Кенет, понятное дело, не знал и не ведал, какое впечатление производят его прогулки в компании медведя. Самому ему эти прогулки доставляли необыкновенное удовольствие. Он искренне гордился своим спутников. Могучие мускулы медведя гладко перекатывались под великолепным мехом. В тепле и холе медведь отъелся и уже ничем не напоминал заморенного бродягу. Скорей уж он сделался похож, по мнению Кенета, на князя Юкайгина: такой же мощный, властный, величественный и непредсказуемый.
Однако прелесть неторопливых прогулок и интеллектуальных бесед о медвежьем житье-бытье не заставила Кенета забросить изучение устава. Он занимался уставом очень прилежно. Каждый вечер, отужинав, медведь забирался на лежанку, а Кенет садился рядом с ним и принимался за чтение. Иногда медведь ложился не сразу. Случалось, он подолгу задерживался, мечтательно глядя на кусочек солнышка в очаге. Тогда Кенет садился с ним рядом, спиной к спине, и погружался в предписанные уставом ежедневные мысленные упражнения.
Старый знахарь сказал правду: овладеть огнем проще всего. Когда видишь, как кто-то молниями плюется, так и подумаешь невольно, что перед тобой невесть какой великий волшебник. А на самом деле это любой ученик умеет. Дурацкое дело нехитрое. Есть вещи потруднее. Каждый вечер Кенет с головой погружался в устав: чего он не должен делать, что он должен делать обязательно, а главное, зачем он должен делать именно это. Он уже не напрягал глаза, пытаясь в неверном свете плошки разобрать чуть порыжевшие от времени знаки: на рукояти его меча ярко сиял, не обжигая, волшебный свет. Сумрак уже не заполнял жилище Кенета, сливаясь с тенями в единое мутное марево. Все предметы в залитой ясным сиянием комнате отбрасывали четкие, резкие тени. Однажды Кенет, к великому удовольствию медведя, устроил целое представление теней на стене. Ловкие руки Кенета заставляли на стене прыгать лопоухих зайцев, следом за ними взлетали черные орлы, расцветали невиданные черные цветы… Медведь только щурился от неведомого прежде блаженства: бродячий цирк перед медведями обычно не выступает, и медведь с наслаждением постигал впервые в жизни эстетику несъедобного. Пляшущие на стене тени очаровали его.
Однако в тенях медведь разбирался намного лучше Кенета. В отличие от человека звери превосходно знают, что далеко не все тени безобидны. Тени бывают разные.
Поглощенный чтением устава, Кенет ни разу не заметил, что среди обычных теней, отброшенных предметами, начинают появляться совсем другие. Он был слишком сосредоточен, чтобы услышать предостерегающее рычание медведя. Конечно, он ощущал исходящую неведомо откуда смутную тревогу, но приписывал неприятное чувство своей неопытности в магическом ремесле и начинал заниматься с еще большим рвением. С каждым разом тени придвигались все ближе. Они уже тянулись к Кенету, уже примеривались, как бы его половчее схватить. И тогда медведь, сидевший, по обыкновению, рядом с Кенетом, грузно поднимался и снова садился, но уже по-другому. Его огромная черная тень всей своей тяжестью легла на незваные тени и пожрала, поглотила их. Больше чужие тени не приходили. Но медведь с тех пор ни разу не ложился прежде, чем Кенет закончит занятия, неизменно дожидаясь, пока человек встанет и отложит в сторону пятнистые листы. Поразмыслив, медведь решил ничего не говорить человеку о тенях. Зачем пугать его понапрасну? Да и поймет ли он? Много есть на свете таких вещей, которых не понимают даже самые умные люди.
Одним словом, и без воспоминаний об Инсанне Кенету было чем себя занять. По правде говоря, занятый учением Кенет об Инсанне и думать забыл: учиться ему было интересно само по себе, даже без сладостных видений грядущей расплаты с мерзостным злодеем. А в часы, не занятые уставом, куда приятнее поболтать с медведем о том о сем, за хворостом сходить, пирог испечь или просто подремать, уткнувшись носом в теплый медвежий бок. Нет, Кенет об Инсанне и вовсе не думал.
