— Смотри, смотри, это Хам! — Дебра вцепилась в руку «амазонки» и отчаянно трясла, показывая пальцем на коротконогого торгаша. — Отец сговорил меня за него. На Праздник Кущ в следующем году будет свадьба. Правда, он сильный?
К этому времени шустрый торговец уже уложил Левия, который, паче чаяния, оказался слаб в коленках, и перешел к следующему противнику. Теперь это был пастух с неоправданно легкой палкой, сломать которую не представляло большого труда.
— Да, ты права. В нем что-то есть, — заверила Бреселида. — И врагов он себе умеет выбирать, и слабые места у них знает. Ты с ним не пропадешь.
Дебра взвизгнула от восторга. Похвала гостьи много значила для нее. Мерим, надула губы.
— А где твой жених? — спросила ее Бреселида.
— У нее нет жениха, — мстительно вставила Дебра, прежде чем сестра открыла рот.
— А вот и есть! Есть! — чуть не с кулаками накинулась на нее Мерим. — Просто Шолемон хромает и не будет сегодня драться.
— Отец не сговаривал тебя за Шолемона! — вскрикнула Дебра. — Он нищий!
— Успокойтесь, — попыталась разнять их Бреселида. — Если твоей сестре нравится Шолемон, ей вовсе не обязательно выходить за него замуж. Она может встречаться с ним, не настаивая на свадьбе.
— Не настаивая на свадьбе… Не настаивая на свадьбе… — зашушукались вокруг девушки, словно Бреселида сказала что-то неприличное. А Мерим, вспыхнула как маков цвет и закрылась платком.
— Ты уж лучше молчи, — посоветовала гостье Дебра. — У нас так не бывает. Девственность невесты — лучшая награда для мужа.
— Лучшая награда для Хама — двадцать голов овец, которые отец дает за тобой, — прошипела в ухо сестре Мерим.
— Бесстыдница!
— Толстуха!
Дочери когелета готовы были вцепиться в косы друг другу.
— Эй, с крыши рухнете! — рассмеялась Бреселида. — А что случилось с Шолемоном?
— Его Фарнак покалечил. — Мерим, дернув задом, отодвинулась подальше от сестры. — Разбил палкой колено. И зачем только парни зовут сюда драться этого верзилу!
— Наверное, им интересно испытать счастье с серьезным противником, — предположила Бреселида.
— Он от них отмахивается, как от мух, — фыркнула Дебра. — Дана быку сила, чтоб плуг таскать!
— Сама посмотри. — Мерим обиженно шмыгнула носом. — Вон он, злодей!
Проследив за ее рукой, меотянка увидела Фарнака, который на полторы головы возвышался над остальными. Никто не рисковал выходить против него в поединке. Парни сгрудились кучей и вместе наскакивали на рослого пастуха. Он слабо отбивался, слегка покручивая палкой и стараясь не покалечить нападавших. Видимо, история с Шолемоном стоила ему немало тумаков от хозяина. Тем не менее, в сторону то и дело отлетал то один, то другой из врагов. Они с криками хватались за ушибленные места, катались по земле и стонали.
Бреселида презрительно пожала плечами и отвернулась, но истошный вопль снизу снова заставил ее воззриться на «поле боя». Там к стенке загона отлетел Хам, зажимая обеими руками нос, из которого хлестала кровь. Слабоумный пастух виновато мотал головой, всем видом показывая, что случайно задел противника.
«Боги! Травоядное! — возмутилась „амазонка“. — При такой силе терпение, как у вола!»
— Он нарочно! — выкрикивал Хам. — Он сломал мне нос перед свадьбой!
Угрожающе шумя, деревенские парни плотным кольцом сгрудились вокруг пастуха и выставили вперед палки. Пока их было пять-шесть, Фарнак еще мог успешно отбиваться. Но сейчас на него намеревались броситься все.
— Врежем ему хоть раз как следует! — Оправившийся от падения Левий уже был в первых рядах. — Он хотел искалечить Хама! Как перед этим Шолемона!
— Видно, у него счет к дочкам когелета!
Нападавшие заржали и стали подталкивать друг друга.
— Эй, там! — не выдержала Бреселида. Она поднялась на ноги и сверху рассматривала толпящихся драчунов. — Если б он хотел, он убил бы любого из вас!
