И еще у Ирины мелькнула мысль, что, наверное, быть дочкой такого человека может быть, иногда и жутковато, но зато очень приятно. И уж конечно, очень интересно.
Жизнерадостно хлебая суп, Маралов гулко вопил про то, как надо работать на лесопилке, и как никто толком не умеет, только попусту расходует материал. Всем показалось, что Маралов был в доме несколько минут; только когда хозяин дома плюхнулся на сиденье машины, под жалобный скрип рессор, Павел взглянул на часы, и оказалось, что прошел-то почти час.
Даже братья Мараловы притихли — от их папы приходилось отдыхать.
— Ну что, ребята… Время сейчас есть, нам только надо сходить за молоком к тете Дусе. Хотите с нами? Сразу и покажем вам деревню?
— Конечно, хотим, — Павел как-то начал привыкать, говорить сразу за обоих — и за себя, и за Ирину. — А вот когда бы нам пойти искать шар? Как считаете?
— Ребята, вы можете поехать с отцом на базу. От его базы до Красных скал — рукой подать. А на базе у него сейчас живут, и он послезавтра собирается посмотреть, что там делают. А можете туда же подняться с кружком Махалова.
— Подняться?
— В горы вообще-то поднимаются. У нас так и говорят — «пойти наверх». Пешком вроде труднее, чем на машине… Но вы и на машине все бока отобьете. Но так и лучше — дорога та же самая, а увидите гораздо больше.
— Ира, ты как?
— А расстояние?
— День хода.
— Это сколько километров?
— Наверное… ну… Наверное, сто километров.
— Сто километров?! За день хода?!
— Что, много? Ну, тогда десять.
— Десять километров? Так это часа три хода, по самой плохой дороге… Туда дорога-то какая?
— Ну какая… Нормальная. Дорога… Ну, сперва вон туда… — взмах рукой, — до сворота…
— Вот эта дорога? Грунтовая?
— Ну да… Она и потом грунтовая, — Андрей почти вспотел от напряжения, объясняя про эту дорогу, — вверх идешь и вверх… До русла, а потом по руслу…
— До русла сколько километров?
— Часа четыре хода.
— А дальше какая дорога ведет? Сельская дорога или тропинка?
— Не, — заулыбались парни, — туда дорога ведет, на машинах туда ездят. На машине — полдня ехать.
— На машине полдня, а идти пешком — только день?! Что у вас за чудеса?!
— Да никакие не чудеса! Ехать, это… ну…
— Вот поезжай, а лучше пойди! — вмешался Алексей. — Сама все посмотришь. Утром выйдете, по холодку, днем наверху будете!
— Наверху? Туда лезть в гору надо?
— Еще в какую! — радостно заулыбались парни. — Ты таких и вовсе не видала!
Павел отчаялся понять, что за дорога ведет на базу и как вообще туда можно попасть. В наступившем разжижении мозгов одно воспринималось как хорошее — то, что «наверх» есть попутчики…
— Ребята, может, познакомимся с Махаловым? А кто он вообще, этот Махалов?
— Геолог. Каждый год со своим кружком ходит в горы, в экспедиции.
— С кружком?!
— А что ты так удивилась? В секцию можно, а в кружок — уже нельзя?
— Нет, просто интересно…
— Ну, пошли?
Деревня плавилась под солнцем, в лучах яркого, совершенно южного света. Два чистых, опрятных деда шли перед ребятами, один шел к другому в дом в гости. С ними бежала такая же опрятная серо-полосатая кошечка. Толстенькая, задрав хвост.
— Возьмите кошечку, молодые люди! Зовут Маруська, всех мышей переловила.
— Хорошая кошка, не прогадаете! Смотрите сами, какая!
Старики радостно валяли по земле громко урчащую кошку, очень заметно было, что к обоюдному удовольствию. Это были первые и последние существа с довольными выражениями на физиономиях, но далеко не последние подростки и старики. Из них — из старых и малых — и состояло население деревни.
Старуха копалась в огороде. С видом человека, понесшего тяжелую потерю, выдергивала что-то из грядки. Сразу же бросила, кинулась к забору: посмотреть на свежих людей.
Еще две старухи сидели на лавочке, тихо беседовали о чем-то. У ног одной из них так же тихо, безразлично притулился малыш лет трех-четырех, невероятно грязный и запущенный.
Облезлая девчонка с выцветшими волосами, в трико с пузырями на коленках гнала такого же облезлого теленка с таким же унылым лицом.
— Из-за жары все попрятались?
— Не только… Тут вообще мало кто остался. Только те, у кого работа есть или хозяйство.
— Хозяйство… Это как у вас?
— Нет, у нас — это у кого работа есть. Хозяйство… Сейчас увидите хозяйство. Давай завернем к Жбановым, Алешка.
— Давай.
Дом, к которому заворачивали Мараловы, сильно отличался от остальных. При том, что брусовой, обшитый досками дом был покрашен веселенькой голубой краской, а палисадник затоплен цветами, он казался старым. Что-то в доме упорно напоминало бревенчатые срубы в старинных деревнях, которым лет по двести и по триста. Из огорода слышался транзистор: кто-то полол, наслаждаясь радостями цивилизации. В здоровенной металлической клетке зашлись лаем лохматые лайки.
— Ой! — высунувшись было, девушка тут же юркнула в дом: на ней была только ночная рубашка. — Толя!!! — вопили из дома.
Транзистор притих, из-за дома высунулся парень примерно одних лет с Андрюхой. Глянул, было, напряжено, при виде Мараловых расслабился. На руках подсыхала земля.
— Ты думал, Панкратыч? — уточнил вполголоса Андрей.
— Или он, или Костян… А я ружье в доме забыл… Знакомь, — кивнул Анатолий на Ирину и Павла.
— Гости из Карска. Кстати, сын Михалыча.
— Ага… — открыто улыбнулся Толя, и в дом, сестре: — Надька, готовь продукцию!
Прошли в дом.
— Здравствуйте! — улыбка у Надежды была еще шире и лучше, прямо встающая луна. А на столе возвышались, кроме горы шанежек, Эверест творога и космических масштабов глиняная емкость со сметаной.
— Как вам сметана?! Не городская?!
В наши дни во всех городах страны исправно торгуют самой что ни на есть деревенской сметаной, и «сметана» советских времен, после которой не надо было мыть бутылку, забывается. Забывается так же прочно, как талоны на муку, на чай и на сахар, очереди за мылом, кошмарные ботинки фабрики «Рассвет» и мясо, привезенное в Карск из московской командировки. В этом смысле Толя Жбанов опоздал. Но эта сметана и правда была особенной… Какой-то привкус — то ли сладости, то ли аромата горных трав.
— И правда… А что это, Толя?
— А это у нас такая фирма — «Жбанов лимитэд», по разведению коз, — всерьез объяснил Анатолий. — Кое у кого тоже есть козы, но такого стада точно нет ни у кого. Возни с ними меньше, чем с коровой, а продукция какая?!
И парень откинулся на стуле, указал на творог и сметану, явно гордясь этой продукцией.
— Ага! То-то жалеешь, что в огород ружья не взял?! — Павел начал догадываться о специфике местной жизни… впрочем, довольно типичной.
— Да есть тут один… Даже компания целая, бичи бичами. Работать не хотят, а закусывать хочется, — прозвучала в интонациях Анатолия древняя, непримиримая ненависть работника к уголовнику.
— Я думала, в деревне никак не может быть бичей…
— А почему, Ирочка? Чем деревня так уж хуже?
— Так здесь же нет никаких мест, где кормиться… В большом городе бич где украдет, где выпросит, где подработает… А здесь что?
— А здесь можно огород развести, можно собак ловить, кошек. Их в деревне много. Можно ягоду и гриб собирать, и в Ермаках продавать.
— Так это уже не бичизм… Это все труд.
— Так ведь можно как? Собрал одно ведро грибов… Для этого надо выйти пораньше и вот тут, над деревней, пройтись; это у нас очень легко. Вот и готово на выпивку!
— Или ихний «москвич»… Старый-старый, ремонтировали полсезона, еле жив. Но ведь ездит, хоть и еле-еле. Можно сюда что-то возить, можно и отсюда… Те же грибники — за поездку давай грибы или сразу ставь бутылку.
— Тоже труд…
— Смотря как посмотреть… Можно такую цену назначить, что получиться тот же грабеж, только называется иначе.
Воспитанные на идее рыночной экономики, Ирина и Павел не были уверены в правильности Толиных оценок.
— Или развел Костя лук — одну грядку, — перебил Алексей. — Да и то сгорел у него лук, потому что пил Костя без просыпу. Уродился поздний и плохой, торговать нечем. Так ведь можно и отнять, верно? Тут стариков полдеревни, что они этим громилам сделают?
— У одного — раннего лука отберет, у другого — помидоров, у третьего — сразу клубники. Вот тебе уже и много выпивки, — рассудительно добавил Анатолий.
— А милиция?! — пискнула Ирка. Ее здоровая натура никак не мирилась с такими чудовищными нарушениями справедливости.
— А что — милиция?! — все местные дружно засмеялись, включая и Надю. — Ближайший участковый где? В Ермаках. До него ехать полста верст. Если он у тебя заявление примет, он когда сюда приедет? Через неделю, не раньше… А может быть, и вовсе не приедет — в милиции бензина нет. А если и приедет? Они ж не просто отнимают, они же берут за защиту.
— За защиту?!
— А как же! У них как бы охранное агентство, называется «Восход». Над дверями избы даже название, на большущей доске. Мент на них только и пошумит: мол, оформляйте быстрей документы! И даже штрафа не возьмет — понимает же, что денег у них нет совсем, не дождется он штрафа.
— Но ведь если драка, то и побои…
— Подумаешь, мужики по пьянке подрались! В какой деревне этого нет! Если за драки сажать, так населения в деревнях не останется.
— Вы же сами говорили, старики. Или даже старухи…
— А они не будут таких бить. Зачем? Лукерье Ивановне они стекла перебили, и все! Теперь бабка будет поллета работать, чтобы стекла вставить, а вторые пол-лета — чтобы Панкратычу денег дать, за охрану. Они ей сами же стекла и вставят, плати только! Зачем бабку бить? Она и так наказана, платить будет вдвое.
— Так вот, получается, зачем ружье… — Павел почти думал вслух.
— То-то и оно… Панкратыч к отцу уже три раза приходил, уговаривал взять нашу фирму под охрану. Но «Жбанов лимитэд», это что… Эта фирма им не по зубам. Наш с Надей отец работает у ихнего отца. — Тут Толя ткнул пальцем в Алексея, и Алексей приосанился. — Так Маралова-то шайка боится, он им самим дает морковки. Одна у них надежда — налететь, пока отца нет, спереть сметану и все пропить, пока не отняли назад… А вот я еще одной фирмы акции держу… Брокер я одной фирмы.
Как опытный рассказчик, Толя замер в ожидании вопросов.
— Брокер — это тот, кто продает?
— Ну. Позвольте представиться — Анатолий Жбанов, брокер на местном огуречно-помидорном рынке, дилер фирмы «Дед Егор и бабка Марья», а глава охранной службы — киллер Вася.
От хохота Павел чуть не свалился со стула, даже Ирка бледно улыбнулась.
— Значит, продаете помидоры?
— И помидоры, и огурцы. Дед и бабка уже без сил, не смогут ни ездить, ни стоять на солнцепеке. А мы ищем машину… Скажем, когда Маралов едет, он нас берет, с коробками, потом забирает обратно.
— А киллер зачем?!
— Как это зачем? Там, в Ермаках, своя мафия. Огороды, почитай, у всех, все хотят продавать огурцы. А тут свалились на них какие-то чужие и тоже помидоры привезли. Вот и берем с собой Васька… Он раньше грузчиком был в магазине, теперь у Маралова на лесопилке.
— Отец его брать позволяет, — вставил Алеша, и Толя с Андреем дружно кивнули головами.
— Васек с собой кочергу берет. Сам роста под потолок, рожа — семь на восемь, восемь на семь. — Анатолий показал руками, какая рожа у Васька. — Гуляет и кочергой помахивает, а кочерга ему одному по размерам, длиной метра полтора. Сколько торговали — ни разу никто не прицепился.
Ирина смотрела совершенно обалделыми глазами. Павлу тоже нужно было время — переварить информацию, оказавшуюся очень нестандартной. А из Карска-то казалось — в деревнях все так тихо, патриархально… Из окон поездов и автобусов деревни и маленькие городки выглядели так идиллически, так уютно и мило. Сразу становилось очевидно — нет в них ни этих вонючих автобусов, ни шума, ни сизой дымки выхлопных газов; нет и всей этой накипи вампирического капитализма — банкиров, убийц, проституток, вымогателей… Столкновение с действительностью производило впечатление сильного удара по голове. Н-да…
— Что, ребята, посмотреть еще одного человека с хозяйством? Тем более, нам все равно к ней идти, к бабе Дусе, молоко брать… Пошли?
— Конечно, пошли!
Баба Дуся жила в месте, где дорога из Ермаков спускалась с холма, выходила из леса. Было бы странно, не окружай ее усадьбу ручеек маленький, чистый и звонкий. В усадьбе было сыро и тенисто — от нависающей горы, от высоких деревьев сразу же за забором. Для Павла и Ирины, привыкших к более сухому климату, сырости здесь было слишком много, а в сенях сильно пахло прелью.
— Бабушка, мы пришли! — громко возгласил Андрей, и перед ребятами открылась большая квадратная комната и тоже с запахом прели, с откровенно отсыревшими обоями. На стене — два пожелтевших портрета. Павел привык, что в деревенских домах на стенах часты портреты членов семьи, родственников и друзей; иногда целые «иконостасы» на полстены. Но тут-то бросились в глаза желтые от старости и сырости, скукоженные портреты Ленина и Сталина. И под портретами — бабулька. Деревенская бабулька в платке, плотно сидящая на табурете. Павел-то просто изумился сверх всякой меры, но трудно выразить словами, каким родным духом вдруг пахнуло на Ирину.
— Здравствуйте! Вижу, что пришли, что гостей привели. Знакомьте, да молоко переливайте.
Старушка с невероятной скоростью передвигалась по комнате, не вставая при этом с табуретки. Так и семенила, быстро-быстро переставляя табурет руками, и ни разу не встав полностью.
Андрей с Алешей стали переливать молоко из подойника в банку под ее чутким руководством.
— Что, молодой человек? Вас, я вижу, портреты наших вождей покорили?
Трудно передать в словах ехидство, источенное бабулькой.
— Да… Интересно ведь…
— Вы уже нашу деревню видели, верно? Такого развала, наверное, и после войны не бывало. Даже завези сюда что хочешь, и купить окажется некому. А всего десять лет назад тут и магазин работал не хуже, чем у вас в Карске, и автолавка приезжала. И покупали, было кому. Что, для рабочего в лесхозе проблемой было мебель купить?! Или ковры-хрустали?! А машины?! Машины были у кого угодно! Я при Брежневе в магазин шла… Рупь — это были какие-никакие, а деньги! А я редко когда меньше двухсот рублей заколачивала… я, баба неученая. Ты вот… твой отец сколько хлеба на зарплату может купить? Сто кило может?
— Побольше… Кило триста, наверное.
— Ну вот… А я могла с одной зарплаты — все шестьсот кило купить. А мяса сколько! Теперь все полуголодные. А когда при коммунистах было голодно? Помнишь ты такое? А твой отец помнит?
«Ну не хлебом же единым…» — примерно так подумал Павел, уже стократ слыхавший такого рода рассуждения. Больше всего, по его наблюдениям, любили рассказывать о народном богатстве при Брежневе люди или предельно тупые, или много чего потерявшие… Не обязательно в денежном исчислении. Потерявшие власть, беспечную и при том вполне обеспеченную жизнь и так далее. «Нельзя же все мерить хлебом, мясом и машинами…» — такие примерно мысли копошились в голове Павла. И наверное, эти мысли странным образом отразились на его физиономии.
— Ясное дело, не в одном хлебушке дело… — уверенно продолжила старуха, — хотя и без куска хлеба нельзя… Потому что если ты голодный, то и рассуждения все эти… хоть про духовность, хоть про политику, все это тебе будет тьфу! И наука будет ни к чему, и литература, и все умственное… Вот еще в перестройку, пока деревня голодать не стала, начни разговор про эти… про черные дыры. Или, скажем, про дельфинов, про разумных. Тут же споры, тут же разбирательство… до рукопашной! А теперь? Теперь у всех одно в голове: только бы выжить. А главное: при Советской власти, при коммунистах, и образование — пожалуйста! И книги — пожалуйста! А поехать куда-то — пожалуйста! Интересно жили, вовсе не об одном хлебе думали… О нем-то, о хлебе, почти и не думал никто. Я вот кто была? Я самая лучшая бегунья была. Что, непохоже?! — засмеялась обезножевшая тетя Дуся, не вставая с табурета. — А я вот была. Спортом занимались, в клубе танцы… Весело жили, моторно… Как сейчас — это вы сами видите. Так что вот, не зря я портреты держу, — уверенно завершила тетя Дуся и откинулась, выпрямилась гордо — хоть режь ее.