— Календарь?
— Если и в том и в другом случае время совпадает с наездами Майка домой — скорее всего, это его работа.
— Бен, — осторожно возразил Джубал, — я же совсем не говорил, кого я там и в чем подозреваю.
— Он не говорил! Ты сказал, что они счастливенькие и умиротворенные, а кто же не знает, как этот хренов супермен воздействует на девиц.
— Спокойнее, сынок, спокойнее. Он же наш с тобой брат.
— Я это помню, — ровным, как школьник на уроке, голосом сказал Бен, — и я его люблю. И тем более понимаю этих ублаготворенных девиц.
— А ведь знаешь, Бен, — заметил Джубал, задумчиво крутя стакан в руке, — ты сам подходишь на роль подозреваемого даже больше, чем Майк.
— Ты что, сдурел?
— Тише, тише. Господь Всевышний и четыре с лишним десятка мучеников амморийских свидетели, я считал и считаю, что не нужно совать свой нос куда не просят, но глаза-то у меня все-таки есть. И уши. И если по моему коридору прошествует духовой оркестр, я, скорее всего, замечу. Ты ночевал под этой крышей десятки раз. Так вот, скажи: бывало, чтобы ты спал здесь в одиночку? Хоть один раз из этих десятков?
— Ну и паскуда же ты, Джубал! Н-ну, ту, первую, ночь я точно спал один.
— Бедняжка Доркас, ей, наверное, очень нездоровилось. Подожди, ты же той ночью под седативами, так что она не считается. А как все остальные?
— Ваш вопрос несуществен, не относится к делу, и отвечать на него — ниже моего достоинства.
— Вот и ответ. Заметь, пожалуйста, что эти новые спальни удалены от моей, как только можно. Звукоизоляция никогда не бывает идеальной.
— Джубал, уж если говорить о каких-то там подозреваемых, первым в списке будешь ты.
— Что?
— Ну, может, и не первым, может — третьим, после Ларри и Дюка. Всем известно, что у тебя тут самый роскошный гарем со времен султана, не помню уж как его звали. Я-то понимаю, что они тебе просто завидуют, но они этого не понимают и считают тебя старым блудливым козлом.
Новоявленный султан побарабанил по подлокотнику кресла.
— Бен, меня ничуть не задевает панибратское отношение молодежи, но в этом вопросе я не просто хочу, а требую, чтобы к моему возрасту относились со всем подобающим уважением.
— Прости, пожалуйста, — сухо кивнул Какстон. — Я решил, что могу позволить себе некоторую вольность — после того как ты тут перетряхнул мою личную жизнь.
— Нет, Бен, нет, ты меня не понял! Это девицы должны относится к моей старости с уважением, а ты — ты болтай что хочешь.
— А-а…
— Как ты верно отметил, я старый… правда, хотелось бы надеяться, не козел, а человек. Что касается блудливости — счастлив тебе признаться, тут со мной не совсем еще покончено. Только я не могу позволить, чтобы физиология мной командовала. Уж лучше я сохраню свое, какое уж оно есть, достоинство, чем предаваться этим не то чтобы опостылевшим, но насквозь знакомым и не нуждающимся в повторении забавам. Уж в моей-то, поверь мне, жизни их было более чем достаточно. Старая рухлядь вроде меня может затащить к себе в постель молоденькую девочку — и даже, вполне возможно, обрюхатить ее (спасибо, кстати, за комплимент, он не такой уж и незаслуженный) — тремя способами. Деньги. Или их эквивалент в форме завещания, общей собственности и всего подобного. Или… тут мы сделаем паузу и спросим: можешь ты себе представить, чтобы какая-нибудь из этой четверки прыгнула к мужику в постель по одной из вышеуказанных причин?
— Нет. Ни одна.
— Благодарю вас, сэр. Я стараюсь иметь дело исключительно с настоящими леди, очень хорошо, что вы это заметили. Так вот, третий мотив, он — чисто женского свойства. Случается, что юная, прелестная девушка пускает такого вот старпера к себе в постель просто потому, что она к нему немного привязалась, жалеет его, хочет доставить ему хоть какую-нибудь радость. Ну так что, такая причина подойдет?
