Я ответила:
– Он уехал.
– А когда он вернется?
– Он сказал, что никогда…
– Что? – господин профессор прямо шлепнулся на стул. – Что? Никогда?!
– Он именно так и сказал. И еще очень просил извиниться перед вами. Он также просил передать…
– Куда он уехал, черт его подери?! – в ярости закричал господин профессор. – Куда он поехал? Вы догадались у него спросить, фрау Гросс?
– В Москву.
Эффект был, наверное, точно такой же, как и со мной.
– Как в Москву? – чуть слышно переспросил господин профессор и несколько минут сидел молча. Потом он встал и решительно пошел к телефону.
– Это полиция? Алло! Это полиция?
9. «ВАМ, НАВЕРНЯКА, ИЗВЕСТНО БОЛЬШЕ!»
(рассказывает профессор Оттокар Шиндхельм)
Этого я не ожидал. После всего, что было сделано, после объединившей нас работы, после этакого успеха он вдруг задумал исчезнуть.
Я так и не мог понять, для чего ему понадобилось шутить.
Конечно, это шутка. Не надумал же он в самом деле вернуться в Россию! В Москву! Куда в таком случае он решил отправиться? Впрочем, это безразлично. Главное, Никифорова нужно немедленно найти и вернуть.
Я позвонил в полицию. Меня спросили, кто этот человек. Я объяснил, что это мой сотрудник, что он взял расчет и уехал неизвестно куда без моего ведома. Мне ответили, что наше государство демократическое и любой может ехать куда ему вздумается и когда он захочет. Я просил, умолял помочь мне найти Ивана, но господа полицейские заявили, что у них много дела и без розысков уволившихся сотрудников. Вот если бы этот русский украл или что-нибудь вытворил предосудительное, тогда бы они, конечно, помогли.
И здесь мне пришла в голову мысль. Сознаюсь, это был не особенно честный прием, но выбирать средства не было времени. Я сказал полицейским, что убежавший от меня человек украл изобретение.
Очень важное изобретение, представляющее военную тайну. И он, этот человек, собирается уехать в Москву, то есть продать изобретение большевикам.
Как я и ожидал, это произвело впечатление. Мне сказали, чтобы я немедленно приехал к ним и привез фотографию русского. Я сразу отправился в полицию. Они тут же позвонили на все вокзалы, аэродромы и полицейские управления Федеративной Республики.
– Можете быть спокойны, – бросил мне полицейский комиссар.
В общем, закрутился механизм. Я успокоился и вернулся домой.
Кончился второй день рождественских праздников. Сколько событий произошло за эти два дня. Сначала радость победы, затем…
Я был, конечно, очень расстроен и ругал своего Ивана и заодно всех русских вместе взятых. Разве можно было предвидеть такой оборот дела в тот вечер, когда мы впервые встретились с Иваном на мокрой от дождя платформе вокзала.
Ночью мне снился Иван. Вместо носа у него были громадные, во все лицо, часовые стрелки. Он ходил по комнате, громко тикал и цеплялся за вещи своими стрелками. Я проснулся утром совершенно разбитый и в ужасном настроении отправился в институт. В лаборатории меня ждал какой-то господин.
– Господин Шиндхельм? – на хорошем немецком языке, но все же с заметным акцентом спросил незнакомец.
– Чем могу служить? – осведомился я.
– Меня зовут Уиллоби. Джекоб Уиллоби. Фирма «Джонс и Уиллоби» Коннектикут. У меня к вам очень важный разговор. Неофициальный разговор.
Он посмотрел, нет ли кого поблизости, и продолжал:
– В сегодняшних газетах я прочел о ваших необыкновенных опытах с «рефлексом времени». Если это действительность, а не вымысел журналистов, мы можем с вами договориться о производстве серийной аппаратуры для выработки «рефлекса времени». Я мог бы предложить вам двадцать пять процентов доходов и единовременное вознаграждение за передачу документации. – Он наклонился ко мне и, уже отбросив всякую официальность, продолжал почти шепотом: – Мы с вам (профессор, побили бы все часовые компании мира. Швейцарцы и русские с их часовой промышленностью и всемирным экспортом часов окажутся банкротами. Время во всем мире будет в наших руках. Понимаете, время, вре-мя! Как, мистер профессор? По рукам?
