Я махнул рукой и открыл дверь. Чего по шапке плакать, когда голова к плахе склонилась?
В гостиной кто-то был, и я тупо уставился на полоску света, пробивавшуюся из-под двери.
– Чего встали на пороге, Егор Николаевич? – донесся из гостиной голос Воронцова. – Проходите, не стесняйтесь, будьте как дома.
Ну да, кто еще мог быть в столь поздний час? Впрочем, для кого поздний, а для кого – урочный. Служба стабилизации не спит, не дремлет. Я шагнул вперёд, открыл дверь в гостиную и остановился. Тень благоразумно спряталась за дверной косяк.
В голове отстраненно пронеслось, что и сэр Джефри предлагал располагаться в его номере как дома. «Ушибленный копчик», «быть как дома» – не слишком ли много случайных совпадений?
– Как вы светитесь! Рождественская елка, да и только! – воскликнул таймстебль. – И лицо в крови… Случилось что-то?
Я ничего не ответил, продолжая молча стоять в дверях гостиной. Воронцов сидел за обеденным столом, до ушей растянув в улыбке жабий рот. Нравилось ему быть блюстителем стабильности, нравилось унижать и приводить приговор в исполнение.
– Проходите, проходите, – растекаясь елеем, снова предложил он. – Присаживайтесь.
– Согласно закону в моем распоряжении двадцать четыре часа личного времени, – сказал я. – И это время я хотел бы провести без вас.
Таймстебль гаденько усмехнулся и отрицательно покачал головой.
– Уже не двадцать четыре, а двадцать три часа двенадцать минут, – поправил он. – К тому же закон не запрещает таймстеблю находиться рядом с преступником.
Я смерил его испепеляющим взглядом, молча развернулся и вышел из гостиной.
– Куда вы? – растерялся Воронцов, но я не ответил. Вошел в ванную комнату, закрыл на щеколду дверь и принялся раздеваться.
Тень просочилась в щель под дверью, услужливо включила душ, но сама в ванную забираться не стала. Почувствовала, что хозяину не до развлечений. Пока я принимал душ, а затем обрабатывал витаколлатеном рану на голове и ссадины на груди, тень неподвижно стояла у двери, словно охраняя вход.
Пару раз к двери подходил таймстебль, стучался, что-то говорил, но я не прислушивался, а во второй раз вообще матом послал. А что? Теперь мне все можно.
Подождав, пока первая порция витаколлагена впитается в кожу, я повторил процедуру. На четвертые сутки ребра срастутся, а рана на голове зарастет в течение сорока восьми часов, да так, что и шрама не останется. Беда только в том, что не было у меня четырех суток, и сорока восьми часов тоже не было. До вытирки, как сказал таймстебль, оставалось двадцать три часа двенадцать минут, а сейчас и того меньше.
Закончив обрабатывать раны, я надел халат, открыл дверь. Тень скользнула под халат, повисла на мне, но в этот раз я не ощутил ее веса. Странно в общем-то, почему раньше не умела становиться невесомой? Полетала над ночной Москвой и научилась?
Я глянул на ноги, ожидая увидеть, что они полностью обтянуты черной тенью, как колготками, но ноги были самыми что ни на есть обыкновенными. Тогда я посмотрел в зеркало на свою спину и увидел нечто напоминающее трепыхающиеся черные крылышки. Этакий аггел из преисподней. Тень и здесь научилась прятаться, причем не без юмора.
Когда я вошел в гостиную, то увидел ужинающего за столом таймстебля. Преотвратное зрелище. Пальцами он извлекал из большой кружки ползучую ржавую плесень, отправлял ее в рот и закусывал листочками отрывного календаря.
– Пока вы мылись, я решил перекусить, – сообщил он набитым ртом. – Не возражаете?
– Не возражаю. Чувствуйте себя как дома, – процедил я, надеясь, что он ответит так же, как я ответил сэру Джефри: «С этим у меня проблемы». Очень хотелось убедиться, что сэр Джефри работает на службу стабилизации.
Но он ответил по-другому, явно мстя мне за предложение отведать красной икры:
– Спасибо. Не желаете присоединиться? – Приглашающим жестом он пододвинул ко мне кружку. – Листки календаря не предлагаю, вкус у них так себе. Вот когда печать на бумаге осуществлялась со свинцовых матриц – это да!
