Сирокко решила промолчать. Менестрель понимал, что в его власти узнать про вооружение, которое предлагал ему Джин.
Свеча в настенном подсвечнике уже оплыла и погрузилась во мрак; лишь та, что стояла между ними, озаряла пляшущим светом женское лицо воеводы.
— Но где найти того, кто станет посередине? Думается мне, его очень скоро сразят дротики, брошенные с обеих сторон.
Сирокко развела руками.
— Как официальный представитель Организации Объединенных Наций я бы могла предложить свои услуги.
Менестрель внимательно на нее взглянул.
— Никак не затрагивая достоинства органа-заци-обеде-неных-наци, замечу, что мы никогда о такой не слышали. Почему ее должны интересовать наши войны?
— Организацию Объединенных Наций интересуют все войны без исключения. Хотя сама она ничем не лучше всех нас, вместе взятых, — то есть далека от совершенства.
Менестрель пожал плечами, словно с самого начала так и предполагал.
— Зачем же ты хочешь этим заняться?
— Во-первых, на моем пути к Гее мне все равно придется миновать территорию ангелов. А потом — я ненавижу войну.
Впервые Менестрель показался ей по-настоящему потрясенным. Очевидно было, что авторитет Шир-рок-ко в его глазах резко подскочил.
— Раньше ты ничего не говорила про свое паломничество. Это в корне меняет дело. Боюсь, ты слабоумна, но слабоумие твое свято. — Наклонившись над столом, Менестрель взял в свои большие ладони голову Сирокко и поцеловал ее в лоб. То был самый ритуальный жест, какой Сирокко видела у титанид, и он ее тронул.
— Итак, отправляйся, — пропел воевода. — А я больше и думать не стану о новом оружии. Жизнь достаточно страшна и без выбора того пути, что неотвратимо ведет к разрушению.
Потом он помолчал, явно о чем-то раздумывая.
— Если же по какой-то нелепой случайности тебе и впрямь удастся увидеться с Геей, хочу, чтобы ты спросила ее, почему должна была погибнуть моя дочь. И если ей нечего будет ответить, ударь ее по лицу и скажи, что это от Менестреля.
— Так я и сделаю.
В каком-то странном оживлении Сирокко встала, чувствуя, что куда меньше, чем все последние два месяца, тревожится о своем будущем. Потом направилась было к двери, но напоследок решила полюбопытствовать:
— А что это был за поцелуй? — Менестрель поднял голову.
— Это был предсмертный поцелуй. После того как ты уйдешь к Гее, я тебя больше не увижу.
ГЛАВА XVII
Роль проводницы и рассказчицы для землян взяла на себя Волынка. Ее задомать, по словам самой Волынки, это одобрила, сказав, что она наберется полезного жизненного опыта. Люди, добавила задомать, самые замечательные существа, что появлялись в Титанополе за многие и многие мириаобороты.
Когда Сирокко выразила желание взглянуть на место ветров неподалеку от города, Волынка навьючила на себя закуску для пикника и два бурдюка с вином. Кельвин и Габи тоже загорелись идти, а Август продолжила свое безразличное сидение у окна, что в последнее время составляло единственное ее занятие. Джин где-то шлялся. Сирокко напомнила Кельвину, что на его попечении находится Билл.
А Билл попросил ее подождать, пока он вылечится. Сирокко вынуждена была ему напомнить, что командует тут пока что она. Становясь от вынужденного заключения мелочным и ворчливым, Билл то и дело об этом забывал. Сирокко могла войти в положение больного, но его покровительственного тона не переваривала.
— Чудный денек для пикника, — пропела Волынка, когда Сирокко и Габи присоединились к ней на окраине города. — Земля сухая. Туда и обратно за пять-шесть оборотов обернемся.
Присев, Сирокко завязала шнурки мягких кожаных мокасин титанидской работы, затем встала и окинула взглядом бурую землю, куда сквозь прозрачнейший воздух тянулся центральный трос Западной Реи — то самое Место Ветров.
— Жаль тебя разочаровывать, — пропела она, — но у нас с подругой уйдет добрый декаоборот на дорогу туда и столько же — обратно. Так что мы собираемся встать лагерем у основания места ветров и принять ложную смерть.
Волынка вздрогнула.
