– Подожди, Илья Степаныч! А откуда ты узнал?
– Один из ее проблесков, – кивнул в мою сторону Степаныч. – У меня такое чувство, что к нам в руки попала шкатулка с секретом. Подобрать бы ключик… Альо, ты только не обижайся.
– Я и сама не прочь подобрать ключик, – фыркнула я. И меня снова «ударили». Сильно. Так сильно, что какая-то часть происходящего выпала из моего сознания. Степаныч держал меня за плечи, а Ран отпаивал сливками (откуда он взял здесь сливки, подумала еще я), но я здесь и не здесь, как сквозь туман… нет, как сквозь свет! Яркий, слепящий свет. И голос, разрывающий голову болью:
Ты никто… никто… никто… ПРАХ ИЗ ПРАХА!
– Прах из праха, – шепчу сквозь слезы, – пыль под ногами… никто…
Запомни это! Больше тебе нечего помнить! ТОЛЬКО ЭТО!
– Только это, – покорно согласилась я.
– Зря ты с ней связался, Илья Степаныч, – тихо сказал ханн. – Они не отпустят ее.
– Но ведь что-то за этим есть? – так же тихо возразил Степаныч.
– Что-то есть, – согласился ханн. Ханн…
– Мира Ран Шфархов, – прошептала я. – Мира Ран Шфархов, я не ошиблась?
– Ты не ошиблась, – сухо подтвердил ханн.
– Пожалуйста… скажи еще раз, кто я? Пожалуйста. Ты знаешь… я тоже хочу знать…
Степаныч и Мира Ран Шфархов быстро переглянулись.
– Ты была свободным капитаном, – с ледяным спокойствием сказал ханн. – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки.
Прах из праха, ты не смеешь помнить! Ты – никто! Пыль под ногами, сдохнешь в муках и сгниешь в отбросах! Память – слишком большая роскошь для тебя.
– НЕТ! – Не знаю, что я хотела сказать этим «нет». Ничего, наверное. Просто боль потребовала выхода.
Да! – В голове у меня словно зазвенел серебряный колокольчик. – Да, да, да! Все в воле Повелителей, вот единственное, что ты вправе помнить. Воля Повелителен ведет тебя, воля Повелителей – твой смысл и твоя цель. И ничего кроме!
– Нет, – плакала я. Да, да, да, да…
Ухо дергала боль. Я подняла руку и нащупала повязку.
– Не трогай, – кто-то схватил меня за руку мертвой хваткой. – Собьешь.
– Была ты Альо Паленые Усы, – это уже другой голос, – а станешь Альо Рваное Ухо.
Я разлепила глаза. Двое. Человек и ханн.
– Что… – а это? Это мой такой голос? Мой?! Что со мной?
– Что… ухо себе разорвала. Не помнишь?
Помнить? Что я должна помнить?
– Свет… и больно, так больно… что это было?
– Это было… – Ханн смотрел на меня оценивающе и… с уважением, что ли? – Может быть, это было наказание. Или напоминание. Или предупреждение. Ну, как ни назови, смысл не меняется.
– За что? – прошептала я.
– За упрямство, я так думаю. Слишком ты настойчиво расспрашивала о себе. «Кто я? Я хочу знать». Ну, вот и всыпали тебе за твое «хочу знать».
Кто я? Никто. Прах из праха, пыль под ногами…
– Ты молодец, Альо. На, попей, – ханн протянул мне пакет сливок. – Станет легче.
– Спасибо, – я запнулась, глядя на ханна. Ханнская благодарность должна включать имя. Обязательно. Иначе это не благодарность, а оскорбление. Но я же знаю его имя? Мне кажется, знаю… да, конечно! – Спасибо, Мира Ран Шфархов.
– Крепкий орешек, – тихо сказал человек… Степаныч, вспомнила я. Степаныч. Мира Ран Шфархов. Зико Альо Мралла. Это я – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. Я. Я вспомнила весь наш разговор. И испугалась. Что бы это ни было – наказание, предупреждение или еще что… что бы это ни было, я совсем не хочу повторения. Значит… ладно, больше никаких вопросов.
– Да, – согласился ханн. – Мне стыдно за мой народ. Таких, как эта полукровка, в нашем поселке не нашлось.
– А говорил, зря, – протянул Степаныч.
– И сейчас скажу. Скользкая дорожка, так у вас говорят, кажется?