Я сидел растерянный и никак не мог сосредоточиться. Такое предложение, с одной стороны, соответствовало моим мечтам, с другой стороны, меня смущал этот сверхделовой подход к вопросу.
– Покажите мне, мистер Шиндхельм, вашего русского.
– Его нет. Он уехал.
– Куда, черт возьми?
– Он заявил, что уезжает в Москву.
– Что?!
– Я, конечно, не верю этому заявлению, но он действительно уехал в неизвестном направлении.
– Когда? – спросил американец.
– Вчера. Я уже обратился в полицию с просьбой разыскать его.
Внезапно затарахтел телефон. Нет, звонили не из полиции, это оказался директор нашей фирмы. Он сразу же стал кричать в трубку, что будто бы я разгласил тайну, устроив вчерашнюю пресс-конференцию, и совершил величайшую оплошность, упустив русского.
Господин федеральный министр очень недоволен. Полицией предприняты все меры к розыску Никифорова, но пока ничего не известно. Военное министерство распорядилось, чтобы фирма не допускала в дальнейшем распространения сведений о «рефлексе времени».
Я положил трубку и обратился к мистеру Уиллоби:
– К сожалению, не могу сейчас принять вашего предложения. Я только что получил указание от руководства нашей фирмы.
– Может быть, вы согласитесь на тридцать процентов?
Я отрицательно покачал головой.
– Тридцать пять! – воскликнул мистер Уиллоби.
– Поймите меня… я не могу… Видите ли, наша фирма…
– Если я правильно понял, фирма сначала отказалась от вашей работы. Почему же теперь она предъявляет права на нее?
– Это зависит не только… Вернее, это совсем не зависит от нашей фирмы… Есть кое-кто повыше… – я отвечал совсем сбивчиво и растерянно, озадаченный телефонным разговором и бесцеремонным напором американца.
Он засмеялся:
– Я прекрасно понимаю, в чем дело. Я хорошо знаю, кто заинтересован в том, чтобы похоронить ваш «рефлекс времени». Но вы подумайте о себе, господин Шиндхельм. Что, если здесь, в Европе, вам так и не удастся воплотить в жизнь ваше изобретение?
Я снова покачал головой. Мистер Уиллоби, вставая, вынул из кармана визитную карточку и сказал:
– Возьмите на всякий случай. Я буду здесь до завтрашнего вечера. Если решите, позвоните в отель «Фремденгоф». Наши военные, возможно, окажутся дальновиднее ваших. А этого болвана русского нужно обязательно разыскать… Гуд бай, господин профессор!
Я попрощался с гостем. Оставшись один, сел в кресло и задумался. Что же делать? Американец прав. Здесь, да, возможно, и во всей Европе мне вряд ли удастся реализовать свое изобретение.
Господин федеральный министр не позволит шутить с собой и как с министром и как с совладельцем часовых фирм. И тридцать пять процентов доходов….
Я стал прикидывать, сколько бы это могло быть в долларах и марках. Получалось: на эти проценты можно открыть собственный институт – не только что маленькую лабораторию. И можно заниматься любыми проблемами, ну, например, проблемой Аихологии времени…
Собственный институт! Только идиот не будет мечтать о нем. А если стать совладельцем фирмы «Джонс и Уиллоби». Как бы это звучало? «Джонс, Уиллоби и Шиндхельм!» Можно было бы открыть и свою фирму…
Постепенно я начал совсем реально подходить к мысли о том, что нужно принять предложение мистера Уиллоби. Вы видите, я говорю обо всем совершенно откровенно. И к вечеру, когда я вернулся домой, у меня выработалось окончательное решение: лучше пусть американцы, чем ничего.
Я хотел связаться с отелем «Фремденгоф», но позвонили из полиции и рассказали о событиях в Бонне. Я сразу же забыл об американце и помчался в столицу. Но мне кажется, что дальше рассказывать нет смысла, так как вам, наверняка, известно больше!..
10. И ТОЧКА!
(рассказывает И.М.Никифоров)
Меня вывел из себя этот дубина Зайлер. Как сказал: «Давай-давай», так внутри будто закипело.
И вот тогда-то я впервые понял, что физически ощущаю время.
Чуть не руками хватай и все такое.
