Кажется, он уже размышлял об этом… и зарок давал. Или нет?
Лерметт искоса взглянул на Эннеари. Да, на сей раз все действительно обошлось. Потому что эльф не знает, что посольский узел – символ не только хитрости. Потому что Лерметт не рассказал ему всего. На самом деле посольский узел воплощает в себе не только хитрость Эйнелла, но и постыдное предательство владыки, посмевшего замыслить убийство посланника. Могущество хитроумия – и мерзость предательства. Все поговорки о посольском узле имеют не один смысл, а два – как завязанный поверх рукояти меча ремешок имеет два хвоста. А потому пускать в ход эти поговорки следует с осторожностью сугубой – как и сам узел. Ведь если собеседник потянет твое неосторожное высказывание не за тот хвост…
Лерметт обязательно расскажет Эннеари про этот, второй смысл. Иначе как бы эльф, решив щегольнуть настоящей человеческой поговоркой в обществе людей, не совершил поистине роковой ошибки. Да, непременно надо будет рассказать.
Непременно.
Но не сейчас.
Глава 11
Эннеари тоже молчал. Ему тоже было о чем призадуматься. Вот и опять человек отказался от предложенной им дружбы – да еще как резко, прямо-таки наотмашь! Как и прежде, Лерметт не зовет его Арьеном, а честит Эннеари – а уж о долге благодарности так и вовсе ничего слышать не хочет. Конечно, люди – создания возвышенные, и эльфы им никак уж не чета… но не слишком ли много этот человеческий принц о себе понимает, отказываясь даже от благодарности?
Разум Эннеари зацепился именно за это, последнее слово – благодарность. Он обдумывал его и так и этак – и внезапно эльфа будто жаркой волной обдало. Прав Лерметт, тысячу раз прав! И как же он сам не подумал прежде, чем ляпнуть такое? Ведь для того, чтобы кому-то спасти жизнь, этой жизни должно что-то угрожать. Какая-то опасность. Это что же получается – он, Эннеари, желает своему спасителю попасть в беду? И все для того, чтобы расплатиться и больше не чувствовать себя ничем ему обязанным? Хороша благодарность, нечего сказать! Ведь именно против благодарности Эннеари и погрешил, высказав подобное хотение. Именно от нее он и возжелал себя избавить, пусть ему даже спервоначалу так и не показалось. Спасти своего спасителя – и не чувствовать больше того, что сердце велит. Мерзость какая, Эннеари – да тебе ли это в голову пришло? А ведь пришло же. Так вот почему подобный долг именуется неоплатным! Если в тебе есть хоть искра благодарности, подобные долги оплачивать попросту нельзя. И если тебе и впрямь придется избавить своего избавителя от беды, это может быть только сердечным порывом – но ни в коем случае не долгом . Только не долгом.
А еще он погрешил против права каждого разумного существа на собственную жизнь. Неужели благородство должно вознаграждаться настырным неотвязным приставучим спутником, от которого, хоть тресни, а никуда не денешься? Кто его знает, как там оно у людей принято, а у эльфов навязчивость никогда не была в чести – однако именно этого он и пожелал, вознамерившись сделаться вечным стражем Лерметта. Какая там дружба, какая благодарность, если он вздумал надеть на своего спасителя хомут из собственной персоны!
– Лерметт, – тихонько окликнул принца Эннеари.
Принц повернул к нему усталое сердитое лицо.
– Прости, – смущенно выговорил Эннеари, – я ведь и в самом деле глупость сказал… и вдобавок гадкую.
Лицо Лерметта мгновенно прояснилось.
– Забудь, – коротко посоветовал он, примирительно улыбнулся и подбросил в костер новую порцию хвороста.
Глава 12
Потом, после этой дурацкой беседы, они какое-то время просидели молча, уплетая жареную куропатку, а затем снова мало-помалу разговорились. Этот, второй разговор оказался вполне мирным и даже веселым – но осадок от первого все же остался. Нет, что ни говори, а вечер определенно не задался. И откуда только у эльфов в голове такая дурь заводится? Или она заводится не у всех эльфов, а только у Эннеари? Надо же было до такого додуматься! Давно уже прогорел костер, давно сон сморил Эннеари, и луна успела забраться высоко на небосклон – а Лерметт все еще сердито ворочался с боку на бок, не в силах уснуть. Зыбкая дремота то и дело прикасалась к нему осторожными лапками – и вновь пугливо отпрядывала. Уснул Лерметт почти с рассветом.
