— Давай не будем об этом, — попросил я. — Не хочу. Сменим тему. Повезло Эдику — и хорошо. Ну его. Дурак все равно был, а дуракам везет. Скажи лучше, откуда у тебя пистолет. Я ж не успокоюсь. Хочу все знать. Украл где-то? Ты ж меня как облупленного… никому ни слова не скажу! Только признайся!
— Кирюнатор, — ответил он спокойно, — пожалуйста, больше не говори ни слова.
— Но…
— Ничего не скажу, Кир.
Игорь — мой лучший друг. И я промолчал. А вскоре совсем забыл о том случае или, по крайней мере, постарался забыть. Не до того было: диплом защищал, свадьбу играл, семейная жизнь началась… Год проходил за годом, когда профессионалы обещали скорый конец мясного кризиса, но кризис не кончался, а животные продолжали дохнуть. Тех же, которые не успевали умереть естественным путем, успешно съедали люди.
Прошло много лет. Студенческие годы остались позади.
Сейчас я разглядываю несчастных девушек с порносайтов, и мне становится страшно. Их так много, этих девчонок, что иногда кажется, будто каждая женщина на земле хоть раз снималась без одежды.
Когда я выхожу на улицу после работы, то не могу смотреть женщинам в глаза: приходится останавливаться и отворачиваться, притворяться, что разглядываю витрины или смотрю на часы. Такое чувство, что вот-вот мелькнет нежное личико с порносайта; мелькнет и растворится в толпе, а мне будет безумно стыдно, и выход останется только один — пойти в кабак, вонючую наливайку, чтобы напиться там в хлам.
Иногда я представляю фотографа, старого, побитого жизнью, в морщинах и шрамах, который носится по земному шару и снимает женщин на цифровую камеру. Он подглядывает в замочные скважины, сверлит в стенах дыры, притворяется мойщиком окон — все для того, чтобы сфотографировать обнаженную красавицу. В его глазах застыла боль, потому что он спешит; хочет сфотографировать всех женщин на свете, но не успевает.
Мастер предчувствует смерть женщины, которую не довелось щелкнуть фотокамерой, Он беззвучно плачет, но остановиться не может: бежит со всех ног к следующему дому.
Мне очень жаль несчастного фотографа. Когда я рассказал о невеселых этих мыслях Мишке Шутову из отдела убийств, он повертел пальцем у виска и предложил выпить по сто граммов для успокоения нервов. Мишкина вселенная тверда и незыблема, он знает точно, что в нашем мире есть живые. Что, несмотря на огромное количество сайтов, посвященных членовредительству, живые люди еще встречаются.
Чтобы убедиться в этом, достаточно выйти на улицу, говорит Шутов. И скалится при этом, шакалья морда. У меня так не получается.
Представьте сайт «девственницы.ру», где показывают молоденьких девчонок в чем мама родила. Представьте сайт «пьянаямама.ком», где лежат порнофотографии «мам» и их «сыновей». Представьте сайт «копро.нет», где на скверного качества видео можно увидеть, как… впрочем, не будем об этом.
Представьте сайты, посвященные зоофилии и некрофилии, эксгибиционистам и онанистам. Представьте всю ту мерзость, гниль, которая скопилась во Всемирной сети за последние годы.
Я ее разгребаю.
Случилось так, что после года работы я заметил, что женщины повторяются. Например, кареглазую блондинку, которая любит раздеваться на улице, я видел на сайте, посвященном сексу с гарцующим пони. Фотографии молоденькой нимфоманки с шиньоном расползлись по пяти или шести страничкам. Нимфоманка везде проходила под грифом «девственница», но по глазам было видно — это не совсем так. Вернее, совсем не.
Я обрадовался. Подумал, будто рано или поздно выяснится, что женщин на порносайтах не так уж и много; поверил, что скоро я вычислю их всех и тогда можно будет успокоиться. Но появлялись новые. И не было им конца: улыбающиеся лица, игривые позы — мне хотелось плакать, когда я видел их. С веселых лиц подмигивали выплаканные в сушь глаза, а в светящихся, подкрашенных компьютерной программой радужках я не видел мысли.
Решившись, я пошел к нашему психологу, а он стал задавать наводящие вопросы о моем трудном детстве и юности, поэтому пришлось быстренько сворачивать тему. Так ведь и о моей профпригодности могла зайти речь.
