Теория относительности для тети Нины – темный лес. Она и не слыхала про такую. Где ж ей понять, откуда взялась Корнелия?
Наконец, Витька останавливает в тетининином дворе машину и поворачивается к нам.
– Тетя Нина, – говорит он, – проведи с Корнелией инструктаж по поводу купальника, а? Мы бы сейчас на море пошли… А то уже второй день у моря и даже не искупнулись.
– Ладно уж, проведу! – Тетя Нина улыбается. – И где вы только ее такую нашли?..
Через час мы уже в море, в воде, по-вечернему теплой и нежной.
Корнелия входит в воду осторожно, боязливо, и я хочу подойти к ней и подать руку. Но Витька, уловив мое движение, удерживает меня:
– Подожди. Пусть сама.
– Мне кажется, она ни разу не купалась в море.
– Чудак, она просто отвыкла. Как она могла жить в Пантикапее и не купаться в море?
Мы оба восхищенно смотрим на нее. В сиреневом купальнике, тоненькая, тепло-белая, как статуэтка из мамонтовой кости, Корнелия удивительно хороша. Она понимает, что мы любуемся ею. Но я чувствую: есть что-то нехорошее в том, что мы любуемся ею оба, вместе. И, видно, она это тоже чувствует, потому что вдруг бросается в воду и плывет в море. Она плывет легко, уверенно, как будто плавала вчера, позавчера и вообще каждый день. И мы ошалело смотрим на нее, а потом бросаемся вдогонку. Но догнать ее не так-то просто. Она хорошо плавает. Однако мы все-таки ее догоняем, и она хохочет и кричит что-то звучное и веселое на своей латыни.
Мы плывем рядом и смеемся и тоже что-то кричим и впервые чувствуем себя с Корнелией легко, свободно и просто. Впервые за эти двое суток на нас не давят века, разделяющие наши годы рождения. Мы точно так же смеялись и дурачились бы с любой знакомой девчонкой.
Видимо, Корнелия чувствует то же самое, потому что, когда мы выходим из воды, она неожиданно кладет руки нам обоим на плечи и звонко, радостно произносит:
– Дру-зья! Дру-зья!
И добавляет слово, которое выучила сегодня за обедом:
– Ха-ро-ший! Bellus! Ха-ро-ший!
4.
Проходит два месяца. Теперь я уже могу немного говорить по-латыни, а Корнелия так же может сказать самое необходимое по-русски. Понятно, что я все еще часто ошибаюсь, составляя в уме латинские фразы, и Корнелия мило смеется над моими ошибками. Она иногда тоже загнет по-русски что-нибудь такое, что хоть стой, хоть падай. Но она не обижается, когда я смеюсь. Она вообще не обидчивая.
Витька тоже понемногу зубрит латынь и уже может изъясняться на ней примерно в тех пределах, в каких изъяснялся я, когда Корнелия появилась у нашего костра.
Мы давно вернулись домой из отпуска и живем в городе, в который нас с Витькой, коренных москвичей, забросила судьба молодых специалистов.
Корнелия живет с нами. Вернее, не с нами, а со мной, потому что у моей квартирной хозяйки нашлась еще одна свободная комната.
Витька же до сих пор живет в маленькой комнатушке в коммунальной квартире, и устраивать Корнелию у него, понятно, было невозможно.
Если говорить откровенно, я очень рад, что так получилось.
Рад, потому что люблю Корнелию и давно не скрываю этого ни от себя, ни от нее, ни от Витьки.
Наверно, это плохо, что я не скрываю. Наверно, именно поэтому Корнелия так сдержанна и порой даже строга со мной. Пока она не была уверена в моей любви, она была совсем другой. Она была мягче и нежнее. Она глядела на меня порой такими глазами, какими можно глядеть только на близкого, дорогого человека. А с тех пор, как я сказал ей злосчастное это «агпо» – люблю, – она совершенно изменилась.
Она становится теперь прежней только при Витьке. Вначале я не обращал на это внимания. Потом заметил и стал думать. Высокий, стройный, спортивный Витька, конечно, гораздо привлекательнее меня. Я на полголовы ниже его, и толще, и уже начинаю лысеть, а у Витьки такая пышная каштановая шевелюра, что и в небольшие морозы он может спокойно ходить без шапки. Я уж не говорю о том, что Витька по-настоящему хороший парень, что он талантливый инженер.
