— Ужасно, — искренне сказала Скалли. Шериф испытующе оглядел ее. Ухмыльнулся.
— Конечно, ужасно, — согласился он. — А вы, мэм, повели бы, скажем, своего сынишку на представление, где рядом бегает, прыгает, скачет облезлый урод, у которого вместо кожи — ороговелые синюшные лохмотья, а под ними — голое мясо?
— Не задавалась этим вопросом, — сухо ответила Скалли. — У меня нет детей… пока.
Шериф утробно хрюкнул и снова ухмыльнулся.
— Почему-то я так и думал, мэм, — сказал он.
На редкость неприятный тип, подумала Скалли.
— У меня создалось впечатление, — сказал Молдер примирительно, — что мистер Глэйсбрук отнюдь не единственный житель этого города, который… как бы это сказать… зарабатывал на своем, как вы выразились, уродстве. Шериф кивнул.
— Городишко был основан в двадцатых годах, — сказал он, прихлебнув, — когда великие цирки Бэйли и Варнума несколько раз пережидали тут межсезонье. Люди привыкли… да места тут и впрямь красивые, сытные. Тепло. Многие так и осели в этом краю. А многие приехали потом, когда возраст их сшиб с арены.
— Тогда, — задумчиво проговорила Скалли, ощущая, как в мозгу отчетливо забрезжило понимание, — тогда история города может нам, несомненно, помочь понять наш случай. Здесь возник некий психопатогенный изолят.
И она с удовольствием отметила про себя, как от этих ее слов лицо шерифа сморщилось, будто он раскусил лимон.
Она приветливо улыбнулась шерифу и старательно принялась объяснять:
— Привыкшие к постоянным переездам и к нестабильности общения, к восхищению и рукоплесканиям, к ущербности межчеловеческих отношений с обычными людьми, которую они компенсировали публичностью и славой, все эти бывшие цирковые артисты, оказавшись вдруг в ограниченном и тесном мирке, в обществе самих себя, наедине со своими физическими недостатками, не могли не начать страдать от самых жестоких комплексов. Лишившись сцены, они лишились единственного коммуникативного средства, соединявшего их с миром нормальных людей, и единственной ситуации, которая хоть как-то примиряла их с их уродствами, поскольку только благодаря этой ситуации уродства оказывались для них выгодными. По крайней мере, у некоторых из этих людей наверняка развилась патологическая ненависть ко все…
— Минутку, минутку, — недовольно сказал шериф и нахмурился. — Что это такое? Нормальные люди, ненормальные люди… Никаких не «этих людей», мэм. Они такие же, как мы, можете мне поверить, уж я-то знаю. С виду они могут выглядеть несколько непривычно, нестандартно даже. Но внутри они такие же, как мы с вами. Абсолютно нормальные, да.
Скалли снисходительно улыбнулась.
— Пока серийного убийцу не поймают, его тоже всегда считают абсолютно нормальным и друзья, и соседи, и случайные знакомые, — сказала она. — Супруга преступника либо супруг преступницы тоже, как правило, даже не подозревают о преступлениях — а на суде лишь руками разводят. И потом… шериф. Если считать физически исковерканных людей нормальными, тогда, будучи последовательными, следует признать, что они и преступления могут совершать так же, как остальные нормальные люди?
По лицу шерифа можно было подумать, что он понял, дай Бог, треть из того, что тут наговорила ему эта болтливая лощеная красотка. Он помолчал, недовольно жмурясь, будто вокруг его лица вилась, жужжа, назойливая муха, а потом, не придумав, похоже, ничего лучшего — прихлебнул.
Это явно оживило его мозг.
— Мой опыт мне подсказывает хитрую штуку, мэм, — медленно сказал он, — Наверное, это тоже психология. Гораздо труднее привыкают к физическим недостаткам другие люди, а не сами люди с физическими недостатками.
Несколько мгновений Скалли честно старалась понять эту глубокую мысль и перевести ее на нормальный английский. Потом взялась за свой бокал с соком. Продолжать спор явно было бессмысленно.
Молдер, уже несколько минут молча вертевший в пальцах глянцевую двустворчатую корочку меню, наконец подал голос.
— Скажите, шериф. Тут вот вокруг текста — какие-то виньетки, завитушки, узоры вроде виноградных листьев… и вот эта картинка, — он, постукав ногтем по заинтересовавшему его изображению, протянул открытое меню через столик.