— Лучше бы вы этого не делали. Я всегда так за вас боюсь. Откуда червям знать, можно вас есть или нет?
Сирокко рассмеялась. Сами титаниды никогда не спали. И эту привычку землян находили еще более неприятной, чем знаменитый трюк с вечным балансированием на двух ногах.
— Есть один выход. Ты только не обижайся. Знаешь, на Земле есть животные — именно животные, не люди! — сложением похожие на вас. Мы ездим на их спинах.
— На их спинах? — Поначалу Волынка явно недоумевала, но по мере понимания лицо ее прояснялось. — В смысле, твои ноги по разные стороны… ну конечно, я понимаю! А что, думаешь, получится?
— Если ты не против, я бы попробовала. Дай мне руку. Нет-нет, поверни ладонь… вот так. Сейчас я поставлю ногу… — Сунув ногу Волынке в ладонь, она ухватилась за ее плечо и уселась на широкую конскую спину. Под ней оказалась подпруга, а за каждой ногой — по седельному вьюку. — Ну как, удобно?
— Я тебя даже не чувствую. Но как ты там удержишься?
— Сейчас посмотрим. Думаю, я… — Тут она осеклась и взвизгнула. А все оттого, что Волынка вдруг повернула к ней голову — на все 180 градусов.
— Что-нибудь не так?
— Да нет, ничего. Просто мы не такие гибкие. Честное слово, даже не верится, что ты так умеешь. Ладно. Повернись обратно и смотри за дорогой. Сначала не очень гони.
— А какой аллюр ты предпочитаешь?
— Мм? Если бы я что-нибудь в этом понимала.
— Хорошо. Тогда я сперва пойду рысью, а затем возьму легкий галоп.
— Ничего, если я тебя обхвачу?
— Пожалуйста.
Постепенно набирая скорость, Волынка описывала широкие круги. Вот промчались мимо Габи, и та восторженно завопила. Когда Волынка снова перешла на рысь и остановилась, дышала она так же ровно, что и до пробежки.
— Ну, как ты думаешь, получится? — спросила Сирокко.
— Обязательно. Теперь попробуем с вами обеими?
— Хотелось бы чем-нибудь накрыть эту подпругу, — сказала Сирокко. — А что до Габи, то, может, подыщем ей кого-то еще?
Десять минут спустя Волынка вернулась с двумя подушками и еще одним добровольцем. Этот оказался юношей — с сиреневой шкурой, белой головой и роскошным хвостом.
— Эй, Рокки! А моя лошадка еще покруче твоей.
— Это как посмотреть. Итак, Габи, познакомься с… — Пропев имя, Сирокко подумала, отбросила обозначение ключа и шепнула Габи: — Его зовут Рожок.
— А почему не Джон или Пит? — проворчала Габи, но затем охотно пожала руку новому знакомцу и легко его оседлала.
Они пустились в путь. Титаниды запели походную песнь, а женщины как могли подтягивали. Когда одна песнь кончилась, стали разучивать другую. А потом Сирокко разродилась "Волшебником страны Оз", за которым последовала "Закурим перед стартом". Титаниды были в восторге — они и понятия не имели, что земляне поют такие песни.
Сирокко уже приходилось спускаться на плоту по Колорадо и в ореховой скорлупе по Офиону. Она плавала к Южному полюсу и летала через все Соединенные Штаты на биплане. Путешествовала на велосипеде и аэросанях, фуникулере и гравитовозе. Однажды даже проехалась на верблюде. Но ничто не могло сравниться с ездой на титаниде этим долгим, вечно катящимся к закату днем под желтым сводом Геи. А впереди виднелась уходящая из света во мрак величественная лестница в небо.
Запрокинув голову, Сирокко запела:
— "Долгий путь до Типперари, долгий путь…"
* * *
Место Ветров оказалось голыми скалами и истерзанной землей.
Гребни, вначале похожие на костяшки гигантского кулака, топорщили бурую землю, а меж ними разверзались глубокие расщелины. Дальше гребни вытягивались и превращались в пальцы, что жадно хватали почву и комкали ее будто листок бумаги. Пальцы эти вскоре сходились в исполинскую иссохшую ладонь длинной мохнатой лапы, тянущейся из мрака.