Наверно, будь я на месте Корнелии, я, не задумываясь, предпочел бы Витьку.
Однако вскоре все эти мысли я отбрасываю, потому что понимаю их нелепость. Не в том дело, любит не любит Корнелия Витьку, а в том, что он не сковал ее своим «ато» (даже если тоже любит ее), а я сковал. Всегда легче и проще только с другом, чем с другом, претендующим на большее.
И поэтому я твердо решаю не напоминать ей о своей любви. Ни разу. Не напоминать, чтобы и со мной она почувствовала себя свободно и просто.
Не напоминать до тех пор, пока она сама не вспомнит об этом.
А если не вспомнит?.. Ну, что ж… Значит, ей и ни к чему об этом вспоминать…
Мы с Витькой до сих пор еще не успели купить Корнелии всего, что положено иметь девушке, хотя спустили все свои невеликие сбережения.
Когда мы покупали ей зимнее пальто, мохнатую шапку и меховые ботинки, она удивлялась:
– На Земле все еще пользуются такими тяжелыми вещами?.. Я уже давно-давно отвыкла от них.
Когда мы покупали ей осеннее пальто, она спрашивала зачем два? Когда мы, покупали ей боты и тяжелые осенние туфли – она тоже удивлялась: зачем столько?
Еще в Керчи во время дождя она попросила нас выйти из машины, переоделась там и вылезла под дождь в своем серебристом костюме и ботиках без застежек. Оказалось, что и костюм и ботики не промокают. Она очень удивилась тому, что у нас с Витькой нет легких непромокаемых костюмов. Это ведь так удобно!
Ее серебристый костюм оказался не только непромокаемым. Он оказался и согревающим.
В конце сентября, когда мы с Витькой мерзли в плащах и свитерах и собирались со дня на день надеть осеннее пальто, Корнелия спокойно ходила по улицам в своем костюме и надевать пальто отказывалась. Она объяснила нам, что ее костюм не только согревает в холодную погоду, но и охлаждает тело в жару. К тому же он не рвется.
И очень легко чистится. В таком костюме можно ходить до тех пор, пока он окончательно надоест человеку.
Моей квартирной хозяйке мы сказали, что Корнелия итальянка, моя дальняя родственница по матери, что она приехала к нам на несколько месяцев погостить. Объяснять хозяйке настоящую историю Корнелии было бессмысленно – она бы ничего не поняла, не поверила и еще, чего доброго, отказалась бы сдать комнату. Она, моя квартирная хозяйка, темная старуха, с трудом читает и расписывается. Она только деньги умеет быстро считать.
Мы не могли сказать ей ничего другого, потому что у Корнелии все еще нет паспорта и, естественно, нет прописки. И это последнее очень беспокоило мою хозяйку. Она боялась штрафа. И успокоилась только тогда, когда мы с Витькой клятвенно заверили ее, что любой штраф уплатим сами.
Конечно, паспорт Корнелии надо было добывать. И мы с Витькой ходили к начальнику городской милиции и рассказывали ему всю эту необычную историю. Он слушал нас внимательно, не перебивая, а затем спросил: – Зачем вы все это выдумали, ребята? Чего вы этим хотите добиться? Я никак не пойму…
Он не верил нам. Мы ушли, ничего не добившись.
Он даже не хотел разговаривать с Корнелией, потому что не верил в ее существование.
– Но мы можем привести ее сюда! – в почти полном отчаянии сказал я.
– Зачем? – Начальник милиции пожал плечами. – Вы же говорите, она не знает русского. А я не знаю латыни. Значит, разговаривать с ней мы все равно не сможем. А с вами я уже поговорил… Обучите ее русскому языку, потом приводите.
Подгонять Корнелию с изучением русского было не нужно. Она занималась почти целыми днями.
Как-то Корнелия сказала мне:
– Наверно, я уже достаточно знаю ваш язык, чтобы получить какую-нибудь работу. Как ты думаешь?
Я замялся. Я знал, что поступить на работу без паспорта невозможно.
– Любая работа у нас требует образования, – ответил я. – Нашего образования. Поэтому тебе надо будет учиться в нашей школе.
– Я могу поступить в школу сейчас?
Я отрицательно покачал головой.
