивила тетенька, собиравшая в парке, посреди города, грибы.
В Таллинне ничего подобного не было, и быть не могло по определению. В советские годы маленькая Европа держала марку. Да и места откровенно не хватало. Не размахнешься с парками, одним словом.
Оттого еще более странной казалась буйная растительность, выросшая посреди города.
И главное, рельсы-то где? Вроде бы он по ним шел…
Игорь встал и побрел к ближайшим развалинам. Перелез через упавший, вывороченный с корнем ясень, обошел колючий кустарник, взобрался на гору кирпича и битого шифера. Прикинул расположение фундамента. Получалось, что там, на другой стороне развалин, должна была быть улица. На уцелевшей части стены угадывалась арка подъезда. Морозов осторожно, чтобы не оступиться, преодолел руины и стал внимательно изучать углы здания.
Где-то тут, по логике, должна быть табличка с названием улицы. По ней можно сориентироваться.
Увы. Ничего подобного Игорь не обнаружил. Зато среди мусора нашел предмет, который заставил Морозова ненадолго забыть обо всем.
Нож!
Небольшой, ладонь в длину, грязный, но не ржавый, с хищно задранным носиком, наподобие финки. Простенькая пластиковая рукоятка была поцарапана, в одном месте сколота, но неплохо сохранилась.
— А вот это удачно! Ой как удачно!
Игорь подбросил нож, перекинул из ладони с ладонь.
— Нержавейка.
Сказать по правде, нож имел совершенно кухонно-самопальный вид. Этим, наверное, и объяснялось его «нержавеечное» происхождение и странная финкоподобная форма лезвия. Видимо, выточил его какой-нибудь местный дядя Петя. Или дядя Ваня, что сути не меняло. С советского времени тут осталось много заводов, которые с началом Перестройки были начисто распроданы, а то и вовсе снесены. Слесари же остались, промышляя кто чем в новой, незнакомой для них жизни.
Игорь сунул нож в карман и неожиданно вспомнил про крысу. Он вернулся и попытался найти тушку. Не удалось. Труп крысы исчез. То ли утащили не слишком брезгливые сородичи, то ли кто покрупней.
Игорь вздохнул, но не сильно расстроился. Найденный нож перевешивал любые потери.
В надежде выйти на дорогу, Игорь начал бродить по округе, все дальше и дальше уходя от развалин. В конце концов, он вышел к обветшавшей, но почти полностью сохранившейся часовне. Высокий, изогнутый клен пророс сквозь здание, поднявшись над крышей и раскинув над ней зеленый полог кроны.
— Живые и мертвые… — прошептал Морозов.
Кладбищенский парк — место, где с восемнадцатого века хоронили моряков, — разросся до неузнаваемого состояния, одичал, превратился в лес. Почва, благодаря старым могилам, тут всегда была добротная…
— Как же это я такого кругаля дал?
Игорь огляделся. Получалось, что он в какой-то момент потерял направление и ушел от трамвайных путей в сторону. Эти места он помнил плохо, потому что обычно гулял с девушками в старом городе, на Вышгороде, где было больше романтики и всяких красивостей. А на старом кладбище… какая к черту романтика?
Игорь на глазок прикинул направление и пошел в ту сторону, где, как ему казалось, раньше проходила дорога.
Скоро деревья поредели, идти стало легче, и Игорь выбрел на потрескавшийся, белесый асфальт. Под фальшиво легкомысленным, солнечным небом тихо догнивали остатки трамвайной остановки.
В целом, разрушений здесь было меньше. Зелени тоже. Деревья и кустарники не сумели сильно разрастись. Трава, как в центре города, торчала там и тут, взламывала асфальт, но не сплошным ковром, а клочками. На некоторых домах неплохо сохранились крыши.
Игорь обратил внимание, что некоторые окна заколочены. И, судя по всему, совсем недавно.
Люди…
Морозов задумался.
Что делать? Кричать? Звать кого-то?
Возможно.
Но для чего? Спросить дорогу? Узнать, что произошло?
Так дорогу он и сам знает, а что произошло… Почему-то ему казалось, что на этот вопрос вряд ли кто сумеет внятно ответить.
С другой стороны, он уже столько времени не видел людей…
Хотя нет. Стоп.
Людей он как раз видел. Совсем недавно. Этой ночью. И снова встречаться с ними не имел никакого желания.
