Котище задумался. Нашел-таки я его уязвимое место: любил он покрасоваться, не зря крал помаду и брасматик. Все же осторожность перевесила, и после некоторых раздумий котище отрицательно повел головой.
Я разочарованно вздохнул и направился за пиджаком. Но, открыв одежный шкаф, увидел лучший вариант.
– Это подойдет? – поинтересовался у кота-тени, показывая джинсовую куртку.
Котище спрыгнул с дивана, подошел ко мне и принялся тщательно обнюхивать куртку, будто умел это делать. Зачем, спрашивается, передо мной разыгрывать комедию?
– Еще на зуб попробуй, – посоветовал я.
Он пренебрежительно фыркнул, покрутил носом, но все же кивнул. На куртку он был согласен.
Я надел куртку, и котище, редуцировавшись в дымный шлейф, ринулся ко мне. В этот раз он не расплылся пленкой по телу, а подушкой сконцентрировался под курткой на спине. Будто плотно набитый рюкзак повесили на меня, и я качнулся вперед от непомерного веса.
– Э! А полегче можно? – взмолился я. – Или буду ходить, согнувшись в три погибели, словно у меня прострел?
Тень послушно стала невесомой, и теперь меня качнуло назад. Осталось только ощущение воздушной подушки между спиной и курткой.
Я вышел в прихожую и покрутился перед зеркалом, осматривая куртку. На спине она немного оттопыривалась, но вполне допустимо – в пределах легкой сутулости. Спасибо, что не горбатый.
Внезапно на спинке куртки проявились две параллельные черные линии, припухли губами, а затем растянулись в довольную улыбку. Скотина, он ещё и насмехается!
Я раздраженно застегнул пуговицы на куртке, сунул руку в карман… и тут же с омерзением выдернул ее, наткнувшись на что-то мокрое и скользкое.
Пальцы были в зубной пасте.
– Ты что это удумал, С-сатана?! – взревел я. – Немедленно вычисти карманы!
Тень проступила сквозь куртку черным туманом, охватила испачканную руку, а затем рухнула на пол и вновь оборотилась в котища с зелеными глазами и двусмысленной чеширской улыбкой. Моя рука стала чистой, словно вылизанной.
– Другого места не нашел, где прятать свои вставные челюсти?!
По глазам котищи было ясно, что не нашел. Но и оставлять в квартире свои цветовые наполнители он категорически отказывался.
Я сунул руку в карман и ощутил сухую мягкую ткань. Придирчиво осмотрел пальцы, на всякий случай понюхал. Будто и не было на них зубной пасты – исчезла, не оставив ни следа, ни запаха. Может, мне кота вместо душа использовать? Вылижет всего, с ног до головы, как корова языком. Кстати, он и зубы может почистить…
Я покосился на кота, вспомнил, как вздыбливалась шерсть на его загривке, и не стал озвучивать свои мысли. Прошел на кухню, вытряхнул спички из двух коробков в мусорное ведро, а коробки положил на стол.
– Вот тебе хранилища для твоих челюстей!
Котище посмотрел на меня, на коробки, взял лапой третий спичечный коробок и, по моему примеру, вытряхнул спички в мусорное ведро. После этого котище размазался в воздухе чернильной кляксой, подхватил со стола пустые коробки и исчез под курткой.
Третий раз проверять карман я не стал, похлопал по куртке и ощутил, что коробки чудесным образом очутились в кармане. И чего я предложил два коробка, если цветовых наполнителей три: зубная паста, помада, тени для век?.. Котище лучше меня в арифметике смыслит.
Я направился к двери. Хорошо, что бриллиант в пиджаке, а не в куртке, неизвестно, что с ним стало бы, испачкай его Сатана зубной пастой. При умении межвременной тени проникать куда угодно мог бы бриллиант в матовый цвет перекрасить. Бесполезный для меня камешек, но все-таки жалко…
Меня будто громом поразило, и я замер на месте. Кажется, я знал, что можно сделать с камешком. Чуть не бегом я направился к шкафу, раскрыл дверцы и принялся лихорадочно обшаривать карманы пиджака. Ага, вот он, не потерялся…
Улыбаясь своим мыслям, я покрутил бриллиант перед глазами. Красивый перстенек получится, и хорошо будет смотреться на женской руке… Я даже знал, на чьей женской руке он будет смотреться особенно хорошо. Конечно, если не засветится флуктуационным следом. Главное, найти сейчас хорошего ювелира, который бы сделал перстенек и вправил в него камень.
– Не вздумай его загадить! – гаркнул я Сатане, пряча бриллиант в потайной карман куртки. – Голову откручу!
