ВАДИМ ШЕФНЕР
ОТ РЕДАКЦИИ
Общеизвестна истина, что современная фантастика многолика. Среди писателей и читателей есть приверженцы «чистой» фантастики — такой, например, как сказки Гофмана. Другие предпочитают ей так называемую научную фантастику, значение которой особенно возросло в последнее время в связи с бурным развитом науки, с ее ошеломляющим прорывом в самые сокровенные тайны вещества и мироздания. Но и здесь есть очевидные различия. Одни фантасты придерживаются точки зрения, что фантастика не должна отрываться от реальной почвы — от тех научных проблем, которые имеют практическое значение сию минуту или будут иметь в обозримом будущем. Другие пытаются пойти гораздо дальше; их произведения базируются не столько на том, что наука уже определенно знает (или скоро узнает), сколько на самых отдаленных предположительных направлениях ее развития, на догадках, не имеющих пока реального научного обоснования.
Конечно, различие это не органическое. И то и другое направление научной фантастики имеет общую цель — пробуждать мечту, воспевать могущество Разума, его неограниченные возможности.
Сейчас все громче и все настойчивее звучат голоса в пользу еще одного направления научной фантастики — фантастики социальной, пытающейся, отталкиваясь от закономерностей общественного развития, заглянуть в отдаленное будущее человечества, предугадать не только конкретную форму организации будущего общества, но и поведение его членов, черты характера, нравы, привычки, — словом, предугадать, какими будут люди будущего и как они будут жить.
Предлагаемая читателям книга ленинградского поэта Вадима Шефнера, нам кажется, лежит в русле такой фантастики. В первую очередь это относится, конечно, к повести «Девушка у обрыва». В ней фантазия автора направлена не столько на создание традиционных для фантастики «умных» машин и аппаратов (хотя в повести их более чем достаточно и зачастую отношение автора к ним ироническое), сколько на показ тех человеческих отношений, которые, по мысли Шефнера, восторжествуют в коммунистическом обществе.
«Девушка у обрыва» — повесть-мечта. Мечта о времени, когда незамутненная никакой корыстью дружба и уважение станут единственно разумной основой отношений между людьми; когда люди будут свободны от всего дурного, унижающего человека как личность; когда даже невзначай причиненная кому-либо обида будет считаться тяжким проступком; когда нынешние — не всегда, впрочем, успешные — призывы беречь и хранить природу войдут в плоть и кровь всех людей и станут нормой поведения…
Строго говоря, то, о чем мечтает автор, может казаться несбыточным лишь закоренелым скептикам, не верящим в человека, в самую возможность его нравственного совершенствования. На самом же деле ничего в этом несбыточного нет, ибо мечта автора своими корнями уходит в нашу действительность, опирается на наши идеалы. Поэтому фантастична «Девушка у обрыва», конечно, не только тем, что она переносит нас в XXII век. Элемент фантастики заключен прежде всего в аквалиде — универсальном материале, созданном героем повести из воды. Из той самой воды, которая морями и океанами разлилась по лику Земли, толстым слоем льда и снега, как шапкой, покрывает ее полюса, горные вершины и хребты. Допустим на минуту, что аквалид стал реальностью — и тогда сразу же надолго отодвигается опасность, связанная с истощением земных недр, на какой-то, видимо, весьма длительный срок отпадает необходимость в доставке на Землю материалов из космоса, а такие проекты уже сейчас обсуждаются в литературе, и не только фантастической.
Но аквалид — не реальность и, надо полагать, никогда ею не станет. Почему бы, однако, не стать аквалиду реальностью на страницах фантастической повести как отражению мечты об универсальном индустриальном и строительном материале?
Две небольшие повести «Круглая тайна» и «Дворец на троих», вошедшие в книгу, на наш взгляд, имеют между собой много общего. Общее у них в первую очередь то, что и тут и там герой проводится через своеобразный психологический эксперимент, из которого он выходит как бы «очищенным», победившим в себе змея-искусителя в виде обывательски-расхожего представления о счастье.
В «Девушке у обрыва» фантастика служит утверждению будущего, в «Круглой тайне» и «Дворце на троих» — отрицанию прошлого, точнее того в нем, что тянет человека назад, что он должен преодолеть в себе, чтобы приблизить будущее.
(ЗАПИСКИ КОВРИГИНА)
Предисловие к 338-му юбилейному изданию
С искренним уважением
издательство «З е м л я»
2306 год Русская редакция
Вступление
«…Девушка стояла у обрыва на берегу реки. Это было осенью, когда идут затяжные дожди, когда размокает береговая глина и на ней так четко отпечатываются следы. Девушка стояла у обрыва и задумчиво смотрела на осеннюю реку, по которой плыли желтые листья.
Мимо проходил юноша, и увидел он девушку, стоящую у обрыва, и полюбил ее с первого взгляда. И она тоже полюбила его с первого взгляда — так полагается в сказках.
Этот юноша жил у реки, и когда девушка вызвала аэролет и улетала в большой город, обещав вернуться весной, юноша остался один в избушке на берегу реки и стал ждать ее возвращения. Зачем он жил один на берегу реки, и кто он был — не спрашивайте, ибо это сказка.
Каждый день приходил юноша на обрыв, где когда-то стояла девушка. Он протоптал в глине узкую тропинку рядом с ее следами. Он не наступал на ее следы, и каждый раз ему казалось, что девушка невидимо идет рядом с ним к обрыву и рядом с ним стоит и смотрит на осеннюю реку, по которой плывут желтые листья.
Потом пошли большие дожди, и следы от туфелек девушки наполнились водой, и в них отражалось небо поздней осени. Потом ударил мороз, и следы стали льдом.