— Никогда не обращал внимания, — угрюмо прогудел шериф.
Слева от мелко набранной завершающей строки «Хепкэт-Хэлм. Копирайт 1992» красовалась некая нелепая уродина с круглой лупоглазой башкой, тоненькими ручонками, чрезвычайно рахитичной, но, похоже, все-таки женской грудью и чешуйчатым рыбьим хвостом.
— Работа какого-то местного художника? — спросил Молдер.
— Угу.
— Псевдоним он себе взял какой-то странный. Руль-Всезнайка, так это надо понимать, что ли?
— Может, и так, — с полным равнодушием ответил шериф. — Джаз он действительно знает, как Эй, Би, Си. И ориентируется в нем классно.
— Интересно. А можем мы познакомиться с этим… э-э… Рулем?
Шериф пожал глыбами плеч. Потом махнул рукой куда-то в сторону залива.
— Чего ж не познакомиться. До его мастерской четверть мили, не больше. Айда.
И он поднялся.
Подмышка его форменной рубашки, как успела с содроганием приметить Скалли, была буквально черной от пропитавшей ее неаппетитной влаги. Запах пота, брезгливо подумала Скалли. В лаборатории, как эксперт, надев маску с перчатками и морально подготовившись, то есть поставив в душе некий переключатель с позиции «жизнь» в позицию «работа», она могла ковыряться в любом дерьме ровно столько, сколько требовало дело — но, как женщина была в высшей степени требовательна к гигиеническому состоянию собеседника.
Шериф был ей уже однозначно подозрителен.
Мастерская 18.23
Музыка в мастерской ревела, булькала и клокотала так, что на полках прыгали и играли в пятнашки замшелые, в заскорузлых потеках стаканы, не мытые, похоже, еще со времен убийства Кеннеди. Невидимый певец ощутимо тряс щеками, лягался и глодал микрофон. От акустических ударов, следовавших в строго невразумительной последовательности, дрожали подвешенные к потолку образцы уродцев и ужастиков — оскаленных чучел, полуперепиленных и полупереваренных, вывернутых наизнанку и искалеченных всякими иными изощренными способами.
Руль-Всезнайка трудился, сосредоточенно и самозабвенно согнувшись над перекошенным бугристым черепом очередного монстра. Это было настоящее искусство. И это был настоящий мастер.
Дышать в мастерской было нечем. Концентрированный, будто серная кислота, дух табака и пива бил непривычному человеку прямо в мозг и вырубал наповал.
Куда там подпольным лабораториям по производству героина…
— Всезнайка! — крикнул шериф.
С тем же успехом он мог пытаться завести тихий академический спор о скрытых альбигойских мотивах в поэзии Данте прямо на стадионе во время финального матча национального чемпионата по регби.
— Всезнайка!! — надсаживаясь, повторил шериф.
Он даже сам себя не услышал.
Агенты за его спиной молча привыкали дышать.
Тогда шериф гавкнул.
От хриплого, свирепого лая у приезжих мороз продрал по коже. Даже запись, казалось, на миг застенчиво запнулась, стушевавшись. Руль-Всезнайка крутнулся ужом, с завидной реакцией выставив перед собой руку с каким-то неприятно отблескивающим острым инструментом; похоже, им он и ваял. Шериф аккуратно пригладил лысину и несколько раз повел ладонью сверху вниз: убавь, мол.
С крайне недовольным лицом Всезнайка потянулся и левой рукой с натугой передернул удивительный, просто-таки экзотично допотопный рубильник — таким, вероятно, Оппи в Лос-Аламосе когда-то жахнул первый в мире Эй-Бам.
Внезапная тишина жахнула, как Эй-Бам.
На Руля-Всезнайку стоило посмотреть и в тишине. Судя по всему, он не был обременен никакими физическими странностями, и после кладбищенского шока это уже само по себе могло примирить с любым его своеобразием. Глаза художника под густыми нависшими бровями горели вдохновенным наркотическим блеском, а весь его облик выражал предельную степень раздражения. Он неторопливо вытер руки о тряпку, бывшую явно несколько чище его рубахи, завязанной узлом на плоском мускулистом животе.
