— О, нет, мой Командор, — прошептала Софья, отвернув голову, — ты всегда был ко мне добр. Ведь только благодаря тебе я вылечилась и смогла ходить. Сегодня, когда Жюльетта внезапно появилась здесь и пыталась убедить меня в твоем обмане, я была на грани безумия, но я поняла, что я не желала бы никогда потерять тебя. Как я могла сомневаться в твоей доброте, доброте открытой, настоящей которая не подвержена никакой слабости…
— Но доброта, Софья, тем более, благодарность за нее, это не совсем тоже самое, что любовь… — возразил он.
Она промолчала. Ей снова вспомнился Белозерск почти сто лет тому назад. Веселье на площади, по поводу прибытия флотилии.
— О, посмотрите, Софья Ивановна, — князь Василий показал ей с парапетной стены крепости на группу подвыпивших солдат и матросов, собравшихся вокруг бочки с пивом. Они переругивались между собой, а рядом выясняли отношения несколько визгливых женщин, — о, это просто дикие твари, — продолжал Василий, — нализались, дальше некуда. Жаль, что они не в моем подчинении, я бы их всех повесил.
— Но почему же, — вступилась она тогда за низшие чины, — они так много времени провели на кораблях…
— Да пусть они осушат все пиво в городе и изнасилуют всех женщин, мне наплевать, — ответил князь, — только пусть делают это по-человечески, а не как животные и выстирают перед этим свои грязные подштанники…
Вот так. Она почти что забыла о тех матросах, что веселились внизу и вспомнила их только теперь. Могла ли она подумать, что один из них, из тех, кого князь Василий назвал грязным животным, был на самом деле Командором и скрываясь в толпе, он наблюдал за ней, потому что она напомнила ему его погибшую в Дамаске возлюбленную. О, если бы она только могла знать тогда! Впрочем что с того? Этот странный человек, совершенно непохожий на других, он все равно не позволил бы разоблачить себя перед ней раньше, чем для того пришло время.
Мгновенный порыв, бросивший ее к нему, когда под властью Демона открылся проход за стеной и она увидела в нем Командора, этот порыв обнаружил ей самой всю сущность ее отношения к своему спасителю. Она бежала, летела, не чувствуя под ногами пол. Ею владело единственное желание, прижаться к его живому телу, даже если он оттолкнет ее, даже если он над ней посмеется. Но он не отталкивал ее. Он раскрывал руки и изо всех сил прижимал ее к себе. Взглядом огненных черных глаз, сокровенным жестом он сообщал ей неослабевающее, новое чувство, но глубоко скрытое сомнение все же терзало ее. Возможно ли, чтобы он только использовал ее ради того, чтобы обрести новую силу в борьбе с Белиалом, чтобы заменить ею ту, которую любил прежде и наверняка, до сих пор не позабыл.
— Если бы я хотел обмануть тебя, София, я бы не рассказал тебе столько о себе, да и о Белиале тоже, сколько ты только что узнала от меня, — Командор словно прочитал ее мысли. Впрочем, почему словно? Он именно так и сделал — он прочитал ее мысли. Он умел легко справляться с этим, когда хотел. И видимо, именно теперь ему было особенно важно, что она думает.
Не отвечая, она страстно прижала голову к его груди. Он же приподнял ее и приник губами к ее полураскрытым, дрожащим губам. Когда она открыла зажмуренные от робости глаза, то увидела совсем близко мерцание двух черных алмазов, подернутых перламутровой дымкой — его глаз и уже не сопротивляясь, отдавшись на волю всему, что могло и видимо, должно было произойти, она позволила ему поднять себя на руки и отнести на ложе. Светлые волосы княжны рассыпались вуалью по кружевной подушке, она собрала их одной рукой и обнажила гладкое, белоснежное плечо, к которому он приник жадными, горячими губами. Они медленно спускались вдоль ее тонкого, изящного тела богини, тронутого позолотой света, исходящего от догорающих в канделябрах свечей, и с каждым движением их затаенная робость, разделявшая до того двоих, таяла и господин, великий и недосягаемый, превращался в друга. Опустив ресницы, Софья ощущала необыкновенную легкость.
— Ты больше не боишься меня? — спросил он, подняв на нее сияющие светлым отблеском глаза, — ты не боишься что я закую тебя в кандалы колдовством?