И однажды юноша вынул один след и принес его в свою избушку. Он положил его на стол, а когда проснулся утром, то увидел, что след растаял. И юноша очень удивился и огорчился. Не удивляйтесь — в сказках люди дивятся самым обычным вещам.
Огорчился юноша и подумал: «Следы моей возлюбленной достойны вечности. Но лед не вечен. Не вечен и металл, ибо он ржавеет; не вечно и стекло, ибо оно бьется; не вечен и камень, ибо он выветривается и трескается от жары и холода. Я должен создать такой материал, который отливался бы в любую форму и не боялся бы ни огня, ни холода, ни времени».
И пришел день, когда он создал вещество, которое заменило нам камень и металл, стекло и пластмассу, дерево и бетон, бумагу и лен. Он создал Единый Материал, который называется аквалидом. Из этого материала люди стали строить города на земле и под водой, делать все машины и все вещи. И это уже не сказка, ибо мы живем в этом мире.
Вот куда привели следы девушки, которая однажды стояла у обрыва в осенний день, когда по реке плыли желтые листья.
Но однажды девушка, которую ждал юноша…» И т. д. и т. д.
Вы и сами, дорогой мой Читатель, с детских лет знаете эту сентиментальную историю — ведь ее даже в школе проходят. Сочиненная досужим Поэтом и посвященная Андрею Светочеву и Нине Астаховой, эта полулегенда-полусказка почему-то считается весьма поэтичной и трогательной, и, быть может, некоторые не в меру наивные Люди склонны думать, что именно таким путем и пришли мы к современной аквалидной цивилизации.
Действительно: девушка на берегу стояла. А все остальное было не так, не так. Все придумал от себя досужий сочинитель.
— А как же все было? — спросите вы, почтенный мой Читатель.
Сейчас я начну свое повествование, и вы узнаете, с чего все началось, что привело Андрея Светочева к его открытию, где и как он встретил Нину Астахову. И еще вы узнаете многое другое.
Я прожил свой МИДЖ[1] с избытком, жизнь моя клонится к закату, и недалек тот день, когда мой пепел легким облаком упадет с Белой Башни на цветы, растущие у ее подножия. Но я еще успею поведать вам правдивую историю о Нине Астаховой, об Андрее Светочеве, другом которого я был, и о себе, ибо когда-то моя жизнь была тесно связана с жизнью этих двух Людей.
Случай на Ленинградском Почтамте
Я начну с давних-давних времен. Рассказ мой начинается в тот день, когда отменили деньги. В книгах вы все читали об этом дне, а я помню его сам и знаю, что в книгах он сильно приукрашен. В сущности, ничего особенного в тот день не произошло. Дело в том, что процесс отмирания денег шел уже давно. Деньги не погибли внезапно — они тихо скончались, как Человек, проживший свой МИДЖ с избытком. Последнее время они имели скорее значение статистическое, нежели ценностное. Если вам не хватало денежных знаков на покупку какой-либо нужной вам вещи, вы просто вырывали из своей записной книжки листок и писали на нем «15 копеек», или «З рубля», или «20 рублей» и платили им Продавщице или ПАВЛИНу.[2] Или вы могли попросить деньги у любого прохожего, и он давал вам требуемую сумму и, не спрашивая вашего имени, шел своей дорогой.
В день отмены денег у нас в Университете состоялось небольшое собрание в актовом зале, а затем все разошлись по своим делам. Помню, я шел с Ниной Астаховой к зданию филологического факультета и разговор у нас был вовсе не об отмененных деньгах, а об «Антологии Забытых Поэтов XX века», над которой я тогда работал. Нина (она училась на втором курсе) была прикреплена ко мне, Аспиранту, в качестве Технического Помощника и помогала мне в составлении этой «Антологии». Она была добросовестна, много времени проводила в библиотеках и архивах, выискивая стихи и данные о забытых ныне Поэтах XX века, но мне не слишком нравилась в ней некоторая строптивость и чрезмерная самостоятельность. Так, например, Нина настаивала, чтобы в «Антологию» я обязательно включил стихи некоего Вадима Шефнера (1915–1984?), я же противился этому. Мне не нравились нотки грусти и меланхолические размышления в его стихах. Я предпочитал Поэтов с бодрыми, звонкими стихами, где все было просто и ясно. Я считал, что именно такие Поэты должны войти в мою «Антологию», чтобы Читатель имел верное представление о поэзии XX века. Нина же продолжала упорствовать, желая включить этого Шефнера — дался он ей! При этом она горячилась, даже сердилась. Она никак не могла понять, что я составляю научный труд, а наука требует бесстрастия.
Вообще же Нина мне нравилась. Часто мы вместе ходили с ней под парусами на яхте — она очень любила море. А иногда мы брали такси-легколет и летели куда-нибудь за город. Там мы гуляли по аллеям. Мне нравилось быть с ней вместе, но меня несколько отпугивал ее странный характер. Иногда она была смешлива и даже насмешлива, а то вдруг становилась молчаливой и задумчивой. Подчас ее лицо принимало такое выражение, будто она ждет, что вот-вот произойдет что-то необыкновенное, какое-то чудо.
— Нина, о чем ты думаешь сейчас? — спросил я ее однажды в такую минуту, когда мы шли по загородной аллее.
— Так… Сама не знаю о чем… Знаешь, мне иногда кажется, что в моей жизни случится что-то очень-очень хорошее. Будет какая-то радость.
— Ты, очевидно, имеешь в виду тот факт, что скоро я закончу «Антологию», и, когда она выйдет из печати, твое имя будет упомянуто в предисловии как имя моей Помощницы? — сказал я. — Это действительно большая радость. И заслуженная.