— Что это за реликты? — угрюмо спросил он шерифа, не удостаивая ни Скалли, ни Молдера даже мимолетным взглядом.
Скалли едва не обиделась — но как раз иссяк запас кислорода в ее легких, она в очередной раз боязливо втянула носом очередной продолговатый кусочек внешней атмосферы и обо всем забыла.
А Молдер уже начал понимать, что их безупречно элегантный облик, совершенно обыденный и ничем не выдающийся во всех нормальных местах материка, здесь вызывает некое неприятие. Во всяком случае, для Руля-Всезнайки вектор развития моды явно был направлен от пиджака к половой тряпке, от галстука к пластмассовой серьге и от выглаженных брюк к изжеванным и истоптанным бизонами треникам. С его точки зрения, любой причесанный человек был питекантропом.
— Это агенты ФБР Скалли и Молдер, — со вкусом произнес шериф в ответ. — Познакомьтесь, вот Руль-Всезнайка. Он у нас заправляет комнатой смеха.
Всезнайка неторопливо подошел к шерифу вплотную и обеими руками взял его за воротник форменной рубахи.
— Я же просил не называть Кровавый лабиринт комнатой смеха. Просил? Просил! Какого же черта ты…
Но тут в полной мере проявилась в нем врожденная утонченность истинного творца. Чертыхнувшись, он коротко глянул на Скалли, отвел глаза, отпустил шерифа и тихо, виновато произнес:
— Простите, мэм.
Скалли лишь бледно улыбнулась ему в ответ. На самом деле она и впрямь простила бы Всезнайке все, что угодно, и даже на семьдесят лет вперед — если бы он догадался предложить пойти беседовать на улицу.
Но до такого градуса утонченность Всезнайки не дошла.
— Ну, а как его звать? — спросил невозмутимый шериф.
— Как, как… Это тебе не дешевые раз-влекалочки однодневного балагана. Люди приходят туда не ржать. Они приходят бояться. Им там страшно до чертиков.
— Ты уверен? — спросил ироничный шериф.
— Это не комната смеха, это святыня ужаса! — крикнул Руль.
— Ну, святыня так святыня, — согласился добродушный шериф. — Хрен с ней. Тут к тебе иной вопрос.
Молдер понял, что настал его черед.
— Мистер… э… Руль, — сказал он, сделав шаг вперед и протягивая творцу меню. — Хотел вас спросить вот о чем. Ведь вы иллюстрировали это?
— Ну, я.
— Что это за существо?
Руль не растерялся ни на мгновение.
— Это фиджийская русалка, — проговорил он с таким видом, будто его попросили объяснить, что нарисовано там, где нарисован воробей. На какое-то мгновение Молдер и впрямь ощутил себя не знающим элементарных вещей реликтом.
— Ну да? — ухмыльнулся шериф. Руль презрительно смерил его взглядом и отвернулся.
— Что такое фиджийская русалка? — спросила Скалли.
— Фиджийская русалка — это фиджийская русалка, — веско ответил Руль-Всезнайка.
— Вообще-то это хохма, — пояснил шериф. В его маленьких глазках прыгали веселые чертики. — Подделка, которую Барнум с невероятным успехом выставлял в конце прошлого века. Под чучелом был ярлык: «Фиджийская русалка». А всем было прекрасно видно, что это дохлая обезьяна, к которой пришита длинная задница змеи.
— Обезьяна? — переспросил Молдер с внезапной заинтересованностью, природы которой Скалли не смогла понять. Вот если бы шериф сказал, что Барнум выставлял чучело марсианина…
— Да. Макака, что ли. Сделано было так грубо, что никого не удавалось провести. Но Барнум и не пытался. На ярлыке строчкой ниже было написано: «Подлинная подделка».
— Вот потому-то Барнум и был гением, — не сдержавшись, горячо подал голос Всезнайка. — У него в цирке всегда было не понять, где кончается правда и начинается розыгрыш. Одной это фразой он увеличил сборы впятеро. Самая тщательная подделка раньше или позже была бы раскрыта и стала бы всего лишь тщательной подделкой. Самая настоящая русалка раньше или позже стала бы всего лишь чучелом какой-то очередной настоящей дохлятины. А когда тебе показывают нечто, про что нельзя ни слова сказать с определенностью, тебе хочется смотреть еще и еще, и всем друзьям показать… и раз за разом понять пытаешься, разыгрывают тебя тем, что подделку выдают за подлинник, или тем, что подлинник выдают за подделку. И так и не можешь понять, хоть лопни! Это — класс!