— Тише! Тише! Что ты? — Несколько девичьих рук вцепились ей в платье и потянули вниз. Но было уже поздно. Головы всех собравшихся как по команде повернулись к Бреселиде.
— Что ты говоришь, женщина? — раздраженно крикнул Левий. — Тебе ли поднимать голос в делах между мужчинами?
— Да! Да! — поддержали его остальные. — Между мужчинами!
— Судя по вашим прыщавым лицам, — рассмеялась всадница, — мужчин здесь нет!
Возмущенный гул сотряс ветхие хлевы. Многие сплевывали под ноги в знак презрения.
— Дебра, кто эта наглая… рядом с тобой? — гневно вопросил Хам.
Меотянка не дала дочери Аврона раскрыть рот.
— Я сотница царицы Тиргитао, — сама ответила она, уже спускаясь вниз по пыльной дорожке. — Понимать в драке мне положено по службе.
Сбитые ее словами с толку деревенские парни расступились, пропуская женщину в круг. Они никогда не сделали бы этого для своих подруг. Но гостья когелета имела определенные права.
— Скажу вам прямо, — заверила меотянка, — никто из вас не имеет шанса и минуту выстоять в поле против скифа или даже меня, слабой женщины.
Со всех сторон раздался свист.
— Говорить-то ты можешь все, что угодно! — бросил Левий, но всадница молниеносно вырвала палку у стоявшего рядом парня и тут же подсекла его под ноги, так что верзила вновь рухнул в пыль под хохот товарищей.
— Когда я говорю, я думаю, — наставительно сказала она. — Так вот, этот ваш пастух и в уме не держал покалечить жениха Дебры. Просто он сильнее всех здесь собравшихся.
Фарнак угрюмо смотрел на нее. Ему не нужна была ничья защита. Сейчас он ненавидел гостью когелета даже сильнее, чем сынков торгашей, решивших в очередной раз побить его ни за что ни про что. Она не смеет за него заступаться! Ему не нужны подачки от бабы!
— Если ты такая смелая, — Левий поднялся и сплюнул на землю, — может, ты покажешь нам, простакам, как дерутся амазонки?
— Да, покажи! Покажи!
— Дерись с ним! — Два десятка грязных пальцев затыкали в сторону Фарнака. — Сразу отвыкнешь учить мужчин!
Бреселида хмыкнула. Эти олухи так выпячивали свое назначение, словно кто-нибудь из них занимался чем-то, кроме размена грязных денег на грязный скот! Всадницей овладел гнев. Она уперла руки в бока и, тряхнув волосами, потребовала:
— Дайте палку.
Левий перекинул ей свое буковое полено. В его жесте было столько презрения, словно не она минуту назад одним ударом посадила его на задницу.
Бреселида покрепче перехватила палку и обернулась к Фарнаку:
— Ну?
Он мог одним ударом снести ей голову. Всадница подкинула оружие, примериваясь к рослой фигуре противника. Когда Фарнак, пробуя крепость обороны, осторожно и даже как-то стесняясь, стукнул по краю ее палки, она изо всех сил стукнула его концом букового жезла под дых. Следующий удар пастуха был куда сильнее. Она не на шутку разозлила его. Бреселида еле удержала палку в руках, но сама отлетела на пять шагов. Несколько минут прошли в сплошной пляске. Всадница увертывалась от сыпавшихся градом ударов. Каждый из них, попади он в цель, мог сломать ей хребет, руку или ногу. Парень явно озлился и не играл с нею.
А вот она играла. Скакала с места на место, каталась по земле и время от времени наносила щекочущие тычки то по спине, то по плечам противника. Пастуха они только раззадоривали. Но вредили ему не больше, чем комариные укусы. Сказать по чести, драться он не умел. Нет, конечно, завалить в лесу медведя или выбить зубы всем деревенским — это пожалуйста. Но если б сейчас Бреселида оценила положение как опасное и решила бы уложить врага на месте, ей не потребовалась бы сила. Никакая. Вообще. Все жизненно важные места его тела от солнечного сплетения до кадыка были открыты. Фарнак даже не пытался защитить их. Он махал в разные стороны руками, как смертоносная мельница, даже не подозревая, что смерть на самом деле очень близко. Впрочем, у Бреселиды не было намерения убивать пастуха. Эту «честь» она собиралась предоставить другому человеку. А сейчас следовало решать: или применить пару приемов и завалить врага на глазах у всей честной компании, или…
В какой-то момент он все-таки задел ее палкой в плечо и сам испугался, когда всадница отлетела на несколько локтей. Меотянка хорошо видела выражение его лица: испуг и раскаяние одновременно — именно такое бывало у Делайса, когда он в споре, наговорив ей горьких слов, пугался, что обидел собеседницу.