Воронцов мечтательно закатил глаза.
– Вас бы сейчас сфотографировать и снимок на Украину переслать для рекламного плаката. Цвет ржавой плесени там сейчас ценится, а у вас и физиономия подходящая – один в один как у их президента.
Я подошел к бару, достал бутылку водки, стакан, сел напротив. Воронцов так и не удовлетворил мое любопытство – связан он с сэром Джефри или нет. Да и какое это имело значение при тех крохах времени, которые остались до вытирки?
– Не советую пить, – строго сказал Воронцов, наблюдая, как я наполняю стакан.
– Это еще почему? – не согласился я, продолжая наливать. – Приговоренному к смерти не отказывают в последнем желании.
Воронцов взял стакан и отодвинул в сторону.
– Зачем, по-вашему, преступнику дается двадцать четыре часа после флуктуационного сдвига? – спросил он.
– Чтобы он привел мирские дела в порядок, – криво усмехнулся я, – и с чистой душой канул в небытие.
Я потянулся за стаканом, но Воронцов отодвинул его еще дальше.
– Это время дается для того, чтобы преступник попытался исправить флуктуационный сдвиг.
– Да неужели?! – воскликнул я с таким видом, будто услышал спасительную новость, и заглянул в мутные глаза блюстителя стабильности. Но не увидел в них ожидаемого злорадства. И глаза, и выражение лица Воронцова были серьезными, словно его в самом деле тревожила моя предстоящая вытирка.
Тогда я встал, принес из ванной комнаты пиджак и вывернул из потайного кармана на стол осколки разбитого вдребезги джампа.
– Еще вопросы будут?
Я бросил пиджак на пол, сел и снова потянулся к стакану. Однако и в это раз его не получил.
– У вас что, нет запасного джампа?
– И об этом меня спрашивает блюститель стабильности?
Я выразительно посмотрел на Воронцова. Производство джампов строго контролировалось службой стабильности, к тому же их изготавливали с настройкой на индивидуальные характеристики владельца, поэтому никто другой воспользоваться джампом не мог. Любой, кто пытался кустарным образом настроить джамп или сделать его дубликат, легко вычислялся по флуктуационному следу, и соответствующие санкции следовали незамедлительно.
– Выходит, вы сейчас в безвыходном положении?
– Выходит, что выходит… Отдайте стакан! Мне что, из горлышка пить?!
Воронцов перестал двигать стакан, но не отдал, а крепко зажал в руке.
– Быстро вы сдались. Не ожидал от столь активного пиллиджера.
– А вы что, хотите помочь? – раздраженно буркнул я, пытаясь отобрать у него стакан.
– Да, – спокойно сказал Воронцов.
Я замер от неожиданности и посмотрел ему в глаза. Мутный взгляд таймстебля ничего не выражал, но Воронцов не врал.
Кровь ударила в голову, и я наконец понял, зачем таймстебль задержал меня в аэропорту ничего не значащим разговором, почему таксист не довез меня до дома. а высадил в переулке у сквера, и отчего осколки моего джампа усеивали сейчас столешницу обеденного стола. Акция против меня была до мелочей рассчитана заранее… Вовсе не то, что я подумал, имел в виду таксист, когда сказал, что он «уже все получил». Мой проезд «от и до» был оплачен!
Страстно захотелось заехать кулаком в серую пупырчатую харю постанта, причем вложить в удар не только всю свою силу, но и гигантскую мощь межвременной тени. Однако я пересилил себя и сдержался. Еще больше, чем расплющить в блин морду Воронцова, мне хотелось жить.
– Зачем вам это нужно? – прохрипел я сдавленным горлом.
Воронцов нехорошо оскалился мелкими зубами. Будто жаба улыбнулась, если бы у нее были зубы.
– Скажу – не поверите.
– А вы скажите так, чтобы поверил.
– Хм… – Он усмехнулся. – Резонно. Допустим из чисто альтруистических побуждений.
Я фыркнул.
– Ну вот, я же говорил…
– Вы обещали, что я поверю.
– Да?
– Да.