– Сейчас рано. Ты еще плохо говоришь по-русски. Ты еще только учишься писать. Тебе нужно долго готовиться к школе. Кстати, ты учила когда-нибудь математику?
– Да. И в детстве, и на корабле Гао. Только по разному. Я училась на корабле Гао… И вот теперь надо снова…
К сожалению, я сам почти забыл математику.
Я мог предложить Корнелии только простейшие арифметические и алгебраические уравнения, простейшие теоремы.
Вначале я по привычке записал их арабскими цифрами. Потом мне показалось, что арабские Корнелия все еще знает нетвердо, и я выстроил рядом столбик – перевод арабских цифр в римские. Этот столбик Корнелия перечеркнула – перевод ей уже был не нужен. Но на уравнения и теоремы она сперва глядела непонимающими глазами. У нее даже слезы выступили от огорчения.
– Наверно, ваша математика слишком сложна, – сказала она. – Я не могу ее постичь… А Гао говорил, что у меня есть математические способности…
Мне стало невыносимо жалко ее.
– Давай разберемся, – сказал я. – Здесь же все очень просто…
Я стал объяснять ей значение «иксов», «игреков», «зетов», «альф», «бет», и «пи».
По мере того, как я говорил, ее лицо прояснялось.
– Оказывается, все дело в буквах! – наконец, обрадованно сказала она. – Это же на самом деле очень просто! Это для детей…
Она поставила над греческими буквами и над арабскими цифрами какие-то непонятные мне знаки и стала решать уравнения одно за другим – как семечки щелкала. Она писала ответы этими знаками и тут же переводила их на понятные мне буквы и цифры. Все было решено точно.
И теоремы она знала – только привыкла к другим обозначениям.
Я не мог продолжить этот необычный экзамен.
Я совсем забыл тригонометрию и никогда не изучал высшей математики. Но вечером этот экзамен продолжил Витька. И пришел в восторг от знаний Корнелии.
– Ей нужно только привыкнуть к нашим знакам, – сказал он. – И тогда она сдаст институтский курс играючи.
Корнелия решила привыкать. И среди других учебников в ее комнате стали появляться учебники математики – от арифметики для пятого класса и алгебры для шестого до аналитики и интегрального исчисления. Она умудрялась читать это все как-то вместе.
Через несколько дней она снова заговорила о работе.
– Когда я была девочкой, я любила выращивать цветы. Я их выращивала и на корабле Гао… Наверно, я могла бы выращивать их и в вашем городе… Вряд ли для этого требуется знать больше, чем я знаю…
Я обещал выяснить это.
И вот мы с Витькой сидим у директора городской оранжереи и рассказываем снова всю необычную историю Корнелии и просим дать ей какую-нибудь работу, несмотря на то, что у нее нет паспорта.
Директор – женщина. Немолодая, когда-то, видимо, очень красивая. У нее усталые глаза, седеющие каштановые волосы и немало морщин на лице. Она, в общем, приятная женщина, хотя и явно не верит нам.
Но она не хочет нас обижать. Она не говорит, что не верит.
Она говорит другое – обтекаемое: – Я с удовольствием помогла бы вам… Но у нас сейчас нет ни одного свободного места… При всем желании… Может, позже? Может, кто-нибудь уйдет?..
– А как мы узнаем это? – спрашивает Витька.
– Если вы оставите свои адреса и телефоны…
Она улыбается.
Витька мнется. Я понимаю его.
– Мой товарищ скоро уедет в командировку, – говорю я. – Надолго. Поэтому запишите, пожалуйста, мой адрес и мой рабочий телефон.
Она записывает, и мы прощаемся. И выходим с Витькой на улицу.
– Можно было бы, конечно, походить по паркам и скверам, говорит Витька. – Но, по-моему, там до весны дело мертвое…
Я согласен – не стоит терять время.
Вечером мы сказали Корнелии, что с цветами придется ждать до весны. Впереди зима, и холод – никто поэтому не собирается сажать цветы.
– Жаль, – ответила она. – Я никак не могу придумать другую работу, которую я могла бы делать уже сейчас.
Мы тоже не могли придумать такую работу.
– Ты учись, – сказал я. – Сейчас тебе нужнее всего учиться. А работы потом будет хоть отбавляй!