Открутить голову межвременной тени было весьма проблематично, но как-то ее надо приструнить?
Сатана уловил мою неуверенность и затрясся на спине от смеха. Смешливая тень мне досталась.
– Гм-м… – Я прокашлялся и поправился: – Фигурально, конечно.
Когда я вышел из подъезда, у меня возникло ощущение, будто я голый. Вроде бы ничего вокруг не изменилось, но мне было не по себе. По тротуару шли прохожие, по проезжей части улицы проносились машины, а я стоял на высоком крыльце и боялся шаг ступить. Я не знал, что будет дальше, и неопределенность будущего вносила в душу смятение.
Наверное, так ощущал бы себя представитель недавно открытого племени, вывезенный антропологической экспедицией со своего острова в современный город. На острове жизнь аборигена была расписана по часам: с утра он ловит рыбу, затем конопатит лодку, обедает, отдыхает, чинит снасти, приносит жертвоприношения богам… И так каждый день, всю свою жизнь. Размеренно, обстоятельно, неторопливо, как и положено в патриархальном обществе. И вдруг абориген оказывается в неизвестном месте. Вроде бы и небо такое же, и солнце, и воздух… А что будет завтра, он не знает. Мало того, не знает, что будет через минуту.
Казалось, все на меня смотрят и ждут, когда я совершу первый шаг, и от этого я чувствовал себя третьесортным актером, забывшим роль, но выпершимся на сцену, где, в довершение всего, отсутствовал суфлер.
Я сделал первый шаг, по закону подлости оступился на ступеньках и едва не полетел кубарем вниз, но. к счастью, суфлер у меня все-таки был. Не проступая сквозь куртку, тень поддержала под локоть, и я удержался на ногах.
– Спасибо, – буркнул я, зачем-то отряхивая на коленях джинсы и исподтишка оглядываясь по сторонам.
Никто на меня не смотрел, никому я не был интересен. Возомнил о себе бог знает что. Артист! Злость на себя вернула уравновешенность – я неторопливо спустился по ступенькам и пошел по улице. И чем дальше я уходил от своего дома, тем больше успокаивался. В конце концов, пять лет назад я жил обычной жизнью реликта, для которого будущее так же неопределенно, как и для любого человека. За исключением разве что таймстеблей службы стабилизации, но они, в конечном счете, не люди. Уже не люди. А в неопределенности будущего есть свои прелести – именно в неопределенности и заключается жизнь человека. Когда все известно наперед, жить пресно и неинтересно. Правда, сытно. Однако, отказавшись от вариативных предсказаний, я не собирался отказывать себе в сытой жизни.
Восприятие окружающего постепенно нормализовалось, и пестрая толпа прохожих, еще недавно воспринимаемая аморфной массой зрителей в спектакле одного актера, разбилась на отдельных пешеходов: мужчин и женщин, пожилых и молодых, хорошо одетых и не очень. Пару раз я даже увидел хронеров, волочивших за собой шлейф флуктуационного следа. Что поделаешь, начало третьего тысячелетия наиболее посещаемо туристами во времени. Было жарко – женщины были в легких платьях, мужчины в футболках, рубашках с короткими рукавами, в джинсах и шортах, и только я один, как дурак, шагал в куртке. Удивительно, но жары я не ощущал и, поразмыслив, понял, в чем дело. Не знаю, каким образом тень создавала тень, но кондиционер индивидуального пользования из нее получился прекрасный – я не чувствовал жары не только под одеждой, но и открытыми частями тела. Хоть какая-то польза от Сатаны.
Пройдя пару кварталов, я купил в киоске зубную пасту, но, прежде чем сунуть ее в карман, отвернул ворот куртки и приглушенно бросил:
– Это не тебе, а мне! Ты понял?
Продавщица киоска странно посмотрела на меня, и я, чтобы не разочаровывать ее, состроил дебильную рожу. Если выходка и вызовет какую-нибудь флуктуацию, то не выше третьего порядка. Но с сегодняшнего дня мне плевать на любые последствия: хочу жить нормальной жизнью, даже будучи марионеткой в руках таймстебля Воронцова.
Пройдя еще пару кварталов, я свернул на набережную и направился к летнему кафе «У лукоморья». Здесь неплохо кормили, и я иногда захаживал отобедать, естественно проработав все «за» и «против» посещения на вариаторе. Сейчас я шел на авось, но ничуть об этом не жалел. Вернулось давно забытое ощущение неопределенности жизни, когда впереди брезжат радужные надежды, отчего мир кажется светлее. Все-таки жить по расписанию, как я последние пять лет, – это не жизнь, а существование.