– А вдруг мне нужны деньги? – сказал Воронцов, демонстративно оторвал листок от перекидного календаря и принялся жевать. – Вы не допускаете, что постантам тоже хочется красиво жить?
Я посмотрел на него, подумал.
– Ближе к истине, но не то. От денег вы не откажетесь, но они вторичны.
– Что же остается? – Он хитро прищурился, запустил пальцы в кружку, прихватил щепоть ржавой плесени и отправил в рот. – Остается ваша бессмертная душа…
Он хихикнул и поперхнулся.
У меня вновь зачесались кулаки.
– То есть вы меня вербуете? – натянуто спросил я.
– В некотором… – Воронцов заперхал. – Так сказать… – Он прокашлялся и наконец закончил: – В некотором смысле вербую. Но в личных целях.
– И в каких же, позвольте поинтересоваться?
– А вам, Егор Николаевич, не все ли равно? Чего вы торгуетесь? На кону ваша жизнь! И в вашем распоряжении осталось всего двадцать два часа двадцать девять минут, чтобы исправить флуктуацию. Успеете рассчитать варианты?
Я посмотрел на Воронцова долгим взглядом. Часов у него на руке не было.
– Как это вы, Игорь Анатольевич, столь точно определяете время? – спросил я, оттягивая решение. – Насколько мне известно, у постантов биологический хронометр дает сбои.
– Кхе-кхе! – гаденько хохотнул Воронцов и выразительно глянул мне за спину. – А вы туда посмотрите!
Я оглянулся и увидел на стене часы с кукушкой. Совсем о них забыл. Мне они ни к чему, интерьер в квартире принадлежал хозяйке.
– Кстати, – заметил Воронцов, – ходики тикают. Пока вы думаете, осталось двадцать два часа двадцать восемь минут.
– Хорошо, – вынужденно согласился я. – Деваться некуда… Как вы собираетесь вытащить меня из переплета?
– Я?! – безмерно удивился таймстебль. – Никак. Это ваша забота.
– Не понял?
– Единственное, что сделаю, обеспечу вас аппаратурой. – Он оставил стакан с водкой в покое, достал из кармана джамп и положил на стол передо мной. – Прошу. Резервный вариатор, насколько мне известно, у вас есть, и вам нужен только джамп.
– Он что, подстроен к моим индивидуальным характеристикам? – спросил я, намекая, что моя вербовка была спланирована заранее. К джампу я не притронулся.
– Это джамп службы стабильности, и он не имеет идентификационной защиты, которой снабжаются все джампы хронеров. В нашей работе всякое случается…
– А как же защита от местных?
– Наберете код – триста сорок шесть, зафиксируете его, затем наберете «time», и он будет работать в режиме джампа. В остальных случаях он, аналогично вашему джампу, работает как мобильный телефон.
– Вы мне его на время ссужаете или как?
– Или как.
– Ну хорошо…
Я неуверенно протянул руку, но Воронцов перехватил ее и отвел в сторону.
– Помнится, вы упоминали о вторичном аргументе моего альтруизма.
Я поморщился.
– Сколько?
– Пятьдесят тысяч.
– Солидно…
– Не торгуйтесь, свою жизнь покупаете.
– А вы – мою душу… Что еще, кроме денег, я буду должен?
– Я не дьявол, и сейчас не Средневековье, поэтому ваша душа мне до лампочки. Будут некоторые мелкие поручения.
– Какие?
– В свое время узнаете.
Я тяжело вздохнул, кивнул, и Воронцов отпустил мою руку.
– Надеюсь, вы понимаете, что мою помощь афишировать не надо? – вкрадчиво заметил он.
Я посмотрел на него и отвел взгляд. В отсутствие санкции на его действия не верилось, но для меня не имело никакого значения, от кого буду зависеть: от службы стабилизации или только от личных амбиций таймстебля.
– В любом случае это кабала… – сказал я. – Сейчас у меня таких денег нет.
– Знаю, – улыбнулся Воронцов. – Но завтра будут.Я многое о вас знаю, причем наперед. И так будет всегда, запомните это хорошенько.
Он в упор смотрел на меня, снисходительно улыбался, и я впервые не увидел в его глазах мутной поволоки.