Проснулся он, само собой, довольно поздно. Костер весело потрескивал, разбрызгивая легкие искры. Надо понимать, эльф проснулся первым. Он и вообще вскакивает ни свет ни заря. И как только можно тратить на сон сущую малость и оставаться бодрым и свежим? Или эльфам и вообще не нужно спать? Интересная мысль. А зачем они тогда и вообще спят – чтобы на сны полюбоваться? Что ж… на то похоже.
Одним словом, если вечер не задался, то утро начиналось и вовсе неприятно.
Эннеари успел не только разжечь костер. Он уже натопил снега и наполнил водой обе фляги – и свою, и Лерметта. Дело, конечно, нужное, кто же спорит, да и время терять жалко – и все же Лерметта слегка покоробило. Не привык он, чтобы с его вещами вот так вот бесцеремонно хозяйничали, даже не спросясь.
– Ты всегда берешь, что плохо лежит, без спроса? – осведомился Лерметт, приподымаясь на локте. Уверенные ухватки эльфа так поразили его, что сказать «доброе утро» он просто позабыл – да и потом не вспомнил. Его в эту минуту заботило лишь одно: высказать свой упрек как можно более шутливо – чтобы он не походил на упрек. А ведь шутить спросонок – дело нелегкое. Особенно если не выспался по вине своего собеседника, и раздражение нет-нет, а дает себя знать.
– Конечно, – удивленно ответил Эннеари. – Это плохо, когда вещь лежит плохо. Она должна не плохо лежать, а хорошо работать.
Весь его тон, да и не только тон – даже поворот плеч, даже посадка головы – отчетливо и явственно выражали собой вопрос: «А разве может быть иначе?»
– Ты бы мог меня спросить, – заметил Лерметт.
– Ты ведь спал, – пожал плечами эльф. – Зачем тебя будить ради такой ерунды?
– Ну, так дождался бы, пока я проснусь, – зевнул принц.
– А зачем? – совсем уже изумленно промолвил Эннеари.
Лерметт прикусил губу. Нет, утро определенно не складывалось.
– Так… – задумчиво произнес он, выбираясь из-под плаща, которым укрывался от ночной прохлады. – Похоже, я опять ляпнул что-то не то.
Собственная ошибка бесила его – в немалой степени еще и оттого, что оставалась покуда непонятной.
– Наверное, – ответил Эннеари, устремив на него серьезный взгляд своих невероятно зеленых глаз. – Только я не знаю, что именно.
– Разберемся, – пообещал Лерметт, аккуратно сворачивая плащ. – Обязательно. Это так глупо, что разобраться просто необходимо. Чует мое сердце, что нельзя не выяснить.
Выяснение, жаркое и сбивчивое, продолжалось не менее получаса. А могло затянуться и дольше – так всегда бывает, когда внезапное несходство обычаев… и тоже нет – не обычаев, а чего-то более изначального, определяющего… да ну их совсем, эти обычаи! Всякому ведь известно, что руками работают, а ногами ходят. Сызмала известно, с детства. Раньше еще, чем начинаешь говорить, начинаешь пользоваться руками и ногами именно так, а не иначе. И ведь это только естественно – предположить, что любой первый встречный пользуется своими руками и ногами именно так. А потом накапливается невысказанная странность… еще бы ей не накопиться! Никто ведь не обсуждает такие привычные, само собой разумеющиеся детали быта. И ты молчаливо исходишь из того, что для тебя привычно, как дыхание – а потом вдруг оказывается, что новый твой знакомец пользуется ногами не для ходьбы, а для чего-то совсем иного – например, для ведения деловой переписки…
К исходу этого получаса на душе у Лерметта сделалось окончательно скверно. Нет, ну кто его за язык потянул! Хотя если вдуматься, дело могло обернуться куда хуже. Он ведь мог сморозить такую глупость не здесь, не сейчас, не наедине с Эннеари, а в Долине Эльфов… но как он мог знать? Илмерран не успел рассказать ему об эльфийских обыкновениях почти ничего. Их Лерметту еще только предстояло изучить. Ничего он об эльфах не знал толком, кроме их языка… да, но язык он худо-бедно, а выучил! А ведь чужое наречие может ох как много подсказать о тех, для кого оно родное! Одна уже только грамматика чего стоит, не говоря даже о словоупотреблении – а ведь есть еще и пословицы! И Лерметт сам переводил их с эльфийского. Сам, своими руками записывал неуклюжую рифму: «Чем без толку лежать, лучше за делом бежать». Илмерран от его перевода, помнится, скривился, но смолчал. А теперь выясняется, что пословица как раз и толкуется в том самом смысле, который Лерметту – человеку, а не эльфу – нипочем не пришел бы в голову.