В следующую секунду сотница была уже на ногах и, обежав пастуха сбоку, резко ударила концом палки между ребер. Боль была достаточно сильной, чтобы у Фарнака потемнело в глазах, и он на целую минуту скрючился, не зная, как выдохнуть.
Злорадные крики прорезали воздух:
— Так ему! Так!
— Врежь ему палкой в рожу!
— Бей, пока он не опомнился!
На лице пастуха мелькнули досада и стыд.
Это был опасный момент. Кинься он сейчас — и женщина не устояла бы. А уж перехватить ей горло и свернуть шею такими ручищами ничего не стоило. Чтоб избежать такой развязки, всадница сделала ложный выпад палкой, а когда враг с ревом прыгнул вперед, сама скользнула ему навстречу, умело поставила подножку, и оба грянулись оземь.
Фарнак лежал сверху на сжавшемся в комок теле противницы и не мог поверить в произошедшее. Она ему поддалась. Причем сделала это так, чтоб со стороны все выглядело правдоподобно. Зачем?
— Вставай, медведь, — еле слышно выдохнула Бреселида. — Ты меня раздавишь.
Сумерки в горах быстрые, как обман. Перед закатом все собрались в кенассе послушать, как старейшина читает «Обетование». Из уважения к редкой гостье, Бреселиде позволили присутствовать на женской половине, за резной ширмой, делившей помещение на две неравные части. Община допускала к слову Божию даже невольников. Рабы тесной кучей уселись на пол у двери и покрыли головы кто чем мог. Сквозь тонкую сетчатую стенку, самые крупные ячейки которой были заткнуты пучками соломы, Фарнак видел профиль гостьи. Он не хотел смотреть, но все время натыкался на нее глазами.
Бреселида сидела прямо, чуть откинувшись назад и приподняв голову к потолку. На лице женщины застыло отрешенное выражение. Казалось, она не слышит голос Аврона, а думает о чем-то своем. Ее губы сложились в мягкой нездешней улыбке. Это место с его сеном и голубями как-то не вязалось с величием событий, о которых читал когелет.
«И сказал Бог сыновьям своим: вот жены человеческие, не касайтесь их. Ибо вот Божие, а вот человеческое. И младшие обещали ему, и поклонились ему, и ушли по делам своим. Ибо дел было много, а сынов мало.
Но потом стали рядить меж собою: тяжело вдали от Отца, и нет с нами любви Его. А жены человеческие — вот они. И они красивы. И мужи их счастливы, находя их подле себя всякий день, как захотят. Возьмем и мы.
И стали они брать жен человеческих и утешаться сердцем среди забот многих. И жены человеческие родили сынам Божьим детей. Народ славный и могучий, но непокорный Богу. Имя же им рефаимы — смертные великаны. Ибо ростом они были до звезд, но жили до первой крови.
И стали рефаимы сотрясать небо. И так топать по земле, что она прогнулась. Ели же они только людей и никакого не знали закона. Увидел Бог, что нарушено слово Его и восстали на Него, и поднял воду выше — гор и поставил на небе Луну, чтоб смотрела, когда воде сойти, а когда вновь прихлынуть. Великаны же все утонули.
Остались только младенцы их, укрытые на самых высоких горах матерями их. И дал Бог младенцам жить, каждому на своей горе. Но так, чтоб они не показывали лица среди других людей и не покидали прибежища своего. Ибо стоит им сойти с гор, как немедля поднимется вода и вновь поглотит Землю. А порукой тому Луна. Она висит здесь для рефаимов. И смотрит за ними одним глазом. Другой же всегда обращен к Богу: что Он скажет? Он же говорит: погоди еще.
От детей великанов ведем мы свой род. И не знаем иных колен, кроме тех, что живут на одной горе с нами. Не спускаемся мы в долины. Ради себя самих и всей Земли. Но знаем, что настанет день и Бог увидит покорность нашу, и услышит моление наше, и даст нам землю, кроме камня, и воду, кроме слез. И населит мир народами сильными, от чресл наших. И не будет иных стад, кроме стад наших, и иных богов, кроме Бога нашего».