— М-м-м… да, подойдет. И пожалуй, к любой из них.
— Вот и я так думаю. Однако эта причина, достаточная для любой из наших леди, совершенно недостаточна для меня. У меня, сэр, есть еще гордость — так что вычеркните меня, пожалуйста, из списка подозреваемых.
— Ну, видали вы таких старых пижонов! — расплылся в улыбке Какстон. — Ладно, уговорил. Надеюсь, я в твоем возрасте таким не буду, не люблю я противиться искушениям.
Джубал тоже улыбнулся:
— Вот доживешь, тогда и посмотрим. Лучше устоять перед искушением, чем сдаться, а потом испытать — и причинить — разочарование. Насчет Ларри и Дюка я ничего не знаю и знать не хочу. Любому человеку, желающему поселиться под этой крышей, я сразу же и без всяких околичностей объясняю, что здесь не казарма, не потогонная мастерская и не бордель, а семья… и наша государственная система — смесь диктатуры с анархией, без малейшей примеси демократии, как и во всякой приличной семье. Например: каждый занимается чем захочет, пока не получит моего приказа, каковые приказы обсуждению не подлежат. На дела интимные моя диктатура не распространяется. Детишки всегда старались держать свою личную жизнь личной, и это им по большей части удавалось. Во всяком случае, — грустно усмехнулся Джубал, — пока марсианское влияние не раскрутилось на полную катушку. Не знаю, может, Дюк и Ларри только и делали, что затаскивали девиц в кусты, но «Помогите!» никто из этих кустов не кричал.
— Так, значит, это все Майк?
— Да. Здесь-то у нас ничего страшного — я же говорил тебе, что девицы на седьмом небе от счастья… а я — далеко не банкрот, не говоря уж о том, что Майк по первому слову расколется на любую сумму. Так что нищета планируемым младенцам не грозит. А вот за Майка мне тревожно.
— Как и мне.
— И за Джилл.
— И совершенно напрасно, сама по себе Джилл не представила бы никаких проблем. Все дело в этом новоявленном пророке.
— Кой черт, ну почему бы ему не прекратить свои дурацкие проповеди и не вернуться домой?
— М-м-м… Джубал, ты не совсем понимаешь, чем именно он занимается. Ведь я, — добавил Бен, — только что оттуда.
— Да? А чего же ты не сказал?
— Тебе скажешь, — вздохнул Бен. — Сперва ты заливался соловьем об искусстве, потом плакался в жилетку, а под конец захотел посплетничать.
— Ну, в общем-то… ладно, теперь твоя очередь.
— Я возвращался из Кейптауна с конференции и вдруг решил: дай-ка посмотрю, как они там. Картинка, прямо скажем, еще та, так что я не стал задерживаться в конторе, завернул туда на секунду — и бегом к тебе. Джубал, а не могли бы вы с Дугласом прикрыть все это хозяйство?
— Нет, — покачал головой Джубал. — Меня не касается, что там Майк делает со своей жизнью.
— Посмотрел бы ты, что там творится, сразу бы вмешался.
— Ни в коем разе. К тому же я не могу — и Дуглас тоже не может.
— Джубал, Майк согласится с любым твоим решением, касающимся его денег. Скорее всего, он даже не поймет этого решения.