– У нас еще говорят: кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Я наслаждалась сливками, вполуха слушала их беззлобную пикировку. И вспоминала. Я помнила встречу с ханном. Дорогу в город. Поселок. Я помнила, хоть и смутно, как Яся с Мариком нашли меня. Но дальше-дальше только свет, тот самый слепящий свет, который несет с собой страх, и боль, и чужой голос, в голове. Мне кажется – стоит вглядеться в этот свет, и он расступится. И я разгляжу то, что было со мной раньше. Но… я не хочу вглядываться. Я стерпела бы боль, но страх… слепящий страх, и ледяная безнадежность, и отчаяние… их я боюсь.
Ран залез в коробку, достал три плоских блестящих пакета. Пайки, с удивлением узнала я. Почему-то это узнавание радости не принесло. Словно с этими пайками у меня связано какое-то неприятное воспоминание. Неприятное… все равно, я дорого бы отдала за него! Ладно. Когда-нибудь… не сейчас, я не отошла еще от полученной встряски… но когда-нибудь я рискну. Мы поели молча.
После еды Ран обратился ко мне со странной церемонностью в голосе:
– Зико Альо Мралла, я виноват перед тобой. Я судил о тебе лишь по происхождению и презирал тебя из-за твоих родителей. Я был не прав. Ты заслуживаешь уважения, я говорю это при свидетеле и при свидетеле прошу твоего прощения.
– А что с моими родителями? – вскинулась я. – С ними что-то не так? Почему ты из-за них презирал меня?
– Твой отец был врагом моего народа, а твоя мать пошла за ним, отвергнув семью и клан. Если ты не помнишь, я могу сказать тебе и клянусь в своей честности – ты гордилась ими. Признаю, я возмущался этим. Я был не прав. Пожалуйста, прости меня, Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки.
Я встала:
– Мира Ран Шфархов, я не держу на тебя зла. Правда, я не помню, что было между нами раньше. Но я надеюсь, что бы ни было, это не помешает нам стать друзьями?
– Я клянусь тебе в своей дружбе, Зико Альо Мралла, – четко, как и положено воину, произнес Ран.
– Я клянусь тебе в своей дружбе, Мира Ран Шфархов, – вслед за ним повторила я.
– Илья Степаныч, чем она занимается у вас в поселке?
– Да ничем, – пожал плечами Степаныч. – Живет, и все. Где может, там и помогает.
– Альо, хочешь пожить у меня? – предложил Ран. – В качестве боевого друга. Я научу тебя боевому единоборству «четыре когтя». Не думаю, что ты о нем хотя бы слышала, а без него обучение бойца не может считаться законченным.
Я посмотрела на Степаныча. Он пожал плечами.
– Я принимаю предложение с благодарностью, Мира Ран Шфархов, – ответила я. – Однако хотелось бы знать, что я смогу дать тебе взамен.
– Тебя это так беспокоит? – хмыкнул Ран. – Ну хорошо, тогда поможешь сожрать побыстрее эту груду, – он кивнул на коробки. – А то, знаешь, держать в доме такой запас, обременительно. Столько места занимает.
– Извини, если я тебя обидела, Мира Ран Шфархов, – тихо сказала я.
– Я списываю это на твою дырявую память, – фыркнул Ран. – Ты могла забыть, что расчеты между друзьями оскорбительны.
Так я осталась у Рана. Сам он не сказал мне, чем занимается в городе, а я не стала спрашивать. Ран в первый же вечер начал учить меня боевому единоборству «четыре когтя», без которого, по его словам, воин-ханн не считается обученным до конца.
Каждый день Ран уходит – на час, два, а то и четыре, по-разному. Уж не знаю, рассчитывает ли он время своих отлучек, но ни разу я не управилась с заданиями раньше его возвращения. Тренировки выматывают меня, выжимают досуха, выкручивают непривычные мышцы. Но я не отлыниваю. Я хочу научиться.
По вечерам к Рану приходит Вайо. В первый мой вечер в городе, застав нас за едой, маленькая темно-рыжая ханночка так ожгла меня взглядом, что я поняла сразу и отчетливо: мира между нами не будет. Но Ран только фыркнул презрительно, а потом представил нас друг другу, соблюдая полный церемониал. Меня – как боевого друга, а ее – как свою девушку. Как ни странно, этого оказалось достаточно. Вайо помогла нам переставить коробки так, чтобы огородить мне уголок с лежанкой из тех же коробок. Потом Ран выгнал меня на улицу. На полчасика.
Так и повелось. Мы с Вайо почти и не общаемся. Темнеет, она приходит, и Ран выгоняет меня на улицу прорабатывать очередное замысловатое движение. И я прорабатываю, посмеиваясь над сладострастным мявом, для которого и стены из корабельных переборок оказались не помехой.