— Нет, Мазарин, я не боюсь, — ответила она, лаская пальцами его густые жесткие волосы, отливающие металлическим блеском. Потом она закрыла глаза. И тут Демон снова явился ей. Несмотря на то, что Командор сказал, будто Белиал потерял силу, он вовсе не намеревался сдаваться и впадать в спячку. Наверное тот жар любви, которым окутал Софью Командор, дошел и до него, заставив исчадие ада взбеситься. Она видела., да, она видела его и была не в силах разомкнуть веки, словно кто-то намеренно склеил их.
Казалось перед тем, как окончательно порваться и отпустить на свободу, узы, опутавшие их всех, стянулись еще крепче. Она видела Демона. О, нет не Жюльетту, точнее не ту привычную, трогательную и невинно-прекрасную Жюльетту похожую на ангела. Она видела женщину, воплощающую истинного Демона, обезумевшего, мечущегося в атласных алых лохмотьях среди густого леса как раз рядом с оврагом, где Софья похоронила молодого князя Арсения. Над головой Демона проносился какой-то темный, блестящий шар, не отрываясь он скатывался за ней в овраг, скользил по кустарнику, все ближе, он настигал беглянку. Потом вскочил ей на плечи и принялся рвать их когтями. Красные свирепые глаза горели на серой морде его, сверкали острые зубы, обнаженные в адской ухмылке. О, Боже! Боже!
— Что с тобой? Что с тобой, Софья, очнись! — Командор трясет ее за плечи, и с большим трудом она открывает глаза. Нет больше Демона. Ее обнаженные руки обхватывают Командора за шею. Она привлекла его к себе, прильнула изо всех сил, со всей слабостью своею.
— О, Господи, — прошептала она, — я опять видела Жюльетту. Я видела ее в овраге, который лежит перед самой болотной тропой…
— Ничего странного, — Командор прижимает ее к груди и гладит со страстью ее обнаженную спину, — я же сказал тебе, она направилась на свой болотный остров, чтобы погрузиться в каталепсию… Она не побеспокоит нас некоторое время. Она не побеспокоит никого, о ком ты тревожишься сейчас…
— Она направилась на болотный остров через овраг, — Софью как будто ударило по голове ледяной глыбой, тревожная мысль, витавшая до того вокруг неопознанной, теперь обрела для нее реальный, пугающий смысл: — ты сказал, что она направилась через овраг? — она смотрела прямо на Мазарина, и ее полуобнаженная грудь, выступающая из декольте, взволнованно приподнималась.
— Да, я именно так и сказал, — он с трудом оторвал взор от ее великолепного тела. — Что тебя так мучает, я не понимаю…
— Я оставила там, в охотничьем домике двух прислуг князя Прозоровского, — проговорила Софья, поспешно оправляя платье.
— Каких прислуг, о чем ты? — Мазарин все еще не выпускал ее из своих объятий. — Зачем? Где ты их оставила?
— Я оставила там Ермилу и Данилку, двух охотников, — Софья сама освободилась из его рук, — они помогали мне достать с болота тело Арсения, а после похоронить его. Мы не решились рассказать сразу князю Прозоровскому, что его приемный сын погиб, хотели немного подождать, и потому я сказала в усадьбе, что оба охотника все еще ищут молодого человека по окрестностям озера. Но они не ищут его. Они просто отсиживаются в охотничьем домике, который прежде звался Облепихин двор. Ты понимаешь, они все еще находятся там, — уже не скрывая охватившей ее тревоги, она быстро заплетала волосы в косу, но руки ее явно дрожали и плохо слушались, — они находятся около оврага. Скажи мне, этот самый демон Белиал, он может напасть на них?
Командор Сан-Мазарин встал с ложа. Светлая волна, которая казалось только что прилила к его лицу и озаряла его изнутри, померкла — лицо Командора помрачнело. Глядя перед собой, он медленно оправил кружевные манжеты, обсыпанные золотыми блесками, которые выбивались из-под его бархатного черного одеяния. Софья неотрывно смотрела на него.
— Все это очень серьезно, — промолвил он, наконец-то повернувшись к ней, — но ты уверена, что они находятся до сих на Облепихином дворе, а не бросили все, как часто принято у местных, и не отправились давно уже восвояси? Облепихин двор — дурное место.