Воздух здесь был неспокоен. Внезапный ветер налетал откуда ему хотелось — и перед путниками то и дело принимались плясать песчаные смерчи.
Вскоре они услышали вой. Гулкий, неприятный — но ничуть не похожий на жуткий ураган скорби из Океана, известный как Плач Геи.
Из рассказов Волынки Сирокко и Габи уже знали, чего следует ожидать. Гребни, по которым они теперь взбирались, были на самом деле покрытыми почвой жилами троса, что под углом в тридцать градусов выходили из земли. Меж жилами свирепый ветер выдул глубокие лощины, также направленные к источнику звука.
Дальше стали попадаться всасывающие дыры — некоторые не более полуметра в диаметре, в другие же запросто могла провалиться титанида. Каждая дыра свистела на свой собственный лад. Получалась дисгармоничная, разупорядоченная музыка, напомнившая Сирокко некоторые еще более невразумительные эксперименты рубежа веков. И на фоне всего этого безобразия звучал непрерывный органный тон.
Титаниды выбрали последний, самый длинный гребень. Твердая и каменистая его почва давно сбросила с себя лишнюю грязь, но самый хребет гребня был очень узок, а глубокие расщелины — напротив, широки. Сирокко очень надеялась, что титаниды знают, когда лучше остановиться. От ветра уже слезы на глаза наворачивались.
— Вот и Место Ветров, — пропела Волынка. — Дальше приближаться мы не осмеливаемся, ибо ветры там столь сильны, что могут тебя сдуть. Но, если спуститься по склону, можно увидеть Великую Плакальщицу. Хочешь, я тебя туда отвезу?
— Спасибо, я лучше пешком, — сказала Сирокко и спрыгнула на землю.
— Я покажу дорогу. — Волынка стала спускаться по склону мелкими шажками, пританцовывая. Казалось, ей трудно удерживать равновесие — но так только казалось.
Догарцевав до отвесной пропасти, титаниды вдоль нее двинулись к востоку. Когда туда же подобрались Сирокко и Габи, обе сразу почувствовали усиление и ветра и шума.
— Если станет еще покруче, — проорала Сирокко, — думаю, нам лучше сдаться!
— Согласна!
Но, добравшись до того места, где остановились титаниды, они сразу же поняли, что идти дальше уже ни к чему.
Оттуда стали видны семь всасывающих дыр — каждая на конце длинной, крутой лощины. Шесть из них составляли от пятидесяти до двухсот метров в диаметре. А Великая Плакальщица легко заключила бы в себе все остальные.
Сирокко прикинула, что от дна отверстия до его верха примерно километр и где-то около полукилометра в его самом широком месте. Овальную форму дыры обуславливало ее расположение меж двумя выходящими из бурой земли жилами троса, что нависали над ней перевернутой римской пятеркой. В месте их стыка разверзлась огромная каменная пасть.
Стены Великой Плакальщицы были столь гладкими, что отражали солнечный свет подобно кривым зеркалам. Ветер заодно со шлифовальным песком не зря трудились здесь многие тысячелетия. Прожилки в темном камне более светлой руды наводили на мысль о перламутре.
Нагнувшись, Волынка пропела Сирокко в самое ухо.
— Ничего странного, — проревела Сирокко в ответ.
— Что она сказала? — захотела узнать Габи.
— Она сказала, что титаниды зовут это место передней промежностью Геи.
— Действительно ничего странного. А стоим мы сейчас на одной из ее ног.
— Точно.
Хлопнув Волынку по крупу, Сирокко снова указала на вершину гребня. Хотелось бы ей узнать, какие чувства вызывает это место у титанид. Благоговейный трепет? Вряд ли. Слишком близко с городом. Разве швейцарцы благоговеют перед горами?
Славно было вернуться в место сравнительно тихое. Стоя рядом с Волынкой, Сирокко обозревала окрестности.
Продолжая аналогию с гигантской рукой, можно было сказать, что они добрались до второго сустава одного из ее пальцев. Плакальщица же располагалась в перепонке.
— А есть другой путь наверх? — спросила Сирокко. — Так, чтобы добраться до лежащей там широкой равнины и чтобы Гея тебя не всосала?
Рожок, чуть постарше Волынки, кивнул.
— Есть, и не один. Эта великая матерь всех дыр самая крупная. По любому из остальных гребней можно добраться до плато.