Первый этап я прошла за семнадцать дней.
По этому поводу мы закатили небольшую пирушку на троих. Ран назвал меня способной ученицей, я его – хорошим учителем. Вайо, мурлыкнув, приняла сторону Рана. После чего мы сошлись на том, что почти круглосуточные занятия должны давать эффект независимо от степени способностей («ученика», – сказала я; «учителя», – сказал Ран; на этом мы дружно сочли за лучшее закрыть тему).
Мы славно посидели. И Ран не стал портить мне настроение, делясь дурными предчувствиями. Оставил их на утро.
А утром устроил первый спарринг.
Конечно, я растерялась, запуталась… в общем, опозорилась. Но Ран только фыркнул в ответ на мои самоуничижительные комментарии. Фыркнул и заявил:
– Время спаррингов приходит после второго этапа. Я просто хотел показать тебе, как это выглядит. Мне нравится, что ты не жалуешься. Первый этап самый быстрый, но физически очень тяжелый. Скажу честно, я временами ныл. Хотя у меня он занял тридцать восемь дней, так что сама прикинь, насколько мне было легче.
– Хочешь сказать, специально так гнал? – подначила его я. – Проверить меня на излом?
– Я боюсь не успеть, – серьезно ответил Ран. – Здесь перед нами целая жизнь без всякой спешки, но кончиться она может в любую минуту.
– Сколько ты даешь мне на второй этап? – спросила я.
– Семьдесят дней, как положено, – хмуро ответил Раи. – Второй этап – это техника. База. Залог успеха, если хочешь.
– Хорошо, – согласилась я. – Давай начнем.
И мы начали.
И продолжали, продолжали, продолжали. Техника… она мне ночами сниться стала, эта техника! Выжимает силы досуха… почему Ран сказал, что первый этап тяжелее? Сейчас мне хуже. Временами хочется не плакать даже, а выть… зато некогда думать о посторонних вещах, и это хорошо. Потому что к «посторонним вещам» мы с Раном отнесли разговоры о прошлом. Разговоры, за которые неведомые мне Повелители могут проучить так же, как за вопрос «кто я?», заданный Рану в первый день нашего здешнего знакомства.
Я знаю, кто я – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. А больше? Лучше об этом не задумываться. «Пусть прах из праха, пусть никто, пусть пыль под ногами, – шепчу я мысленно, прорабатывая очередной проход. – Пусть. Прах из праха, пыль под ногами, никто – ладно. Только не мешайте. Я должна пройти эти четыре этапа. Успеть. Научиться».
Я сдаю зачет за второй этап на шестьдесят третий день. Могла бы двумя днями раньше, но Ран запропал куда-то. Ушел «на часок»… мы с Вайо изволновались. Мы всю ночь сидим, прижавшись друг к другу, на его койке, пьем молоко (сливки давно кончились) и слушаем ночь. Ночи здесь тихие – любой свет стоит затрат, и беспомощные в темноте люди спят. Ран так и не появляется. Утром Вайо шепчет, чуть не плача:
– Мне идти надо…
Я накормила ее завтраком, проводила чуть-чуть. Обняла:
– Не волнуйся, Вайо. Рано волноваться.
Вернулась. И весь день прорабатывала обратные проходы.
«Два этапа – не четыре, – сказал как-то Ран. – После второго этапа ты не победишь бойца-ханна даже случайно. Но с кем угодно другим справишься. По крайней мере, здесь».
Он приходит глубокой ночью. Мы с Вайо спим, прямо сидя, и он ласково фыркает:
– Могли бы устроиться поудобнее!
– Тогда ты мог не разбудить нас. – Сонная Вайо сердито шипит. – Мы так тебя ждали, Ран.
– Дождались? Спите уж… девчонки.
Я убрела на свои коробки и вырубилась, и никакой мяв не разбудил бы меня. Но мява не случилось. Ран уложил Вайо на свою койку, а сам лег на полу. А утром сказал:
– Не приходи сегодня. А завтра… пожалуй, я сам за тобой зайду, если все обойдется.
– Что-то случилось? – испугалась Вайо.
– Нет. Но может. Пойдем, провожу тебя.
Вернувшись, Ран ехидно интересуется, готова ли я к зачету.
Я готова. Но все же спрашиваю сначала, чего он опасается и почему.
– Извини, Зико Альо Мралла, – отвечает Ран. – Между друзьями не должно быть недоговоренностей, но это не только моя тайна. И вот еще что, Альо. Если что случится со мной, не вздумай идти в ханнский лагерь. Там тебе не место. Оставайся здесь или возвращайся к Илье Степанычу.