Опять полезли всякие там воспоминания. Да все так ясно, отчетливо. Как в кино. Да нет, даже яснее. И вроде бы я сам везде присутствую. «Давай-давай»… Вот это я и вспомнил… Война, бабкина хата в деревне недалеко от Минска. Я после экзаменов в школе уехал отдыхать, да вот так и попал в историю. Пошел путешествовать по Европам. Немцы пришли к нам вскоре после начала войны. Мы с бабкой не успели, да и не смогли эвакуироваться!
Остались мы в деревне при немцах, и пошло это самое «давай-давай».
«Давай, матка, сало!» «Давай, матка, яйки!» Деревня была большая, дворов двести, а может быть, и больше. Как сейчас помню, в жаркий летний день с тучей пыли влетели мотоциклисты и несколько автомашин. Развернулись у бывшей церкви. Потом согнали всех, кто мог и не мог, на «собрание».
Поставили старосту, мужика без ноги и без глаза. Он всегда всего боялся. Припугнул его офицер пистолетом.
Походили солдаты по деревне («давай-давай, матка, то да се!»). Увели у нашей соседки тети Даши корову, погнали к своей полевой кухне. Мы, пацаны, неподалеку вертелись, любопытничали. Но всех нас вдруг как дождем смыло. И все из-за чего? А вот: один солдат стукнул корову кувалдой между рогами, и другой проткнул ей грудь штыком, подставил пивную кружку и полную налил темной дымящейся крови. Я с ужасом подумал: «Что он дальше-то будет делать?» А солдат взял и очень просто вылакал всю кружку.
Глаза, наверное, у меня были шире блюдца. Какие же они люди!
Это же кровопийцы! Вот он сейчас вскочит, налетит, вонзит свои мелкие желтые зубы мне в горло и начнет сосать кровь. Кровопийцы!
Я упал в крапиву. Солдат подошел, ткнул меня легонько сапогом и заржал громко, заливисто. А меня выворачивало наизнанку и трясло.
Партизаны у нас не появлялись, и мы было совсем перестали в них верить. Но однажды соседского парня Тимку Шелеста полицаи вытащили ночью из дома, избили до полусмерти и утром повесили посередине деревни, с доской на груди «партизан». А Тимке всего семнадцатый пошел.
Потом мы тайком услыхали, что Тимка был у партизан разведчиком, а в эту ночь, когда его поймали, он стащил у нашего коменданта полевую сумку с документами и пистолет. Да заметила, видимо, его какая-то сволочь, сказала полицаям.
Затем нас, молодых парней и девчат из соседних деревень, пронумеровали, пригнали на станцию и, постукивая прикладами («Давай-давай!»), стали загонять в теплушки. Я не помню, сколько шел наш эшелон. Только и сейчас у меня стоит в горле горьковатый запах мочи и прелой соломы, которой был застелен пол в нашей теплушке. Меня продали, а может, подарили какому-то кулаку. Он заставлял чистить свинарники, возить навоз на поля, вообще делать самую тяжелую, самую противную работу. Кормил, гад, как собаку – бросит кость и будь доволен! Ей-богу! Правда, хоть не бил, а я слышал, что другие лупили своих батраков почем зря!
А потом стали налетать американцы. Не на наш хутор, то есть, не на хозяйский хутор, конечно.
Налетали на город, на зенитные батареи и на небольшой заводишко, что стоял недалеко. Грохали бомбы. Все в дым!.. И все такое…
Однажды, во время очередного налета, решили мы с ребятами драпануть. Бежать на восток домой.
…Долго шли. Много скрывались в лесу. Нас почему-то не очень-то искали. Но, завидев на дороге солдат, полицейских или просто подозрительных, мы прятались, куда только было возможно и все такое… Часто слышали пальбу…
Однажды увидели людей в неизвестной форме, говоривших на незнакомом языке. Так мы попали к американцам. Потом лагерь для перемещенных. Мы порастеряли друг друга. Я остался совсем один. Ко мне привязался какой-то дядька, все время нашептывал, что нас расстреляют, чуть только приедем в Россию. «За что?» – недоумевал я. Он делал большие глаза и долго убеждал, что раз мы были в Германии, работали на немцев, значит, мы работали против своих, то есть мы вредители, предатели, фашистские холуи, что нас ждет дома наказание. Понял я потом, какой он «дружок».
Поэтому, когда в лагере меня спросили, куда я хочу податься, я решил выбрать «свободу». Свободка, я вам скажу, ничего себе!