Бреселиду позабавило упоминание Бога после стад. Все-таки рефаимы во всем до мелочей оставались торговцами. В кенассе становилось душно, и сотница выскользнула на улицу, потревожив несколько женщин, сидевших на полу. Они с неодобрением посматривали ей вслед. Но гостью это не обеспокоило. Здесь не ее дом и не ее молитва.
Сам не понимая зачем, Фарнак на четвереньках попятился к двери. Ему было интересно, куда пойдет гостья. Эта женщина вызывала у него сильное раздражение, смешанное с тревогой и постоянным желанием видеть ее. Такие чувства не могли родиться сегодня, они выплеснулись в его «здешнюю» жизнь из той, другой, внутренней, где Бреселида доставляла ему невероятную боль и невероятную радость… Ничего больше пастух не мог вспомнить.
На улице было уже темно. Зеленая изгородь орешника, клонившаяся над сточной канавой, давала густую тень. И хотя в глубине дворов то и дело поблескивали масляные лампы, вынесенные хозяйками на свежий воздух, их огоньки не могли разогнать сгущающийся сумрак. Брякнула цепью собака. В отдалении надсадно закричал осел. Бреселида выбралась на опустевшую площадь перед воротами. Справа от нее остался колодец. Слева темнел утопавший в кустах боярышника старый алтарь Девы. Сняв с пояса нож, женщина срезала несколько веток с крупными красными ягодами и положила их на него.
— Я знал, Бреселида, что найду тебя здесь.
Услышав раскатистый бас Аврона, Фарнак чуть не вскрикнул от неожиданности. Последовав за «амазонкой», он притаился с задней стороны алтаря. Здесь старая стена крепости нависала прямо над ущельем. Она давно осыпалась, и среди каменного крошева можно было надежно укрыться от чужих глаз.
— Женщины твоего народа почитают жертвенники Луны.
— Зато вы его совсем запустили, — отозвалась меотянка со вздохом.
— Это не наши боги, — строго сказал когелет. — Нам нет до них дела.
— Как им до вас, — усмехнулась гостья. — Так о чем ты меня хотел попросить?
Аврон приблизился к краю обрыва, его голос звучал над самой головой Фарнака.
— Это печальная служба, Бреселида. Но мы доверяем ее тебе. Ибо ты наш друг и сумеешь сделать все как надо.
Всадница не любила долгих вступлений и нетерпеливо дернула плечами.
— Там, в городе, среди наложниц царя Ликдамиса живет одна из наших девушек по имени Эсфар, — с глубокой скорбью продолжал когелет. — Прекрасная, как кипарис на склоне, и чистая, как лилия под сенью сада. Пастись среди ее ланит дано не каждому, но лишь царю…
— Постой, — оборвала Аврона гостья. — Разве ваш закон позволяет отдавать своих женщин мужчинам другой веры? Вы презираете Лунную Деву, которой посвящены город и храм внизу. Как эта Эсфар оказалась на ложе Ликдамиса?
— Мы маленький народ, — уклончиво ответил когелет. — Наши колена живут далеко друг от друга. Мы во всем зависим от милости тех, кто занимает земли в долинах. Важно иметь при них своих верных людей, которые предупредили бы нас в случае угрозы, а еще лучше отвели ее от наших голов.
— Разумно, — кивнула Бреселида.
— Эсфар давно удерживает своими нежными руками меч грозного Ликдамиса.
— Кто ей мешает держать его и дальше?
— Увы, ее время истекло, — протянул когелет. — Пока Эсфар была наложницей, ей не запрещали иметь свою веру. Но теперь Ликдамис желает сделать нашу девочку царицей, и ей придется исполнять грязные обряды храма. Мы не можем пойти на это. — Последние слова Аврон произнес жестко, почти жестоко. — У нее один выход — смерть.
— Но сама она слишком нежна, чтоб убить себя? — с легким презрением осведомилась Бреселида. — Поэтому понадобилась моя помощь?
— Наш закон запрещает самоубийство. — Лицо когелета оставалось каменным. — Бог дарует жизнь, и никто по своей воле не может от нее отказаться. Эсфар не посмеет наложить на себя руки, к какому бы позору ее ни принудили. А для нас убить соплеменницу — сосуд для семени колен наших — великий грех.