А вот Инсанна думал о Кенете. Он тоже был занят по горло. Особенно много времени у него отнимало писание двух капитальных трудов: руководства по прикладной магии для начинающих и книги воспоминаний. Дело подвигалось медленно. Слишком часто Инсанну беспокоили повседневные заботы. А тут еще непрошеные мысли вторгаются в его совершенный разум, мешают приняться за работу, вселяют тревогу. Вот и теперь…
Инсанна правой рукой отложил смоченную тушью кисть на письменный прибор и невесело задумался, продолжая левой рукой сжимать вторую кисть. Обнаружив это, он в сердцах сжал кисть так сильно, что она расщепилась. Такого с ним уже несколько сотен лет не случалось. Инсанна усилием воли заставил себя обрести прежнее ледяное спокойствие. Оснований для тревоги попросту нет.
Да кто он такой, этот сопляк из трактира? Было бы о чем беспокоиться. Мальчишка еще совершенно зелен. Он еще ничегошеньки не понимает. Знак на посохе намалевал… Инсанна презрительно фыркнул, припомнив начертанный в порыве хвастливого тщеславия знак “исполнение”. Нет, мальчишка ни о чем не догадывается. Исключено.
И все же…
Выходя из “Весеннего рассвета”, Инсанна был вполне доволен собой. Поездка, несомненно, удалась. Конечно, в новой больнице он пока мертвыми телами не разживется. Так ведь не одна она на свете. А жалкий червяк Акейро, дерзнувший лишить его поставщиков, будет примерно наказан. Даже заклинаний на него тратить не придется: сам умрет, соприкоснувшись с несокрушимой силой великого Инсанны. Уже умирает.
А беседа в трактире окончательно настроила Инсанну на благодушный лад. Совсем еще сопливый мальчишка, такому что ни скорми – все проглотит. До чего же удачно, что Инсанна случайно натолкнулся на него! Потом, со временем, это приобретение обещает стать весьма и весьма ценным. Ради такого и потрудиться малость не жалко. Инсанна был само обаяние, он льстил мальчишке без зазрения совести, заранее предвкушая удовольствие от неизбежной через несколько лет развязки. Все же он решил не полагаться только на удачу и свое очарование и вручил мальчишке пластинку со змеей, обвивающей сокола. Забавная штука эта самая пластинка. Куда бы ни пошел ее обладатель, в конечном счете его потянет к Инсанне, и он придет, полагая, что сделал выбор по собственной воле. А Инсанна может в любой момент с помощью волшебной пластинки понаблюдать за ее владельцем и даже усилить тягу, если понадобится.
Хорошего его настроения не развеяла даже беседа его подопечного со своим так называемым учителем. Оказывается, этот притворщик Инсанну все-таки узнал. Что ж, пусть ему от этого будет лучше. Пусть тешится мыслью о том, как напугал он своего ученика рассказами о зловещем Инсанне, чтоб и думать неповадно было. На самом деле достаточно и того, что напугал. Ведь у страха своя магия: чем страшнее, чем больше леденит душу, тем притягательнее. Уж теперь-то мальчишка точно придет.
И то, что сопляк тем же вечером закопал пластинку в лесу, Инсанну не обеспокоило. Он скорее был рад сообразительности подопечного. Значит, он не ошибся в выборе, а это само по себе приятно. Ничего, что пластинка лежит в земле. Настанет срок, и мальчишка ее выкопает. Как бы он ни старался, ему не дано забыть места, где он зарыл кусочек серебра. Даже если бы не он, а кто-то другой спрятал пластинку, стоит Инсанне захотеть, и подопечный найдет ее без труда. А пока в этом нет никакой надобности. Довольно и того, что парень держал пластинку в руках и смотрел на нее. Этого хватает, чтобы даже схороненная в земле пластинка дала Инсанне возможность понаблюдать за подопечным – а заодно за его притворой-учителем.
До сих пор все шло, как и положено. А вот дальше произошло невероятное. Решив взглянуть, что поделывает его трактирный знакомец, Инсанна не увидел ничего. Он был не столько раздосадован, сколько удивлен, и снова повторил попытку. Потом еще и еще раз. Бесполезно. Все его усилия разбивались о глухую стену темноты. Он не мог увидеть своего подопечного. Он не мог ощутить, где сейчас находится пластинка, да и существует ли она вообще. Его волшебный серебряный глаз был ослеплен надежно. Не уничтожен, нет – уничтожить изделие рук Инсанны не так-то просто. Да и если бы у мальчишки достало сил уничтожить пластинку, Инсанна бы это почувствовал. Хотя как знать? Уже само по себе ослепление пластинки совершенно невероятно. Может, со временем мальчишка и сумел бы заставить серебряный глаз закрыться… со временем, да, но ведь не сейчас!
Может, это сделал кто-то другой? Кто, зачем? Как он проведал о спрятанной в земле пластинке? Или мальчишка сам сказал о ней этому другому? Да нет, ни при каких обстоятельствах. Он был слишком озабочен тем, чтобы как раз упрятать пластинку подальше от посторонних глаз. Тогда как, кто? Полная бессмыслица..
Но великий Инсанна не был бы великим Инсанной, дозволь он себе предаваться бесплодным размышлениям. Какая разница, что именно произошло? Хватит уже и того, что произошло. Не сетовать надо, а отыскать подопечного. Отыскать немедленно. А уж тогда можно будет и выяснить, кто помог мальчишке ослепить серебряный глаз.
Однако дальнейшее сильно подорвало веру Инсанны в то, что его подопечный воспользовался посторонней помощью. Сначала посланные им тени возвращались ни с чем. Раз за разом его посланцы приходили назад, не принеся никаких известий. Слишком долго. Инсанна уже с трудом подавлял растущее раздражение. Надо же, как закопался маленький поганец! Ничего, приятель, ты хоть до самого нутра в землю заройся, тебя все равно отыщет Инсанна.
А потом посланные в погоню тени попросту не вернулись.
Поначалу их долгое отсутствие только обнадежило Инсанну. И лишь к исходу зимы он начал понимать, что его ожидание напрасно. Обеспокоенный уже всерьез, Инсанна вновь принялся за поиски. На сей раз он искал уже не мальчишку, а своих посланцев, и был потрясен, не обнаружив их. Их действительно не было нигде – ни в мире теней, ни в мире света. Их попросту больше не существовало.
Инсанна не знал мага, способного уничтожить тень. Ночной мрак для тени – родной дом, а свет только делает ее сильнее. Как же мальчишка ухитрился разделаться с его посланцами? Хитер, ничего не скажешь. Такой фокус даже самому Инсанне не под силу. И уж это он точно сам: ни один человек в таком деле не способен ни помочь, ни посоветовать.
Выходит, не так прост случайный знакомец из трактира, как Инсанне показалось? А ведь каким лопухом деревенским прикидывался! Каким наивным, неискушенным, доверчивым простачком, готовым очертя голову следовать любым путем, лишь бы он вел к заветной цели! А простачком-то оказался сам великий Инсанна. Ведь поверил, как последний остолоп.
Инсанне была ненавистна сама мысль о том, что его обвели вокруг пальца. Тем более он преисполнился ярости, вспомнив, какой сопляк ухитрился его провести. Но главное было все-таки в другом. Какая же страшная, непомерная сила таится в мальчишке. И если он ею уже овладел – а так оно по всему выходит, – спокойной жизни Инсанне не видать еще долго. До тех пор, пока он не найдет мальчишку и не заставит его плясать под свою дудку.
Знай Инсанна, что наместник Акейро выжил и находится в добром здравии – насколько может, конечно, – он бы обеспокоился еще больше.
А Кенета, как уже было сказано, мысли об Инсанне не беспокоили. Куда больше беспокойства доставила ему ранняя оттепель. Наступила она внезапно, и часть запасов серьезно пострадала. Мороженые грибы, на которые Кенет возлагал столько надежд, следовало съесть немедленно, и в течение недели Кенет с медведем питались почти исключительно грибами – и все-таки не смогли съесть всего. С тем, что осталось, замечательно управились белки. Их восхищенное цоканье будило Кенета по утрам.
Как и ожидал Кенет, оттепель оказалась недолгой. Дней через десять вновь ударили морозы. Слипшиеся остатки рыхлого промокшего снега превратились в бугристый грязный лед. В ожидании новых заморозков Кенет не покладая рук таскал хворост, и дрожать от холода им с медведем не пришлось. А вот добывать еду стало потруднее. Морозы держались долго, охота не ладилась, и если бы не помощь старика знахаря, Кенету пришлось бы туго. Дни шли за днями, а весны все не было.
Запоздалая весна началась внезапно. Заледеневший снег сошел за несколько дней. Солнце изливало на мир такие потоки света, словно стремилось наверстать упущенное. От просыхающей земли валил нежный пар. Птицы оголтело носились по лесу, перепархивали с ветки на ветку, ненадолго задерживаясь и вновь взлетая, отчего на землю с тяжелым шумом спелых ягод валились крупные сияющие капли воды.