Все-таки свежего человека от эльфийских странностей оторопь берет, как ни крепись. Нет, привыкнуть к ним наверняка можно, однако если наскочить на них с размаху, как Лерметт… Оказывается, у эльфов имеется весьма необычное понятие о личной собственности. Или, вернее, у них как раз понятия этого и не имеется… или почти не имеется. И как только Лерметт не обратил внимания, что определение «личный» у эльфов почти неизменно прикладывается к существительным «честь», «достоинство» и жизнь" – а об имуществе ни единого словечка? Пользоваться чужими вещами у эльфов отнюдь не возбраняемо… стоп, а кто говорит о своих и чужих вещах? Опять человеческие понятия ум застят!
Насколько эльфы уважали неприкосновенность чужой личной жизни (именно против этого обыкновения, к слову сказать, вчера и погрешил Эннеари, навязываясь в вековечные сопровожатаи), настолько личное имущество неприкосновенным не было и быть не могло. Неприкосновенными считались только те вещи, которые не считались вещами… впрочем, об этом после, потом как-нибудь. Тем более что эту разницу Лерметт вроде как понимает. Например, «найди-себя» – никакое не имущество, никакая не вещь, верно? Ну конечно. Так, ладно, с этим покончили – а что там все-таки с имуществом?
А имущество не должно лежать плохо. В смысле без дела. В забытьи и пренебрежении. Пристроить бездельную вещь к делу – прямой долг того, кто ее увидит. И неважно, в чьем доме увидит. Или на чьем поясе. Или… впрочем, с этим вроде бы тоже все ясно – или все-таки нет?
У Лерметта голова шла кругом. Навязывать свою помощь поперек нежелания ее принимать – по меньшей мере бестактно, если не хуже. Но не помочь, когда в твоей помощи нуждаются – непростительно. Воспользоваться ради этого вещью, тебе не принадлежащей – не только допустимо, но даже похвально. Не заметить, что в твоей помощи нуждаются – хамство. А уж не оказать эту самую помощь своевременно, заставить себя просить о ней – мерзкое, непростительное бессердечие.
Зато теперь понятно, почему эльфы так редко среди людей показываются. И показываются-то, небось, не всякие эльфы, не любые, а только самые-самые понятливые. Те, кого можно хоть кое-как наставить в человеческих обычаях. Которые могут понять, что такое «мое», «не мое», что значит «припас», «собственность», что такое «на черный день»… интересно бы знать, каким этот черный день им представляется – неужто и вправду бессолнечным? Во всяком разе, те эльфы, которые с людьми дела ведут, должны смекать, что можно и чего нельзя. Наверняка должны. Иначе всех эльфов давным-давно ославили бы карманниками, если не чем похуже. Если всякой вещи, которая у людей плохо лежит, эльфы стали бы ноги приделывать… Или они только среди своих так себя ведут? Да, но ведь Лерметт ну никакой не эльф. Даже и не похож совсем.
Настроение Лерметта, и без того не самое солнечное, стремительно заволакивалось тяжелыми грозовыми облаками. Злость на самого себя, даже если ты в ее причине не очень и виноват – и тем более если не виноват – любое настроение способна испортить. Ничего не скажешь, весело утро началось. Не успел глаза продрать, а уже глупость брякнул. Хочешь, не хочешь, а разобраться пришлось. Другому бы кому спросонья недоразумения выяснять, да впридачу еще и натощак. Зря они вчера всю куропатку приели. Надо было хоть малую толику на утро оставить.