Кафе имело довольно непрезентабельный вид: небольшая бревенчатая избушка, где располагалась кухня, и огороженная парапетом площадка с десятком столиков на открытом воздухе, прикрытая огромным тентом. Избушка-кухня плотно сидела на земле, а снаружи к стенам были прибиты два бревна, топорно, как в прямом, так и переносном смысле, стилизованные под куриные ноги. Надо понимать, присела избушка, чтобы снести яйцо, да и околела в потугах. Входом в кафе служила арка, на которой красовалось название «У лукоморья», исправленное неизвестным художником-граффити на «У лукомордья». Оганез, хозяин кафе, несколько раз закрашивал букву «д», но она опять появлялась, и хозяин в конце концов смирился. Не потому, что надоело закрашивать, а потому что, как ни странно, новое название привлекало больше клиентов. Любят в народе эпатаж – хлебом не корми, а дай классика литературы обгадить.
С утра в кафе никого не было, только за крайним столиком в углу сидел какой-то хронер, слабенько флюоресцируя флуктуационным следом. Самое время для туристов оттуда, которые отправлялись в прошлое в основном подкормиться. Местные предпочитают вечернее время.
Стараясь не смотреть на хронера, я выбрал столик в противоположном углу и сел. Почти все хронеры во время путешествия стараются избегать общения друг с другом, и я отнюдь не исключение. Скопление хронеров увеличивает вероятность флуктуации.
Подошел официант, молодой парень кавказской наружности, с приколотой к белой рубашке визиткой, на которой было написано «Ашот». Я посмотрел на визитку и улыбнулся. И это у американцев переняли, быстро «прогресс» двигается. Разница только в том, что визитки персонала гостиницы «Виржиния» в Нью-Йорке были сделаны типографским способом, а здесь – на струйном принтере, отчего расплывшиеся буквы выглядели лохматыми.
– Што будэшь сакасыват? – поинтересовался Ашот, протягивая меню.
Я отстранил меню и посмотрел в темные глаза официанта. Перед каждым посещением кафе я добросовестно изучал обстановку и в общих чертах многое знал о парне.
– С акцентом, Лева, у тебя плоховато, – заметил я. – Ты ведь коренной москвич, не надо при мне коверкать слова.
Никогда бы не решился на подобную выходку, но сейчас меня словно бес попутал. Заяц во хмелю, на которого повлиял сладкий вкус обманчивой свободы.
Парень вздрогнул и побледнел.
– Вы из налоговой или из милиции? – натянуто спросил он.
Числились ли за ним какие-либо правонарушения, я никогда не интересовался. Не та фигура на пути пиллиджера. При эпизодических, ни к чему не обязывающих встречах я изучал только конкретные детали, сопутствующие моменту контакта. И не более. Если все обо всех узнавать, работать некогда будет.
– Ни то ни другое, – покачал я головой. – Я обедать пришел. Накормишь хорошо – обещаю щедрые чаевые.
Лёва внимательно посмотрел на меня, переварил мои слова, облегченно перевел дух.
– Карашо, тода…
Я поморщился и, подняв палец вверх, оборвал его:
– Если слова коверкать не будешь! Понятно?
– Понятно. Что будете заказывать?
– Вот это другое дело. Принеси мне фирменную окрошку и побольше зелени. Но если в зелени попадётся хоть листик кинзы, в лукомордье плесну. Понятно?
Кинзу я не выносил – по запаху она напоминала опостылевший там мутагенный лишайник, – однако это не оправдывало мою выходку. Вместе с тем не знаю почему, но хамство доставило мне особое удовольствие. Особенно понравилось «лукомордье», к месту ввернул. От местных хамством заразился, что ли? Или потому, что пять лет не позволял себе хамить?
– Понятно, – кивнул Лева, приняв «лукомордье» как само собой разумеющееся.
– На второе шашлык…
– Не рекомендую, – вежливо отсоветовал он.
– Почему?
– Мясо у нас не первой свежести.
– Н-да? – заломил я бровью – И часто?
– Почти всегда.
Странно, раньше ел и не замечал. Впрочем, для реликта оттуда любое блюдо здесь деликатес, а мясо с душком представляется особым изыском. Вспомнилось, как в казино бармен Сережа воспринял мои сентенции о подсушенной красной икре. Гурман из меня еще тот.
– Тогда что порекомендуешь?
– Из мясных блюд?
– Из мясных.
– Возьмите люля-кебаб. Он из свежего фарша.
– Давай люля-кебаб, – согласился я, – но обязательно с фирменным соусом а-ля Оганез.