Скоро уже двадцать лет такая свобода. Свобода от работы, свобода от обеда, свобода от жилья… И все такое! Об остальных свободах я уж и не говорю.
Свободнее быть нельзя… Так я и прожил почти двадцать лет, пока не встретил ночью на вокзале профессора Шиндхельма.
Об остальном-то я уже вам рассказывал… Мы договорились тогда на пресс-конференции у профессора встретиться с вами в Бонне, здесь в отеле «Адлер». Теперь я могу рассказать вам о своих дальнейших планах. Я намереваюсь пойти в Советское посольство.
Что? «Рефлекс времени»? Не знаю. Я не знаю, что сделаю с «рефлексом». Попрошу вас еще раз, извинитесь, пожалуйста, за меня перед профессором Шиндхельмом. Скажите ему, что я не могу поступить по другому. Пусть он на меня не обижается и все такое.
Скажите также, что время я чувствую здорово, физически ощутимо.
Так вот, значит, все. А через пятнадцать минут я иду в Советское посольство, и точка!
11. «Я ЕЩЕ НЕ ВСЕ СКАЗАЛ!»
(вновь рассказывает И.М.Никифоров)
Не думал, что снова встречусь с вами. Да еще в таком месте.
Скажите, господин журналист, вы тоже меня считаете сумасшедшим или как?
Ах, не считаете? Так что ж вы тут сидите! Подите скажите всем этим лунатикам-суматикам, что я здоров, как бык. Что все дело в «рефлексе времени»! Разве они не читают газет, не знают о профессоре Шиндхельме? Принесите им, в конце концов, номер вашего журнала. Пусть они меня выпустят.
Что, «успокойтесь, успокойтесь»! Так я им и успокоюсь. Я перебью весь этот «желтый дом», если они меня будут держать еще хотя бы день!
Что? Как меня сюда засунули? А разве вам это не известно? Так это ж типичная провокация!
После того, как я вчера попрощался с вами, я расплатился за гостиницу, взял вещи и отправился к Советскому посольству.
Недалеко от него ко мне подошел какой-то господин и вежливо спросил, который час. Я ответил, конечно, не посмотрев на часы. Он обиделся, стал меня стыдить. Что я, мол, не уважаю людей и вообще, может быт, в, даже обманываю. «Обманщик!» – он мне так и крикнул.
Сейчас же подошел полицейский и спросил у этого болвана, в чем дело.
Я махнул рукой и пошел было своей дорогой.
Но полицейский схватил меня за руку и потребовал объяснений.
Пришлось рассказывать. Полицейский не отпустил меня. Он тоже спросил о времени. Я сказал. Он сразу же пристал, почему я отвечаю, не глядя на часы. Я сказал, что могу вообще не отвечать, это мое дело, и все такое. Так, слово за слово, и мы с ним поцапались.
Мне надоело, я вырвал свою руку и хотел идти.
Полицейский схватил снова. Подбежали еще двое, меня скрутили и сунули в машину. Машина оказалась поблизости. В полицейском участке будто чудом появились врачи. Опять же нарочно. Походили, посмотрели, пощелкали молотком по коленкам и увезли на санитарной машине в этот проклятый дом. Толкнули в отдельную палату. Я стучал, рвался, потом уснул и проснулся почти через сутки. Видно, мне подсыпали какого-то снотворного…
Сегодня утром я был паинькой. Не стучал, не ругался. Решил, что таким путем я отсюда не выйду. Нужно придумать что-либо похитрее.
Хорошо, что приехали вы. Подтвердите всем этим психам, что я не простой человек! Хотя это их самый главный козырь… Я ведь им говорил, а один врач отметил: «Мания величия!» Сказал мне: «Успокойтесь, Вы действительно необыкновенный человек. Только…» И пошел меня убеждать, что время и я – совсем разные вещи.
Но я не стал с ним спорить. А теперь, когда здесь появились вы, вы, единственный человек, который может рассказать правду обо мне, теперь, я думаю, дело наладится. Чихать мне на все эти порядочки! Я или выйду отсюда законным путем или удеру. Вы ведь не выдадите меня? Так? Да скажите же хоть что-нибудь! Перестаньте строчить в блокноте. В конце концов, напишите, позвоните, протелеграфируйте профессору Шиндхельму. Пусть он сюда приедет. Пусть он расскажет…