— Я не знаю, — Софья в растерянности пожала плечами, — сейчас мне бы хотелось, чтобы это оказалось так. Но насколько я знаю Ермилу, он всегда исполняет то, что обещал. К тому же он очень привязан к князю Федору Ивановичу и ни за что не решится причинить тому боль. Ведь вернувшись без моего зова в усадьбу, он вынужден будет сообщить князю, что Арсений погиб. Нет, Ермила не таков, — она уверенно покачала головой, — Он будет отсиживаться до конца. Пока ему не позволят вернуться. К тому же он считает себя виноватым в смерти Арсения…
— В иных обстоятельствах, я бы сказал тебе, — проговорил Командор, и по тому, как вздрогнули его густые черные брови, Софья поняла, что она не зря волнуется: Мазарин ощущал такую же тревогу, — я бы сказал, — повторил он, — что два простоватых мужика-охотника вовсе не интересны изысканному во вкусах Белиалу. Я полагаю, что прислуг в усадьбе князя Прозоровского достаточно, однако он не стал искушать, к примеру, какую-нибудь ключницу или старуху-приживалку, он выбрал себе в жертвы натуры потоньше. Но сейчас Демон ослаб, он измучен длительной борьбой с нами. И он вполне может отказаться от принятого амплуа гурмана, воротящего нос от грубой, дурно пахнущей пищи. Да, он может наброситься на них, дабы во чтобы то ни стало вернуть себе хоть какую-то силу.
— О, боже! — Софья в отчаянии сжала пальцами виски, — и во всем виновата я, во всем виновата я одна! Это я не решилась нанести князю сердечный удар, я пожалела его, а получается, что подставила под удар еще двух ни в чем не повинных людей… Скажи, скажи мне, — соскользнув с ложа, она подбежала к Мазарину, — мы можем еще спасти их?
Он несколько мгновений вглядывался в сияние ее сапфировых зрачков, прозрачных и бездонно глубоких. Потом ответил настолько спокойно, что Софье почудилось, даже безмятежно:
— Мы не только можем, мы даже обязаны сделать это. Я сам отправлюсь сейчас же к оврагу. А ты останешься здесь.
— Нет, — запротестовала она, — я пойду с тобой. Я должна пойти с тобой, ведь это же я во всем виновата…
— Я вижу, ты уже истосковалась без Жюльетты, — едва заметно улыбнулся Мазарин, и наклонившись, поправил волосы, выбившиеся из косы у нее по плечам, — тебе не терпится, чтобы она рассказала тебе еще что-нибудь интересное, — жар, все еще клокочущий у него внутри, жар так и не утоленный ею, дохнул на Софью обжигающе и ошеломил княжну. Она даже не могла себе вообразить, что внутри у этого столь сдержанного мужчины, внешне даже крайне равнодушного, может копиться столько страсти и сердечного огня. «Мы оба с ним пронизаны огнем, мы с ним повенчаны огнем», вспомнилось ей в этот миг восклицание Демона. О, Да! Хотя бы в этих словах Жюльетты можно было теперь признать правду: — Хорошо, я возьму тебя на еще одно свидание с Белиалом, — проговорил он понизив голос и наклонившись к ней, — но прежде ты скажешь мне, неужели в своей ласке я для тебя все же хуже Василия. Неужели он любил тебя более искусно, чем я…
Он больно стиснул ее руку. Услышав, она отшатнулась. Она вдруг почувствовала в его словах ясный отголосок речей Жюльетты. И потому пролепетала едва слышно:
— Я вовсе не думала, Командор, я не думала…
— Что я ревнив? — закончил он то, что она не посмела сказать ему в глаза: — Ты хочешь сказать, что не думала, что я грешен? Но как же мне быть иным, если моей матерью была колдунья, которую сожгли на костре. Конечно, Великие Магистры Храма, которым я служил верно до самого последнего вздоха Птолемаиды, павшей перед полчищами сарацин, они изрядно очистили молитвами и постами мою дурную наследственность. Но все же они не отучили меня от привычки всегда оставаться мужчиной, и потому я иногда позволяю себе быть ревнивым.