— Поймет, еще как поймет! Майк, к твоему сведению, составил недавно завещание и прислал его мне на отзыв. Один из самых хитрых и дотошных документов, какие я видел. Наш марсианский лопушок осознал, что имеет значительно больше денег, чем может понадобиться его наследникам, — и использовал часть этого богатства, чтобы защитить все остальное. В завещании содержатся великолепные средства защиты не только против тех, кто претендует на наследство его биологических и юридических родителей (не знаю уж, откуда он узнал, что является не то чтобы незаконно, а скорее — сомнительнорожденным), но и против наследников любого члена команды «Посланника». Он указал точную процедуру внесудебного улаживания отношений по любому мал-мала законному иску — и в то же время устроил так, что для отмены завещания потребуется, пожалуй, свергнуть сперва правительство, ни больше ни меньше. Завещание показывает, что он знает свое состояние абсолютно точно, вплоть до последней акции и серебряной ложки. Я не нашел там ни одного слабого места, все сформулировано идеальнейшим образом. — (В том числе, подумал Джубал, и распоряжение в твою пользу.) — Так что и не думай, чтобы я, или кто еще, мог наложить лапу на его деньги.
Бен заметно поскучнел.
— Очень жаль.
— А мне — совсем не жаль. Тем более, это тоже ни к чему бы не привело. Майк не берет со своего счета ни цента, не пользуется им чуть не целый год. Дуглас заволновался и стал звонить мне — наш миллиардер не отвечает на его письма.
— Не берет со счета? Джубал, у него же колоссальные расходы.
— Может, вся эта церковная лавочка дает приличный доход?
— Вот тут-то мы и подходим к самому странному. У них там совсем не церковь.
— А что же еще?
— Ну, в первую очередь нечто вроде языковых курсов.
— Повтори-ка, повтори-ка.
— Курсы по изучению марсианского языка.
— Тогда очень жаль, что он называет это церковью.
— Захотел — и называет. Не знаю уж, насколько это законно.
— Понимаешь, Бен, каток — тоже церковь, если какая-нибудь секта считает, что катание на коньках — необходимый или хотя бы существенный элемент служения Богу. Можно петь во славу Божью — можно с той же самой целью кататься на коньках. Некоторые малайские храмы — не более чем ночлежки для змей, во всяком случае — на взгляд постороннего, и все же Верховный суд наделяет эти «церкви» такими же правами, как и любую нашу секту.
— К слову сказать, Майк тоже разводит там змей. Джубал, неужели же разрешено абсолютно все?
— М-м-м… вопрос довольно скользкий. Церковь не имеет права брать плату за предсказание судьбы или за вызывание духов мертвых, но она может принимать пожертвования и может фактически превратить эти «пожертвования» в форму оплаты. А еще — человеческие жертвоприношения, хотя и эта практика кое-где сохранилась; возможно, даже где-нибудь здесь, на бывшей свободной земле. Во внутреннем святилище, куда не допускаются профаны, ты можешь делать все что угодно — и ни одна собака ничего не узнает. Но почему ты спрашиваешь? Неужели Майк занимается чем-нибудь таким, за что можно угодить в каталажку?
— Да вроде нет.
— Ну, если он ведет себя осторожно… Брал бы пример с фостеритов. Джозефа Смита за какие-то там невинные детские шалости линчевали, а с этих — все как с гуся вода.
— Майк позаимствовал у фостеритов многое. И это тоже меня беспокоит.
— А что беспокоит тебя в первую очередь?
— Только, Джубал, учти: это — «секрет братьев по воде».
— Ну, и что же мне теперь, высверлить в здоровом зубе дырку и носить там яд?
— Считается, что посвященные могут при желании развоплотиться и так, безо всякого яда.
— Это надо быть очень уж посвященным, я так не умею. Но у меня есть другие способы. Так что — давай, тебе же самому не терпится.
— Как я уже говорил, наш водяной братец разводит змей, но дело не только в этом. Там у него все какое-то болезненное, извращенное. Храм не меньше, чем у фостеритов. Зал для общих сборов, несколько меньших залов для собраний по приглашению, уйма кабинетов и жилые помещения. Джилл прислала мне радиограмму, заранее все объяснила, так что я не пошел через главные ворота, а свернул в переулок, к служебному входу. Жилые помещения расположены над главным залом, все организовано отлично, ни ты никого не видишь, ни тебя никто не видит, даже забываешь иногда, что находишься в большом городе.
— Хорошая идея, — кивнул Джубал. — Занимайся ты хоть сто раз законными и приличными вещами, все равно любопытные соседи — хуже чумы.