По-настоящему, вдрызг, я напился, когда увидел девушку с порносайта в реале. Тряпочное, снятое старенькой аналоговой камерой видео я просматривал несколько раз подряд — черноглазая лолита, с виду цыганочка, занималась любовью со здоровенным губастым мужиком. Было противно, но, в общем, как обычно. Работа есть работа.
Вечером я встретил лолитку в собственном подъезде. Девушка жила этажом ниже одна, без родителей и без парня. Я не знал ее имени, но пару раз встречал в подъезде. Иногда мы болтали — о пустяках. Я знал, что живет она этажом ниже, а больше ничего.
Почему одна живет? Чем занимаемся? Мало ли. Может быть, студентка; квартиру снимает, чтобы спокойно учиться, обстоятельно прочитывать конспекты, изучать пухлые тома университетской литературы; хорошая, в общем, девушка. Догадку эту, кстати, подтверждали ее аккуратные интеллигентные очки с тонкими стеклами. Девушка в таких очках не будет пить водку, гулять до полуночи и развратничать.
На записи она сняла очки. Наверное, поэтому я не узнал «студентку» сразу.
И вот душный летний вечер, запахи цветов и заводской пыли щекочут ноздри, а рядом стоит она, девушка с видео, в легком синем, с вышитыми цветами — ромашками и тюльпанами — сарафане. Стоит на площадке между этажами в босоножках, нога за ногу, и курит. Смотрит в окно на огни вечернего города и о чем-то думает. Я не знаю, о чем она думает, глядя на город из окна десятого этажа: я бы на ее месте думал о той пленке. Мне было б стыдно, и я думал бы о том, что надо найти парня, который снимал меня на камеру, и уговорить его отдать кассету. Или просто убить ублюдка, забрать пленку и сжечь. А самой, сгорая от стыда, повеситься на ближайшей сосне.
Я замер, когда увидел девушку, и мысли эти, словно скорый монорельсовый поезд, мелькнули в голове; мелькнули и исчезли, осталась только пустота и неприятное щемящее чувство; слабая, уколом булавки, боль в сердце. Девушка обернулась, улыбнулась мимолетно, смешно сморщила носик, вспоминая, а потом сказала:
— Здравствуйте, Кирилл.
— Здравствуйте… э-э…
— Наташа.
— Наташа, — повторил я.
— Да, Наташа.
— Я уже понял.
— Угумс…
Надо было улыбнуться, по всем правилам нужно было, но я не мог себя заставить. Я видел не женщину, нет; не красивую незнакомку, не трудолюбивую студентку; я видел свою унылую квартиру с обоями, заляпанными жиром. Видел и бутылку выдержанного коньяка, а с ним за компанию — маленькую тарелочку с нарезанным дольками лимоном.
Я напьюсь, как свинья, а эта маленькая… будет заниматься тем же. Обидно!
Она молчала, улыбаясь, а я осторожно разглядывал Наташу в слабой надежде убедиться, что обознался. Заметил черную родинку на подбородке — такая же была у девушки с видео — и шрамик над левой бровью, заклеенный неровно вырезанными кусочками скотча крест-накрест. К сожалению, все совпадало.
— Кирилл?
Я не ответил. Я склонил голову и протопал мимо нее, разглядывая побитые, разрисованные табачным пеплом ступеньки. В каждой черной пылинке я видел лицо девушки с видео; девушки, которая курит семь ступенек назад… восемь… девять… десять…
В тот вечер я опустошил заначку: выдул бутылку дорогущего армянского коньяка. Потом упал, не раздеваясь, на кровать и считал «алкогольные вертолеты», наслаждался состоянием блаженного отупения.
Иногда в уши проникал некий звук: скрип матраца, отфильтрованные стенами мерные движения.
Может быть, этажом ниже снимали очередное порновидео. Возможно, завтра я увижу его на главной странице сайта «сладкиегубки.ру».
Наташа.
Шлюха, шлюха, шлюха…
Вышло так, что сейчас я возглавляю отдел порно. Как это получилось? Причина в том, что я могу определить возраст человека с точностью до двух-трех суток. Стоит мне посмотреть на человека — и сразу же вижу его возраст: как бы он ни выглядел, в каком бы состоянии ни было его лицо. По идее, я могу почувствовать, сколько прожил на свете человек, у которого сняли с лица кожу, но пробовать не приходилось, да я и не стремлюсь к такому опыту.