– Открыватели звезд приучили меня каждый день работать, – призналась Корнелия. – У них нет выходных, как у вас… Они не представляют себе дня без работы. Это был бы пропавший день… Вот мне и непривычно…
Мы с Витькой беспомощно развели руками.
– Ничего, – утешил ее Витька. – Весной что-нибудь придумаем. А пока что твоя работа – учиться…
На другой день Витька позвонил мне в адвокатскую коллегию.
– Надо встретиться без Корнелии, – сказал он. – Есть разговор.
Я пришел к нему вечером с юридических, курсов, на которых вел занятия.
Витька вытащил из стенного шкафа начатую бутылку коньяка, разлил.
– Пей, – сказал он. – Мне сейчас нужно будет тебя уламывать. А пьяных уламывать легче.
– В чем дело? Зачем меня надо уламывать?
– Понимаешь, Мишка… Мне все больше кажется, что мы с тобой совершаем преступление… Что мы прячем от людей то, что не имеем права прятать.
– Ты имеешь в виду Корнелию?
– Дело не в Корнелии. Дело в ее знаниях. Она наверняка знает то, чего не знаем мы. Что-нибудь такое, над чем мы бьемся. По крайней мере, ее знания по математике поразили меня. А есть ведь еще физика и химия… Я плохой физик и никакой химик. Я не могу разобраться в том, что она знает.
– Что же ты предлагаешь?
Я уже понимал, что мне придется сдаться. Я уже готовился к худшему. Витька говорил правду. Пока мы считали Корнелию всего лишь дикаркой, побывавшей в космосе, – это одно дело. Но она оказалась совсем не дикаркой…
– Что я предлагаю? – повторил Витька. – Я пока ничего не предлагаю. Я просто думаю. Важно решить это в принципе.
– В принципе ты прав. И, чтобы понять это, совсем не обязательно пить коньяк…
– Давай все-таки выпьем, старик! Хотя бы за то, что мы это, наконец, поняли!
Витька подмигнул и поднял свою рюмку.
…– Если сделать такую штуку, – вновь заговорил он спустя две-три минуты. – Написать в Президиум Академии Наук. Объяснить все. В том числе и все человеческое… Ну, что Корнелия к нам привыкла… Что мы, в общем, тоже к ней…
Попросить, чтоб не увозили ее от нас, чтоб не поднимали шума в печати. Это ведь не так сложно… Люди же там – поймут! В конце концов, она и сама вряд ли захочет уехать от нас… Так, кажется, если я хоть что-то понимаю?
– Не знаю, – мрачно сказал я. – Не уверен.
– Ну, ты еще с детства всегда рассчитывал на худшее. Тебе, наверно, поэтому было легко жить. Не всегда ведь получалось худшее…
Я усмехнулся.
– Не будем сравнивать, старик, кому было легче жить… Это темное дело. У каждого характера есть свои минусы.
– Может, ты и прав… Давай ближе к делу. Так вот, я подумаю над таким письмом. А потом мы его вместе почистим…
– Хорошо!..
Мы продолжали жить так же, как жили раньше.
Несколько раз мы ходили с Корнелией в театр и на концерты, каждую неделю бывали в кино.
Она ничему не удивлялась и вела себя так, как будто уже не раз до этого бывала и в кино, и в театрах, и на концертах. Все ее вопросы касались только быта и истории, то есть содержания того, что она видела, но никак не техники исполнения.
Она не удивлялась ни электричеству, ни радио, ни телевидению, ни многому другому, чего не было ни в древнем Риме, ни в древнем Пантикапее.
Должно быть, все это стало для нее привычным еще на корабле Гао.
И, может быть, именно потому, что она не удивлялась никакой технике, нас поразила ее реакция ка проигрыватель, обыкновенный электрический проигрыватель, который принес в Витькину комнату его сосед, чтобы послушать новенькие пластинки Робертино Лоретти.
Корнелия не отводила взгляда от крутящегося черного диска.
Она жадно ловила каждый звук, каждое слово певца. Я вначале подумал, что ее, как ребенка, занимает сам процесс движения пластинки. Но вскоре я понял, что ее занимала не только пластинка.
Она услышала знакомые, понятные слова. Пусть эти слова были, с ее точки зрения, искажены, пусть она плохо понимала смысл песни, но что-то она понимала – это было бесспорно.
– Qui cantat?[16] – спросила она. – Кто?