Да, это он хорошо придумал – оставить. Ну, что такое одна-разъединственная молоденькая куропаточка для двоих здоровенных парней, которые за день так намотались по нелегким горным тропам, что к вечеру уже и ноги не ходят! В горах, оно не то, что по торной равнинной дороге. Даже на лесной едва приметной тропке, и то бы легче. Вверх полезай, вниз спускайся, на всякий камешек ступай с оглядкой, да и кверху посматривать не забывай. А снизу дышит холодом нерастаявший лед. Набегаешься этак за день – поневоле горячему ужину обрадуешься. Кусок за куском… и не заметить даже, как от жареной птицы одни косточки остались. Все подъедено до последней крошки, до самого невзрачного волоконца. Если что на костях и осталось, этого и мышке пообедать не хватит. Да что там мышке угрызть – пожалуй, остатками и муха не насытится. Одна маленькая куропатка на двоих оголодавших путников – разве что аппетит раздразнить, и только. Лучше бы им обойтись подчерствелыми лепешками. Когда помногу не ешь, желудок привыкает жить вполсыта и лишнего не требует. Сколько уже раз Лерметт зарекался не соблазняться в дороге случайной прибавкой к обычному припасу! И воздержность обычно давалась ему легко. Надо же ему было вчера так разъесться! Или это всегда в горах так есть охота? Люди разное говорят. Одни – что кусок в горло не идет, а другие – что пока вниз не спустятся, никак не наедятся. И все же стоило быть умереннее. Ничего не поделаешь, сам виноват, что к утру о еде довольно подумать, а уже слюнки текут. Нечего было с вечера обжорству предаваться.
Мысли о собственной недопустимой распущенности доконали принца окончательно. Такого он себе и в детстве не позволял. Однако Лерметт почти сразу же сообразил, что дело поправимо. Впредь совладать с собой ему труда не составит, а утренний голод утолить можно немногим. Это ему по старой памяти на ум взбрело, вот и все… пора бы уже и позабыть тот давний, единственный в его жизни голодный обморок. Сейчас-то им с Эннеари ничего подобного не грозит. Конечно, припасов дорожных он собирал на одного, а никак не на двоих, но по привычке прихватил все-таки полишку. Если с умом, так оставшегося не только позавтракать, а и поужинать достанет.
Приободрившись, Лерметт потянулся к дорожной сумке. Эннеари, небось, тоже после очередной нелепой беседы проголодался – а он тут сидит, размышляет… нет бы дорожному спутнику лепешку-другую предложить. Еще не хватало себя упрашивать заставить! Что о нем тогда воспитанные эльфы подумают? А Эннеари – эльф хоть малость и свихнувшийся, но, вне всяких сомнений, воспитанный. Стыдоба какая.
Однако воспитанный Эннеари и не подумал взять из рук принца протянутую ему лепешку. Зря Лерметт полагал, что после вчерашней беседы с дурацкими выходками покончено. Воспитанный эльф – чтоб ему пусто было, и не когда-нибудь, а прямо сейчас! – опять принялся фордыбачить.
– Спасибо, я сыт, – равнодушно произнес Эннеари, даже не поглядев на лепешку.
Лерметт хотел было поинтересоваться, когда это эльф успел насытиться и чем – но сжатые губы Эннеари выглядели настолько решительно, что у Лерметта мигом исчезла всякая охота спрашивать о чем бы то ни было. Он с тоской поглядел на лепешку, тихо скрипнул зубами и упрятал лепешку обратно в дорожный мешок. Ничего, Лерметт, потерпишь. Так тебе и надо. Хоть и говорят, что пустой болтовней сыт не будешь, а придется тебе именно этой закуской и обойтись. Стыдись, принц. Да разве это называется голод? Такой голод за хорошей беседой забывается мигом. А там, глядишь, пора настанет на привал устраиваться. Там и пообедаем. За столько-то времени эльф свою дурь по камешкам порастрясти успеет.
– Сыт так сыт, – небрежным тоном промолвил Лерметт, забрасывая сумку на плечо. – Тогда пошли.
Еще и часа не минуло, как Лерметт понял, что все его расчеты развеялись в прах. Это вчерашнюю дорогу они с эльфом в беседе скоротали. Сегодняшняя выдалась не в пример тяжелее. Слишком много ненадежных камней, слишком крутой склон… разговор заглох, едва успев завязаться. Путники шли молча, сторожась при каждом шаге. Тропа петляла как сумасшедшая, кривилась, сменялась нежданными тупиками. Вчера Лерметт досадовал, что им несколько раз пришлось спускаться и подниматься. Сегодня они почти ничем иным и не занимались. Вверх, снова вверх, солнце слепит глаза, вниз, направо, опять вверх… Лерметт хоть и помнил карту наизусть, но троп, которыми им пришлось пробираться, не узнавал решительно. Слишком многое поменял давешний сход. Поначалу Лерметт мысленно перечерчивал воображаемую карту заново, делая все новые и новые пометки, но вскоре после полудня новые тропы и старые начали мешаться у него в голове.
– Стой! – взмолился он. – Отдохнем.