Умение, конечно, интересное, но применения ему я не мог найти очень долго. Работать иллюзионистом, удивлять толпу точными догадками и дешевыми предсказаниями? Я не видел в этом смысла и, кроме того, сильно сомневался, что сумею выступать перед большим скоплением народа.
Образование у меня имеется, высшее даже: инженер-электрик. Проблема номер два: с этим образованием я находил только низкооплачиваемую работу. К тому же мне не хотелось работать инженером, а образование на самом-то деле получил случайно в те юные годы, когда было все равно, где учиться, лишь бы откосить от армии. Работенка подвернулась неожиданно. О моей способности знал Игорек: он и дал совет попробовать устроиться в Институт Морали. Я попробовал.
После долгого и нудного собеседования, после проверки кучи бумаг и заполнения сотни анкет узколицая тетка в беретике, лихо сдвинутом набок, сухо произнесла: «Ждите ответа». Я вернулся домой с мыслью, что дружеская протекция не помогла и работа мне не светит. Однако уже на следующее утро мне позвонили и предложили выдвигаться для оформления документов.
Название у нашего учреждения длинное и неудобоваримое, но все привыкли называть его именно так: Институт Морали.
Мы занимаемся тем, что рыщем по Всемирной паутине, конкретно — в русской ее части, и разыскиваем нарушителей российского законодательства. Мой отдел занимается поисками нелегального сетевого порно (педофилия, некро… в общем, не стоит. Список немаленький, и нет в нем ничего приятного) и ведет проверку порномоделей. Например, на возраст: как известно, девушка имеет право оголяться перед камерой строго после восемнадцати. Юноша, впрочем, тоже, но наших начальников из ФСБ мальчишки интересуют почему-то в меньшей степени.
Для меня это самое оно. Я могу определить возраст любого человека по фотографии, причем мне хватает одного взгляда, чтобы понять, в каком году был сделан снимок.
Однако это не так здорово, как может показаться со стороны. Иногда очень обидно сознавать, что вот, например, этой милой светловолосой девушке всего шестнадцать, а она проделывает мерзейшие вещи с «золотым дождем» и при этом улыбается и, кажется, совершенно счастлива.
Четырнадцатиэтажный дом, где я живу, единственный в нашем микрорайоне; остальные либо пятиэтажки-хрущевки, либо приземистые и скучные серые домики частного сектора. Неподалеку тянется к небу знаменитая Ледяная Башня.
Мой сосед по лестничной площадке, Леша Громов, живет, как я, один, но квартира у него побольше, трехкомнатная; краем уха я слышал, что Лешка раньше жил в ней с семьей. Потом семья таинственным образом испарилась. Впрочем, мало ли что бабки нашепчут, может, и врут. Леша на эту тему не любит распространяться. Мужик он компанейский, выпить не дурак, знает много веселых анекдотов. Без нужды, однако, не пошлит и не скабрезничает — за это я его уважаю.
А еще Леша любит жареных голубей, причем ест их, отрывая куски с каким-то особенным остервенением, даже ненавистью.
У Лешки комплекция былинного богатыря, а глаза — большие, выразительные, голубые; посмотришь в его зрачки внимательно, и завыть с тоски хочется — такая в них печаль живет. Я как-то сказал Лешке, мол, надо тебе с глазами что-то делать, капли специальные, может, у доктора выписать или еще что, чтоб тоску извести, а он ответил:
— Кирюха, знаешь, что прекраснее всего?
— Женская грудь? — спросил я на автопилоте, потому что голова процентов на пятьдесят была забита порнографическими картинками: женщины голые, женщины обнаженные, женщины без ничего; женщины черные, белые, желтые и красные. — Ноги от шеи? Новый шампунь-кондиционер от «Белден'н'Фолдерс»? Электронная музыка в исполнении симфонического оркестра роботов?
— Улыбка ребенка, — на полном серьезе ответил Лешка. — Ребенка, который еще не знает, сколько тьмы содержится в его душе; невинная, от души, улыбка.