— В данном случае — очень хорошая идея. Внешняя дверь сразу открылась; скорее всего, меня узнал сканер, хотя я такового не заметил. Затем еще две такие же двери и — в подъемную трубу. Труба необычная, управляется она не пассажиром, а кем-то там — или чем-то там — невидимым. И ощущения совсем не такие.
— Никогда не пользовался этими штуками, — твердо сказал Джубал, — и никогда не буду.
— Ну, в этой-то тебе бы понравилось. Я взлетел легко и плавно, словно перышко.
— Бен, я не верю никаким машинам. Они кусаются. Однако, — добавил Джубал, — мать Майка была гениальным конструктором, а его отец — настоящий отец — весьма толковым инженером. Мало удивительного, что их сын сумел усовершенствовать подъемную трубу, сделал ее пригодной для перевозки людей.
— Возможно. Наверху я остановился, не хватаясь за поручни и не впиливаясь в предохранительную сетку, да там ее вроде и не было. Очередная автоматическая дверь пропустила меня в комнату, обставленную странно и довольно аскетично. Знаешь, Джубал, некоторые считают твои домашние порядки несколько необычными.
— Чушь. Самые нормальные порядки, а главное — удобные.
— Так вот, твой дом — просто пансион для благородных девиц. Знаешь, что я увидел в этой комнате? Я глазам своим не поверил: девица в чем мать родила и — татуированная. Татуировка с ног до головы, без единого просвета. Поразительно!
— А вот я, Бен, поражаюсь на тебя. В большом вроде бы городе вырос, а рассуждаешь как сельский олух. Я вот тоже знал когда-то одну татуированную леди. Очень была милая девушка.
— Ну, если так говорить… эта девица тоже ничего себе, если только привыкнуть ко всем этим иллюстрированным приложениям — и к тому малозначительному факту, что она никуда не ходит без змеи.
— Я уж было подумал, не одна ли это и та же. Полностью татуированные женщины — большая редкость. Но леди, с которой я был знаком — сколько же это? — тридцать лет тому назад, панически боялась змей. Сам-то я их люблю… знаешь, Бен, с твоей новой подружкой стоило бы познакомиться.
— Поедешь в гости к Майку — непременно познакомишься. Она там вроде мажордома. Патриция — но все называют ее «Пэт» или «Пэтти».
— Ну да, конечно! Джилл эту Пэт всячески нам расписывала — не упоминая, правда, про ее росписи.
— А по возрасту она почти годится в подружки тебе. Я сказал «девица», чтобы передать первое впечатление. Выглядит Пэтти лет на двадцать с небольшим, но в действительности ее старшему ребенку уже за двадцать, она сама так сказала. В общем, заулыбалась она от уха до уха, подбежала ко мне, обняла, поцеловала и говорит: «Тебя звать Бен. Добро пожаловать, брат. Я даю тебе воду». Джубал, я — старый газетчик, где только не бывал и чего только не видал. Но меня никогда еще не целовала незнакомая девица, одетая вместо платья в татуировки. Я смутился.
— Бедняжка.
— Измываешься? Посмотрел бы я на тебя в такой ситуации, ты бы чувствовал себя не лучше.
— Ошибаешься, не забывай, что я уже знал одну татуированную леди. Они считают себя вполне одетыми — во всяком случае, так считала Садако. Она была японка. С другой стороны, японцы вообще не очень стесняются своего тела.
— Вот и Пэтти тоже, — кивнул Какстон. — Она тоже совсем не стесняется — зато очень гордится своими татуировками. Хочет, чтобы после смерти из нее сделали чучело и выставили в голом виде. Во славу Джорджа.
— Джорджа?
— Да, ты же не знаешь. Это ее муж. Пребывающий, к величайшему моему облегчению, на небесах — хотя, послушай ее, можно бы подумать, что он вышел на полчаса, в соседнюю пивную. Но в целом Пэт — леди, и она не дала мне долго смущаться…