— То есть вы считаете, что фиджийские русалки могли существовать и на самом деле? — спросил Молдер.
Руль даже не удостоил его ответом.
— Штука тут в том, — чуть подождав, сказал шериф, — что понятие «на самом деле» у Барнума просто теряло смысл.
— И не только у Барнума, — сварливо поправил Руль, глядя в сторону. — Вся наша жизнь устроена так, что понятие «на самом деле» в какой-то момент теряет смысл. Если бы это происходило только у Барнума, тысячи зрителей не дули бы в потолок кипятком… — он передернулся и виновато стрельнул взглядом на Скалли. — Простите, мэм. Молдер покопался во внутреннем кармане пиджака и извлек какую-то фотографию.
— Мистер Руль, — сказал он, протягивая ее художнику. — Вам никогда не приходилось видеть таких следов?
Руль насупленно глянул на фото и отрицательно покачал головой. Он явно предпочел бы еще поговорить об искусстве.
— А вам, шериф?
На фотографии был отчетливо виден песчаный пляж с россыпью валунов на заднем плане, пересеченный цепочкой странных, глубоко впечатанных следов — двойная вереница частых вмятин со сплошной продавленной полосой между ними.
— А что это за хренотень? — спросил шериф. Потом, будто вспомнив что-то, ухмыльнулся и покосился на Скалли. И добавил, явственно поддразнивая то ли Руля, то ли Дэйну, то ли их обоих: — Простите, мэм.
Руль фыркнул.
— Такие следы были обнаружены двенадцать лет назад, — сказал Молдер негромко, — на побережье озера Эри, близ Баффало. Все эксперты сошлись на том, что, скорее всего, их могла оставить ползшая с опорой на локти макака средних размеров, у которой что-то случилось с задними лапами — то ли паралич, то ли повреждение позвоночника… То ли у нее были не лапы, а хвост вроде рыбьего или змеиного. А вот за этим вот камнем, на фото не видно, лежал труп. С точно такой же дырой в животе, как у мистера Глэйсбрука. Несколько секунд все молчали. Это был номер, по эффектности достойный перворазрядного цирка, и знатоки его оценили. У шерифа как-то странно задергались уголки рта, по-собачьи обнажая могучие зубы. Руль озадаченно почесался в паху, потом виновато глянул на Скалли, но смолчал.
— Вы хотите сказать, что Джерри загрызла фиджийская русалка? — спросил наконец, шериф.
— Вы можете сейчас с полной определенностью сказать, что это было не так? — ответил Молдер.
Мотель «Мост через залив», стоянка трейлеров 21.16
В дверь конторы позвонили, и мистер Нат неторопливо и степенно засеменил к стойке. Он давно отучил себя торопиться. Надо ни на секунду не терять чувства собственного достоинства — тогда и другие будут относиться к тебе с уважением. Эту премудрость он усвоил с детства. Первые попытки вести себя в соответствии с нею, как и следовало ожидать, вызывали в окружающих только животный смех. Но мистер Нат не сдавался — и мало-помалу добился своего. Он знал теперь наверняка: как бы коротки ни были твои шаги, как бы неловко ни ступали твои ноги — никогда не пытайся угнаться за верзилами, за дылдами этими самоуверенными и несносными, которыми по большей части населен мир. Чем более ты будешь лезть вон из кожи, стараясь походить на них и быть не собой — тем смешнее и нелепее окажешься.
Мужчина и женщина, шедшие сейчас от двери к регистрационной стойке, были как раз из таких долдонов. Элегантные и ухоженные особи, и каждая по-своему классически красива и тщательно сдобрена высококлассной косметикой. Умом мистер Нат понимал, что оба принадлежат к лучшим образчикам человеческой породы — но он уже давным-давно не только не завидовал таким, как они; такие, как они, попросту были ему физически неприятны. Можно сколько угодно твердить себе: ну не виноваты же эти мордовороты в том, что уродились мордоворотами, и надо по мере сил относиться к ним нормально, без предубеждения — однако, что поделаешь, выглядели-то они на редкость уродливо.