— Почему же вы меня туда не отвезли?
Волынка удивилась.
— Так ты же сказала, что хочешь увидеть Место Ветров, а не взбираться навстречу Гее.
— Ах да, извини, — признала Сирокко. — И все-таки — какой путь лучше?
— Что, к самой вершине? — широко раскрыв глаза, пропела Волынка. — Я же просто шутила. Ведь ты, конечно, не собираешься туда отправляться?
— Почему? Как раз хочу попробовать.
Волынка молча указала на следующий гребень к югу. Сирокко внимательно рассмотрела землю по ту сторону расщелины. Гребень казался нисколько не сложнее того, по которому они уже взобрались. У титанид на подъем ушло полтора часа. У нее, стало быть, уйдет часов шесть-восемь. Потом еще шесть часов по верхнему участку до плато, а дальше…
С этой точки обзора наклонный трос казался какой-то нелепой горой. Километров пятьдесят он тянулся на свету, а потом уходил во мрак над границей Реи. На протяжении первых трех из этих пятидесяти километров не росло решительно ничего — виднелись лишь бурая почва и серый камень. Потом еще столько же шли одни корявые деревья без листьев. А дальше упрямая растительность Геи все-таки находила себе зацепку. Сирокко не могла разобрать, были там луга или леса. Видно было лишь, что весь пятикилометровый в диаметре ствол троса оплетен зеленью — ржавая якорная цепь океанского судна.
Зелень тянулась до самой сумеречной зоны у рубежей Реи. Границы этой зоны не были четко очерчены — краска словно понемногу смывалась мрачными водами. Зелень переходила в бронзу, бронза тускнела до темного золота, дальше из-под кроваво-красного начинало проступать серебро — а под конец трос обретал цвет облаков с притаившейся за ними луной. Но трос упорно не становился невидимым. Взгляд следовал по его немыслимому изгибу, пока из каната он не превращался в бечевку, в струну, в нитку, прежде чем проткнуть густую тьму нависшей крыши и кануть в отверстии спицы. Видно было, что спица постепенно сужается, но все остальное уже окончательно тонуло во мраке.
— Вполне осуществимо, — обращаясь к Габи, заметила Сирокко. — По крайней мере до крыши. Я надеялась, что здесь, внизу, окажется что-нибудь наподобие механического лифта. Возможно, он тут все-таки есть, но если мы возьмемся его искать… — Широким жестом она обвела всю истерзанную местность. — Уйдут многие месяцы.
Внимательно осмотрев склон троса, Габи вздохнула и медленно покачала головой.
— Я, понятное дело, туда же, куда и ты. Но знаешь, ты просто спятила. Дальше крыши нам все равно не пройти. Ну сама посмотри. Ведь оттуда придется взбираться по отвесному склону — и не просто отвесному, а под сорок пять градусов.
— Ну и что? Альпинистам такое не в новинку. На тренировках ты и сама это проделывала.
— Ага. На тренировках. Метров десять проползала. А здесь-то — пятьдесят, а то и шестьдесят километров. Дальше, правда, полегче — всего-навсего по вертикали. И всего-навсего 400 километров.
— Да, тяжело придется. Но попытаться-то мы должны!
— Мать твою за ногу. — Габи шлепнула себя ладошкой по лбу и закатила глаза.
Все это время Волынка следила за жестами Сирокко и пыталась вникнуть в суть. Теперь же она запела, причем в темпе ларго.
— Ты хочешь подняться по великой лестнице?
— Не хочу, а должна.
Волынка кивнула. Затем нагнулась и поцеловала Сирокко в лоб.
— Черт бы вас всех побрал, — взъярилась Сирокко. — Достали своими похоронными ритуалами.
— Чего это она? — поинтересовалась Габи.
— Да так, ничего. Поехали, пора возвращаться.
* * *
Покинув зону ветров, путники остановились. Волынка расстелила коврик, и все присели перекусить. В термосах из ореховой скорлупы оказалась горячая пища. Габи и Сирокко досталась, наверное, десятая ее часть. Остальное слопали титаниды.
До Титанополя оставалось пять километров, когда Волынка вдруг оглянулась, и на ее лице выразилась странная смесь скорби и предвкушения. Она пристально разглядывала темную крышу.