Странный все-таки зверь человек. И с себе подобными ему плохо, и в одиночестве жизни никакой нет.
И все-таки любопытство пересилило. Кричать и привлекать к себе внимание Игорь не стал, но в подъезд, стараясь не шуметь, зашел.
Тут жили. Лестницы были очищены от мусора и ссыпавшейся штукатурки. Побитые кирпичи и прочий хлам, лежали аккуратными кучками. На нижних этажах двери квартир были либо распахнуты, либо вовсе отсутствовали.
В них Морозов соваться не стал. Он поднялся выше, на третий этаж, потому что именно на нем еще с улицы приметил забитые окна.
Здесь двери всех четырех квартир были заперты.
Игорь потоптался в нерешительности и, собравшись с духом, постучал в дверь с кривым облезлым номером «9».
Секунда, другая. Тихо.
Морозов занес было руку, чтобы стукнуть повторно, но в квартире послышались шаркающие шаги.
— Какого надо? — донесся из-за двери глухой старческий голос.
— Я… Меня…
Игорь осекся. Нахмурился. В самом деле: какого надо-то?
Сказал, наконец:
— Меня Игорем зовут.
— И что с того? Сплясать? Пшел отсюда! Уходи! А то собаку спущу!
— А где все-то?
— Ой, нечего паясничать, а! Жрать тут нечего. Всё! Давай, шевели копытами! Вали-вали!
— Да я не жрать, я не понимаю ничего…
— А я понимаю? Справочное бюро, прям.
— Я на корабле проснулся. А тут черт-те что творится… Да откройте!
— Пошел в жопу, морячок! На корабле он проснулся… А я тут проснулся. И что с того? Сто лет в квартире прожил, и ничего. И еще проживу. Пошли вы все! Понял? Не вытащишь меня! Так сиплому вашему и передай. Не вытащишь. Не пойду никуда. Дурачка нашли? Сами вы кретины безмозглые…
Старик еще долго брызгал желчью. Морозов не уходил, просто слушал. Молча. В этом было какое-то странное удовольствие: слышать хоть и бранную, но человеческую речь.
Наконец, дед замолчал.
Наступила тишина.
— Эй, — через минуту снова подал голос старик. — Ты там еще?
— Это ты, дед, там. А я тут.
— Тут он… Ты вот что, морячок, ты в «двенадцатую» постучись.
— Куда?
— Напротив!
Игорь оглянулся.
— С клеенкой, что ли?
— Ara, ага. С ней, с клеенкой.
Обитая поблекшей клеенкой дверь выглядела вполне надежно. Правда, номера на ней не сохранилось.
Игорь подошел. Постучал.
Отозвались почти сразу.
— Чего надо?
Голос был женский. Резкий и звонкий.
— Да я… Меня Игорем зовут.
— И что?
Разговор грозил пойти по тому же сценарию, что со стариком из «девятой».
— Я поговорить хочу. Узнать, что происходит?
— В «девятую» стукнись. Там тебе скажут.
— А пошла ты в задницу, Машка! Дурой ты была, дурой и осталась!
Игорь вздрогнул и обернулся на громкий голос. Успел увидеть, как захлопывается дверь «девятой» квартиры. Хитрый дедок умудрился бесшумно открыть дверь и подначить соседку.
— Ах ты, старый пердун! — яростно заорала тетка из «двенадцатой». — Зараза!
Дед за дверью хрипло захохотал и тут же закашлялся.
— А ты потаскуха старая! — отозвался он, прочистив горло. — Старая, старая! И мужик от тебя ушел! Вот так!
— Я тебе шарики оторву! — вскипела женщина.
— А силенок-то хватит?..
Игорь плюнул и пошел вниз.
— Эй, морячок! Морячок! — ударил в спину крик старика. — Стукни к ней еще, а? Пожрать дам.
— Смотри не подавись… — Женский голос Игорь уже едва расслышал.
Морозов убрался со скандального этажа, вышел из дома и отошел от подъезда. Задрал голову и посмотрел на окна жилых квартир. В одном из окон качнулась целлофановая занавеска. Видимо, кто-то из жильцов следил за происходящим на улице.
— Психи, — пробормотал Игорь и вернулся к скелету трамвайной остановки.
Идти оставалось недолго.
В этом районе обжитые дома встречались все чаще. Людей по- прежнему заметно не было, но следы их присутствия явственно читались. Мусор лежал кучами, а не как попало, многие деревья были срублены, осколки стекла не торчали из рам кривыми зубами. Кто-то пытался, пока еще робко, наводить здесь порядок. Но опасливо, не в открытую. Словно боялся чего-то.
Возле одного из подъездов Игорь увидел висящие на проволоке серые шкурки и с содроганием вспомнил про убитую крысу.
Соваться в чужие дома он больше не рисковал, но чувствовал пристальное внимание к себе. Будто кто-то постоянно наблюдал за ним.
Морозов шел осторожно: не торопясь, но и не скрываясь.
И через два квартала он, наконец, встретил людей…
Игорь остановился.
Трое мужиков, одетых во что попало, стояли посреди улицы. Позы у всех были расслабленные, даже слегка развязные, наполненные той уверенностью, с которой гопники обычно обкладывают свою жертву.
Мужики молча разглядывали Игоря. Он в переговоры вступать не спешил, стараясь угадать, что произойдет дальше.
«Неужели прикурить попросят? — пришла непрошеная мысль. — Жаль, мобильник на пароме остался…»
Первым подал голос тот, что был постарше.
— Ты чей? Откуда тут?
— Я Игорь, — просто ответил Морозов. — А чей — не знаю пока. Я с парома только-только…
— С какого-такого парома? — перебил старший.
— Из Финки.
— Не понял… Это что, паромы, типа, ходят?
— Не знаю. Может, и ходят. Тот, где я очнулся, в пирс уже врос…
— А, ну понятно. Ты, типа, новенький?
— Ребят, — не выдержал Игорь, — я вообще ничего не понимаю. Новенький-старенький… Я к бабе своей иду! Очухался на пароме, кругом черт-те что!
— И чего ты на пароме так и торчал все это время?
— Застрял я там. Потом меня мужик один вытащил да выходил. Я без сознания провалялся…
Морозов вдруг понял, что он не знает точно, сколько пробыл без сознания.
— А бабу твою как звать? — прищурился второй, одетый в старую брезентовую штормовку.
— Ленка Малахова. А что?
Мужики переглянулись.
— А живет она где?
— А вам зачем?
— Надо, раз спрашиваем. Чего, адреса не знаешь?
— Знаю. На Калури она живет. Что дальше-то?
— Ладно, — махнул рукой тот, что был постарше. — Давай, проходи. Только учти: тут у нас, типа, порядок. Если шухер какой подымешь, пеняй на себя. Таких тут не любят. Понятно?
— Понятно, — кивнул Игорь.
— И вот еще что… — Старший нахмурился. — Ты на Калури не ходи. Нет там больше ничего. Одна рухлядь. Если баба твоя жива, то в школе, наверное. Школу-то знаешь тутошнюю?
— Я не местный. Я с Ласнамяэ вообще-то… Так-то территория знаю, в общем и целом. Но где там школа, или еще что… — Морозов пожал плечами.
— Найдешь. Школа большая, сохранилась хорошо. Давай, дуй…
И мужики ушли с дороги, скрылись за домом. Игорь успел подметить, что у каждого за пояс были заткнуты солидные тесаки.
«Местная полиция, что ли?» — подумал Морозов, торопливо двигаясь дальше. В сознание моментально втекло основательно забытое слово «дружинник».
По мере продвижения вглубь района люди стали встречаться все чаще.
Тут сохранилось подобие нормальной жизни. Старики грелись на солнце у заросших подъездов. На растянутых проволоках сушились тряпки: белье — не белье, одежда — не одежда. Окна жилых квартир были либо заделаны наглухо, либо, к удивлению Игоря, сияли вымытыми стеклами. В этом квартале сохранилось много оконных стекол. Дома, в основном, выстояли. У многих уцелела даже крыша, хотя Морозов как-то раз участвовал в капитальном ремонте такой хрущевки и своими глазами видел балки, которые составляли основу крыши. Паршивые были балки, гнилые. С них постоянно сыпалась желтоватая труха.
Дорогу, с оглядкой на общий фон разрухи, можно было назвать чистой. Судя по всему, жильцы самостоятельно убирали территорию, чего здесь не случалось, наверное, с советских времен. Крупных деревьев в неположенных местах почти не осталось: с зеленью тут боролись усердно. Если не обращать внимания на редкие развалины, можно было сказать, что в этом районе город похож на город.