— Мне кажется, Мазарин, что нам вовсе не следует теперь искать сравнения между тобой и Василием, — Софья отважилась взглянуть ему в лицо и в ее темно-синих глазах он увидел спрятанные в глубине слезы, — я слишком переменилась нынче по сравнению с той наивной девочкой, какой была накануне свадьбы с князем Ухтомским. Та девочка умерла, ведь с этим никто не поспорит, даже ты. Ее убило отчаяние. И гибель возлюбленного всего лишь упрочила намерение в том, что и так, рано или поздно должно было бы произойти. Когда ты вернул меня к — жизни, забрав уже на пути в ад, ты вернул меня вместе с прежним отчаянием, изменившим мою душу. И та, какова я есть, я не знала никого, кроме тебя и никто, кроме тебя, не мог бы теперь вызвать у меня слезы, потому что они все были выплаканы в день смерти Василия. Надеюсь, что я ответила тебе. А теперь, может быть, мы все-таки отправимся на помощь охотникам? Я не хочу винить себя, что по недомыслию своему и незнанию, с каким врагом имею дело, способствовала невольно их гибели, — она положила свою руку на его, внутренне боясь, что она окажется холодна, как была холодна рука Жюльетты. Но нет, рука Командора излучала тепло и Софья, почувствовала всем существом своим, как под ее пальцами трепещет жизнь. Наклонившись, он поцеловал ее в губы.
Сквозь полупрозрачный туман над Андожским озером плыла полная бледно-желтая луна. Тишина окутывала стоящие темной, непроглядной стеной леса. Выйдя из разрушенного монастыря, закутанная в меховое манто Софья прислушалась — только отдаленный тоскливый лай собаки донесся до нее. Против воли она вздрогнула ей показалось, что перед ней расстилается зловещее преддверие ада — для тех, кто утратил Божье расположение, чистилище, где покинутые души осуждены стать жертвами духов зла и мучиться, чтобы со всей полнотой оценить величие Господа в тот день, когда им будет дозволено снова увидеть свет.
Глава 8
ОБЛЕПИХИН ДВОР
Старая охотничья изба между Андожским озером и болотом прежде называлась Облепихин двор. Жила здесь сама старая косоротица Облепиха и сестра ее колдовка Фимка. К Облепихе за настойками горячительными прежде хаживали все мужики из окрестных деревень — выставляла их старуха в ендовах и кувшинах видимо-невидимо. Хаживали тайком от женок да соседских глаз, оттого к охотничьему домику за почти что полвека много тропок протоптали да пролазов понаделали. О сестре Облепихиной Фимке, тоже уж покойной давно, много пересудов сохранилось. Сказывали, что была баальницей (наговоры делала) и только разозли ее вмиг обратится в волка, подстережет в укромном местечке да разорвет на части.
Облепиха та была старуха рослая, седые космы свои зимой и летом прятала под старый грязный плат, а на сарафане у нее было нашито цветных тряпок, коим и числа не хватит. Облепиха цветные тряпки подбирала везде, все больше выбирая красные да рыжие, от чего и прозвали ее Облепихой по цвету облепихипых плодов. И когда запестрел ее сарафан сплошь, она лоскутья яркие принялась и на кафтан сермяжный нашивать. На дворе у Облепихи сохранилось множество построек. Прежде в них странствующие юродивые да нищие живали. А бывало заезжали к Облепихи из самого Белозерска приказчики решеточные, порой и со стрельцами, все конно да оружно — все не лень им было по низинам мокрым да по тропкам тесным ехать за тридевять земель, лишь бы только выпить на дармовщину. Так старшой из них как наморщит синий нос на багровом лице, понюхает воздух избы, где в прирубе жила сама Облепиха, да как закричит, затопает:
— Эй, Катька! Облепиха чертова, не прикрываешь ли лихих на краю земли?
Облепиха сразу смекнет, что к чему, выплывет на порог в своем пестром наряде, поклонится стрельцу земно, словно царю.
— Нищий двор-то, — пропоет елейно, — батюшка, нищий. Божьих людей пригреваю, за душу мою грешную они после Бога молят. Для спасенья души живу и людей спасенных держу.
— Ох, я всех твоих спасенных, бабка, сынов собачьих перетрясу с их дырявыми сумами! — пригрозит старшой напускно.
А Облепиха уж давно смекнет, к чему клонит он — хитрющая с молодых лет. Скоренько, сколь может, побредет в свой прируб и несет одну медную ендову с медом обарным, другую с медом пряным и смородиновым, сюда же ендову с водкой пшеничной выставляет, при всем чашки малые деревянные дабы черпать ими, рушники белые с петухами, да с поклоном к служивым обращается: