— В чем дело? — спросил Конвей. — Почему так медленно?
Водитель саней с раздражением ответил:
— Боюсь на что-нибудь налететь, сэр. Дьявольски темно, и теней много, я почти ничего не вижу.
— И только-то? — Конвей рассмеялся и протиснулся вперед. — Что ж, пусть сова поработает.
Он взял управление на себя и пустил сани быстрее Каждый риф, каждая скала, каждая гряда снега были видны ему, как днем. Он снова засмеялся.
— Мне начинает нравиться Искар, — сказал он Роэну. — Стоит основать здесь колонию для людей со способностью видеть в темноте, и мы будем счастливы, как летучие мыши. Моему отцу здесь, должно быть, нравилось.
Роэн посмотрел на него. Конвей снова забыл надеть капюшон. Ветер колотил друг о друга пряди его обледенелых волос, а на ресницах выступил иней. Он, кажется, этим наслаждался. Роэн содрогнулся.
— Я и сам никталопик, — ответил он. — В темноте вижу. Но предпочитаю солнечный свет и тепло.
Эсмонду было неинтересно, о чем говорят другие. Его мечта была так же сильна, как мечта Конвея, и в сознании этнолога просто не оставалось места для чего-то еще.
Сани мчались через равнину, одни следовали за легкими вспышками двигателя других. Корабль совсем затерялся в белой пустыне позади. Впереди на фоне звезд вырастали горные цепи. Один ветер был здесь хозяином. «Все очень красиво и мирно», — подумал Конвей. Холодная, прекрасная драгоценность мира. В ушах музыкой запели слова, те слова, которые сопровождали смерть отца и звучали сквозь всю его собственную жизнь как обещание и вызов: «Озеро Ушедших Навеки… Ушедших Навеки…»
Уже много лет назад Конвей перестал вдумываться в их смысл. Только в кошмарных снах они властвовали над ним и его пугали. Он хотел того, что таилось в озере, — и ничто больше не имело значения.
Озеро Ушедших Навеки. Скоро, скоро, скоро!
И все же — Конвею показалось, что очень много времени прошло, прежде чем они въехали в широкое ущелье между горами. Он вынужден был замедлить бешеный бег саней, потому что почва здесь оказалась в рытвинах и ухабах. Наконец пришлось совсем остановиться. — Отсюда будем добираться пешком, — объявил он.
В нетерпеливой лихорадке он ждал, пока люди выбирались из саней и крепили у себя на одежде пистолеты Самсона в кобуре. Двоих оставили стеречь сани, остальные цепочкой углубились в нагромождение скал. Ветер завывал между стенами гор, снег слепил. Не было ни малейших признаков города.
Конвей возглавлял процессию. Он напоминал человека, ведомого дьяволом. В то время как остальные скользили и спотыкались, он шел по изуродованной земле точно кошка, — быстро и уверенно ступая ногами даже на самых подозрительных участках пути. Несколько раз он вынужден был останавливаться и ждать, чтобы не слишком опередить остальных.
Внезапно в однообразный вой ветра вторгся совсем иной звук.
Конвей поднял голову и стал вслушиваться. До ушей долетели чистые, приятные ноты рожков, доносящиеся с расположенных выше склонов. Музыка эхом отдавалась по всей долине, аккорды следовали один за другим, звенящие ноты тронули сердце Конвея и привели его в волнение. Он вытряхнул из волос снег и пошел дальше, не обращая внимания на остальных.
Прямо перед ним возник широкий выступ горы. Дул ветер, а глубокий звук рожков звал и звал с другого конца долины. Сугробы наступали на него, мелкие льдинки в воздухе испытывали его упрямство, но темпа сбить не смогли. Он смеялся и все шел по горному выступу, пока не увидел белый город, сверкающий под звездами.
Город начинался в долине и шел вверх по склону, как бы вырастая из замерзшей земли, будучи частью ее, такой же вечной, как горы. На первый взгляд он казался сделанным изо льда, фантастические очертания башен и зубчатых стен слабо сияли в темных сумерках и местами были припорошены снегом. Из оконных проемов исходило сияние жемчужного света.
За городом две горные гряды сходились все ближе, пока наконец их не разделила только линия теней, узкое пространство с ледяными стенами, достигающими самого неба.
Сердце Конвея сжалось от жгучей боли.
Узкое ущелье — то самое!
На мгновение все низринулось в ревущую тьму. Сны и реальность смешались воедино — записки отца, крик отца перед смертью, его собственные полные страха блуждания за стеной сновидений.
Оно лежит позади города, в узком ущелье между горами, — озеро Ушедших Навеки. А я не могу больше вернуться!
Конвей громко сказал ветру, снегу и плачущим рожкам:
— Но я вернулся. Я вернулся!
Взволнованный, торжествующий, он снова посмотрел на город, на его белую красоту, на изрезанные ветрами башни, такие яркие под золотыми звездами.
Это был могучий город, обнесенный стенами и укрепленный против любого врага, который мог отыскаться на Искаре. Конвей устремился к нему, и, пока он бежал, резкий звук рожков усилился и к ним присоединился пронзительный, воинственный зов волынок. Их неумолчное пение шло со стен на всем их протяжении, и сквозь снежный туман Конвей разглядел людей, которые стояли наверху и смотрели вниз. Их копья сверкали оборванной линией по обе стороны от больших каменных ворот.
Глава 3. СТРАХ
Конвея охватил жар от прилива крови. Волынки взбудоражили его, он высоко поднял руки и закричал этим людям длинное приветствие. Теперь он ясно их видел. Это были высокие, худые мужчины, крепкотелые, с гладкой кожей лица и выступающими мощными скулами, глаза их походили на орлиные. С их обнаженных плеч небрежно свисали покрытые белым мехом шкуры животных, перевязанные вокруг талии. Люди стояли с непокрытыми головами и не боялись холода.
Копья угрожающе поднялись вверх.
Конвей остановился. Он еще раз прокричал им приветствие, такое же дикое и пронзительное, как их воинственные волынки. И, выжидая, застыл на месте.
Роэн и остальные медленно подтягивались к нему. Они окружили Конвея плотным кольцом защиты. Некоторые из них нервно тянулись к оружию, и Роэн резко заговорил. Волынки умолкли, звук рожков прекратился. Все ждали.
На стене возникло движение, и из ряда воинов вышел старик, крепкий как утес, с гордым упрямым лицом и пронзительными глазами. Он смотрел на чужаков, стоящих внизу. Его волосы и длинная борода развевались на свирепом ветру, покрытая мехом шкура колотила его по бедрам. Некоторое время старик молчал. Вот глаза его встретились со взглядом Конвея, и в них блеснули ненависть и глубокая боль.
Наконец он спросил, медленно-медленно, будто слова с трудом выходили из какого-то глубокого тайника в его голове:
— Люди с Земли?
Конвей вздрогнул. Ему не приходило в голову, что отец мог кого-то научить здесь английскому.
— Да, — ответил он, высоко поднимая вверх пустые ладони. — Мы — друзья.
— Нет. — Старик покачал головой. — Уходите, или мы вас убьем.
Он еще раз посмотрел на Конвея с очень странным выражением, и холодок пробежал по телу землянина. Возможно ли, чтобы этот старик увидел в нем какое-то сходство с тем Конвеем, которого он знал прежде? Он не походил на своего отца.
Вперед выступил Эсмонд:
— Пожалуйста, — произнес он, — мы не хотим вам зла. Мы только хотим с вами поговорить. Мы вам подчинимся, мы не возьмем с собой оружия — только впустите нас.
Он очень напоминал ребенка, который просит о чем-то, готовый вот-вот расплакаться, предчувствуя возможный отказ.
Старик повторил:
— Нет.
— У нас есть подарки, — заговорил Роэн, — много всяких вещей для вашего народа. Нам ничего не нужно. Мы пришли как друзья.
Старик вскинул голову и засмеялся, и смех его был полон сарказма:
— Друзья! Конна был моим другом. В моем доме, как мой родной сын, жил Конна, мой друг!
Он что-то выкрикнул на своем грубом языке, и Конвей понял, что это проклятие, и понял, что Конна — имя его отца. Оказалось, что на Искаре отца не забыли.
Он вдруг рассердился, рассердился так страшно, как с ним никогда еще не бывало. За городом, стоит только протянуть руку, лежит озеро, и ничто, ни их копья, ни сама смерть не остановят его. Он шагнул вперед, под самую стену, и посмотрел на старика такими же черными и злобными, как у того, глазами:
— Мы ничего об этом Конне не знаем, — сказал он. — Мы пришли с миром. Но если вы хотите войны, мы будем воевать. Если вы убьете нас, придут другие — много других. Наш корабль огромен и ужасен. Один его выстрел может уничтожить весь ваш город. Вы впустите нас, или мы будем вынуждены…
Через несколько мгновений его собеседник спросил:
— Как твое имя?
— Рэнд, — сказал Конвей.
— Рэнд, — тихо повторил старик. — Рэнд.
Он немного помолчал, опустив подбородок на грудь. Глаза его затуманились, и он не смотрел больше на Конвея. Внезапно он повернулся и отдал приказание на своем языке. Потом, обращаясь к землянам, заорал:
— Входите!
Большие каменные створки ворот разъехались. Конвей вернулся назад, к своим. И Эсмонд, и Роэн были в ярости.
— Кто дал вам право, — начал Роэн, но Эсмонд, волнуясь, его перебил:
— Вы не должны были им угрожать! Дальнейший мирный разговор убедил бы их!
Конвей смотрел на них презрительно:
— Вы же хотели войти, разве не так? — спросил он требовательно. — Прекрасно, ворота открыты, и уж теперь-то они дважды подумают, прежде чем поступать с нами жестоко!
Конвей отстегнул пояс с пистолетом, подбросил его вместе с кобурой и швырнул человеку на стене. Это был жест, не более, — под комбинезоном у него был спрятан небольшой пистолет-парализатор, — но в глазах искарианцев жест выглядел красиво.
— На вашем месте я бы сделал то же самое, — сказал Конвей остальным. — И охранников я бы отослал обратно. За стеной они не принесут нам никакой пользы, а навредить могут. Велите им принести из саней товары и радиопередатчик — и пусть возвращаются на корабль и ждут.
Роэн нахмурился. Ему не понравилось, что Конвей командует. Но приказы его были вполне разумные, и Роэн их повторил слово в слово. Затем бросил свой пистолет одному из воинов. У Эсмонда оружия и не было. Команда ушла к саням.
— Помните, — сказал Конвей, — вы никогда не слыхали ни о каком Конне — и о его сыне тоже.
Остальные кивнули. Потом они повернулись и пошли в город, и каменные ворота за ними захлопнулись.
Старик ждал их, с ним стояло человек пятнадцать стражи.
— Я — Кра, — представился патриарх. Он вежливо подождал, пока Роэн и Эсмонд назовут свои имена, и тогда пригласил: — Проходите.
Их окружила стража. Земляне, наполовину гости, наполовину пленники, вошли в город.
Узкие и кривые улочки вились то вверх, то вниз по неровной, в выбоинах, земле. В одних местах они были полностью скованы льдом и открыты свистящему ветру, в других — завалены сугробами. Теперь Конвею стало видно, что дома выстроены из камня, на него веками намерзала холодная ледяная броня, за исключением дверей и окон, которые сохраняли расчищенными.
Горожане вывалили посмотреть на пришельцев.
Толпа была до странности молчалива. Мужчины, женщины и дети, старые и молодые, все рослые и красивые, как горные деревья, с черными зрачками и светлыми волосами. Мужчины одеты в шкуры, женщины в юбках из грубой шерстяной материи. Конвей заметил, что женщины и дети стоят от мужчин отдельно.
Все молчали и ждали. Было что-то неспокойное в этой тишине. Затем в отдалении какая-то старуха испустила громкий жалобный крик, другая подхватила его, за ней третья — пока мрачные стоны не зазвучали эхом в каждой извилистой улочке, как будто сам город рыдал от боли.
Мужчины начали сбиваться в кучу. Сначала понемногу — то один подходил, то второй, как первые камешки, предвещающие лавину. У Конвея заколотилось сердце, он почувствовал горечь во рту.
Эсмонд крикнул старику:
— Скажи им, что не надо нас бояться! Скажи им, что мы друзья!
Кра посмотрел на него и улыбнулся. Взгляд его перешел на Конвея, и он опять улыбнулся.
— Я им скажу, — обещал он.
— Помни, — свирепо предупредил Конвей. — Помни о большом корабле и его пушках.
— Я помню, — кивнул Кра.
Он заговорил с народом, громко выкрикивая слова, мужчины неохотно разошлись и поставили рукоятки копий на землю. Женщины неумолчно продолжали выть.
Конвей мысленно выругал своего отца за то, что тот не упомянул ни о чем таком в своих записях.
Совершенно неожиданно из выгнутого горбом переулка показался мальчик-пастух, гоня перед собой шумное, топочущее стадо. Странные, поросшие белым мехом животные теснились на узком пространстве, пронзительно крича и наполняя воздух резким и одновременно приятным запахом. Этот-то острый запах и оказался спусковым крючком, заставившим мозг Конвея включить скрытую кнопку, и он вдруг понял, что уже видел эти улицы прежде, знал эти звуки и запахи, слышал эту резкую, отрывистую речь. Золотое кружение звезд над головой пронзило его чем-то мучительно знакомым.
Конвей снова погрузился в зыбкую полосу между явью и сном. На сей раз это было гораздо хуже, чем всегда. Ему захотелось упасть и вцепиться во что-нибудь, пока его сознание снова не прояснится, но он упорно продолжал шагать за стариком, делая вид, что ничего на Искаре его не пугает.
Но он боялся — безумно боялся из-за того, что сны вдруг начали становиться реальностью.
Капли пота струились по его лицу — и замерзали. Он до боли вжал ногти себе в ладони, вспоминая всю свою жизнь от самых ранних лет вплоть до того времени, когда отец снова и снова рассказывал об Искаре, охваченный всепоглощающей мыслью о тех сокровищах, которые он там нашел и затем потерял. Потом, когда сын стал старше и начал кое-что понимать, отец так много уже не говорил об Искаре. Но семя было брошено. Годы формирования, как их называют психологи: то, что человек помнил и снова забыл, вернется когда-нибудь, чтобы преследовать его позже.
Проходя через этот странный город, Конвей чувствовал себя преследуемым. А старый Кра исподволь наблюдал за ним и улыбался, и улыбка не сходила с его лица.
Женщины кричали и выли, как волчицы на темное небо.
Глава 4. «ПОДИ СПРОСИ У НЕЕ…»
Конвею показалось, что миновали столетия, пока они шли по городу. Наконец Кра остановился перед каким-то дверным проемом и отодвинул занавеску из шкур, которая его прикрывала.
— Входите, — сказал он, и земляне прошли по одному. Стража осталась снаружи, за исключением пяти мужчин, которые последовали за стариком.
— Мои сыновья, — объяснил Кра.
Это были покрытые шрамами воины с мускулистыми руками, гораздо старше Конвея. По отношению к Кра они держались почтительно.
Нижний этаж дома служил складом. Замороженные мясные туши и связки похожих на мох засушенных растений громоздились возле одной стены. Возле другой был устроен небольшой загон и стояла колода для рубки мяса. Очевидно, дерево на Искаре было редкостью, потому что загон был каменный, а во всех проемах вместо дверей висели тяжелые занавески.
Кра поднял занавеску, скрывающую вход на лестницу, затем открыл нечто вроде люка, предназначенного охранять от сквозняка и холода, идущего с нижнего этажа. По земным меркам в верхней комнате должен был стоять жуткий холод, но неимоверно толстые стены служили отличной изоляцией и защитой от ветра, а в круглом камине почти без всякого дыма горел мох, поддерживая небольшой огонь. Конвей тут же сильно вспотел — возможно, из-за своего нервного состояния.
У камина сидела девушка, управляясь с вертелом и горшком. Очевидно, она только что вбежала с улицы, потому что в ее серебристых волосах еще не растаял снег, а сандалии были мокрые.
Она не подняла головы, когда вошли мужчины, как будто подобные визиты были для нее делом обыкновенным. Все же Конвей поймал брошенный исподлобья взгляд. В мягком комнатном свете землянину удалось разглядеть точки ее сузившихся зрачков и ясную голубую радужку; несмотря на показное смирение, глаза ее горели возмущением — и были полны одухотворенности. Конвей улыбнулся.
Она выдержала взгляд землянина смело, со странной напряженностью, словно бы проникая в скрытые глубины его существа — к самому сердцу, к душе, к сокровенным мыслям, и все это жадно, в один момент. Затем заговорил старик, и ее полностью поглотили заботы о приготовлении пищи.