Я хотел посмеяться над удачной хохмой Громова, но не успел, потому что он ни с того ни с сего заплакал. Странно было глядеть на здоровенного мужика, рубаху-парня и видеть рохлю, плачущего придурка, размазывающего сопли по лицу. Мне стало противно, я подлил в рюмку водки и выпил. Похлопал Громова по плечу и сказал:
— Нет, ты неправ. «Белден» прекраснее будет.
А Громов, продолжая реветь, потряс кулаком и крикнул:
— Ненавижу Бога! Слышишь? Ты все у меня отнял!
— Кто — я? — удивился я.
Он раздраженно махнул рукой:
— При чем тут ты? Я про Господа.
После того случая я не то чтобы перестал уважать Лешку, но ходить к нему, делиться проблемами за бутылкой алкоголя стал реже. Может быть, потому, что сам поначалу воспринимал Громова как жилетку, в которую можно поплакаться, но становиться жилеткой не собирался.
В начале осени, когда листья только-только пожелтели, когда бродячие собаки на улице выли пронзительнее обычного — пока их окончательно не перебили живодеры, — а мясные банды постреливали в людей на окраине города, Лешка притащил в нашу «панельку» большую белую в коричневую крапинку коробку с логотипом «РОБОТА.НЕТ». Лифт не работал, и он оставил коробку на первом этаже, а сам быстрее молнии поднялся к нам на одиннадцатый, позвонил в мою дверь и долго пытался отдышаться, упершись ладонями в стену. Я курил и выпускал дым ему в лицо. Было смешно наблюдать, как сизый дым лезет в громовские волосатые ноздри. Леша наконец выдохнул:
— Кирюш, помоги. Коробку надо дотащить.
— Неохота.
— Отблагодарю, не бойся!
— Хм. По-братски?
— Конечно!
День был выходной, делать было нечего; я накинул на плечи любимую шведку и спустился вниз. Коробка оказалась крупная, размером и формой она походила на детский гробик. Мысль о детском гробике я высказал вслух. Лешка хмыкнул что-то в ответ и молча ухватился за свой край. Я просунул руки в рукава шведки, взялся с другой стороны, и мы потащили коробку наверх.
К пятому этажу я выдохся и пожалел, что согласился помочь: коробка весила, наверное, килограммов восемьдесят. Или больше. Мы останавливались передохнуть после каждого этажа, а на седьмом устроили большую перемену и перекурили. Лешка пообещал пиво — это немного примирило меня с реальностью. К тому же стало жаль богатыря-соседа. Выглядел он неважно: синяки под глазами, губы бледные, будто припорошены первым декабрьским снегом, волосы через один седые.
— Слушай, хреново выглядишь…
Громов не ответил, молча выплюнул недокуренную сигарету в окно и буркнул с досадой:
— Ухнули! — и взялся за свой край.
— Погоди, я не до конца рассказал. Выглядишь ты и впрямь как облезлый ишак или того хуже. На тебя не поведется ни одна девушка, даже самая уродливая и без левой груди…
Громов посмотрел на меня зверем и прошипел сквозь крепко сжатые губы:
— Ухнули!..
— И без правой — тоже, — задумчиво прищурив глаз, сказал я. — И даже без рук… разве что слепая попадется, вот с ней у тебя есть шанс, Громов. Если заткнешь девчонке уши, чтобы не слышала твоего гнусавого голоса.
— Ухнули!!!
— А я о чем говорю? Ты привык подавлять людей, Громов. Ты не слушаешь их. Подлец ты, Громов, талантливый, но подлец, и, так уж и быть, я помогу тебе.
На нашем этаже он долго возился с ключами и не мог открыть дверь, потому что дрожали руки.
Когда мы наконец затащили коробку в прихожую, я спросил:
— А что в ней?
— Ребенок, — ответил Леша.
— Брешешь?
— Нет.
— Брешешь, — удовлетворенно кивнул я и похлопал Громова по плечу. — Не забывай, с тебя пиво!
Ближе к вечеру, когда на унылом и по-осеннему белесом небе проклюнулись тусклые звезды, Леша постучал ко мне. Я как раз стоял на балконе, любовался кроваво-красным закатом и курил пятую сигарету подряд, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, когда он позвонил. Я обрадовался. Лешкин визит сулил маленькое, но веселье. К тому же он идеальный объект для моих маленьких и невинных шуток.