Я выцелила ему в морду проходом «звездопад», он уклонился, ответил мне «весенней стремниной»… в общем, мы увлеклись, и к разговору этому Ран вернулся только вечером – после зачета, еще двух спаррингов и роскошного ужина. Мне не слишком нравятся его намеки на скорые неприятности, но все же он заставил меня пообещать, что не стану соваться голым носом в пекло.
– Если на то не будет воли Повелителей, – усмехаюсь я.
Ему не понравилась моя шутка. Совсем не понравилась. Он вздыбил шерсть и скрежетнул зубами, и глаза его сощурились в злобные щелочки. Он спросил:
– Ты хочешь прожить жизнь прахом под ногами Повелителей? Хочешь быть счастлива, исполняя их волю?
– Моя жизнь давно кончилась, – тихо ответила я. – Когда ты не помнишь себя – разве это жизнь? Ран, как ты думаешь, почему они не убили меня? Разве не лучше было бы умереть, чем жить никем?
– Я думаю, именно поэтому, – медленно, словно через силу, выговорил Ран. – Они наслаждаются нашим унижением.
– Откуда ты знаешь?
– Помню. Почему, думаешь, я не рассказываю тебе, как сюда попал? Мне не то что говорить, даже вспоминать об этом тошно. Тошно, стыдно… кажется, легче умереть, чем помнить! И как раз поэтому…
– И поэтому ты помнишь, – закончила я его мысль. – Ран, но тогда получается…
– Хватит, Альо! А то договоримся до беды. Разговоры не стоят риска.
Он прав, конечно. И разговоры, и мысли… риска стоят только дела. Я решительно выкидываю из головы рождающееся понимание.
Ночь проходит в кошмарах. Я то и дело просыпаюсь, ворочаюсь… и засыпаю вновь только для того, чтобы снова погрузиться в беспросветную жуть. И хотя поутру не могу вспомнить ни кусочка этих снов, ощущение липкой безнадежности, мешавшей сопротивляться ужасу ночью, остается. Я вскидываюсь от каждого шороха и словно жду чего-то. Сосредоточиться на занятиях не получается, голова пустая и тяжелая, мутная, а в мышцы словно накачали тягучий полурасплавленный металл, он застывает, горит миллионами острых иголочек, и тяжелеет, тяжелеет…
В конце концов Ран высмеял меня и предложил прогуляться.
Сколько я у него живу, в город не выходила ни разу. Не то чтобы он запретил мне или хоть намекнул… просто не хотелось. Но теперь я почему-то обрадовалась.
Мы шли вдоль ряда одинаковых домиков-кают, и Ран все больше хмурился.
– Тихо очень, – пояснил он, заметив мое недоумение. – Время самое шумное.
Навстречу нам вывернул из-за угла проповедник. Тот самый, что приходил в поселок. Вывернул, чуть не врезавшись в меня, покачнулся, отступил на шаг, став посреди прохода. Комбез продран на коленях, в волосах – пыль и трава. И разит застарелым потом.
– Ага! – обрадовался непонятно чему. – Ханны!
Мы остановились. В самом деле, не отпихивать же…
– Что такое? – с ледяной любезностью осведомился Ран.
– Ни-че-го! – проповедник тоненько хихикнул. – Убивай, чего уж.
– Чего ради? – спокойно спросил Ран.
– Все мы в воле Повелителей. Я не должен был бежать. Убивай, я готов.
– Я не готов, – буркнул Ран. – Иди своей дорогой, человек.
– Я остался один, – развел руками проповедник. – Ваши убили всех. Всю Охмурёжку. Куда мне идти…
– Куда хочешь, – огрызнулся Ран. – Я вашу Охмурёжку не трогал. Идем, Альо.
Он взял меня за руку, протиснулся мимо проповедника и ускорил шаг.
– Что за Охмурёжка? – спросила я.
– Пустырь на западной окраине. Собирается там шваль всякая. Травку жгут, балдеют. Отбросы. Туда им и дорога. Ладно, хоть понятно, почему тихо. Все попрятались.
– Мне страшно, Ран, – признаюсь я. – Будто… будто кто-то чужой смотрит сквозь меня!
Ран крепче стискивает мою руку:
– Не обращай внимания, Альо. Все равно ты с этим не справишься.
– С чем «с этим»? – возопила я. Ран фыркнул:
– Не ори. У тебя только два пути – перетерпеть или сойти с ума. В любом случае кричать незачем.