Вся обратившись в напряженное ожидание, Софья невольно наклонилась вперед, вглядываясь во тьму. Казалось просто невероятным, что такая сумрачная тьма вообще может существовать в горнице на Облепихином дворе, где по всем стенам и на крыше было полным полно щелей, в которые в плохую погоду просачивался дождь, а в солнечную всегда проникало достаточно много света. А день выдался как раз солнечным и ярким.
Однако тьма царила непроглядная. Только несколько мгновений спустя на руке Командора вспыхнул темно-желтым огнем алмаз в его перстне. Медленно отведя руку, Командор поворачивал ее, описывая вокруг Арсения круг, и по этому кругу один за другим вспыхивали ярко-фиолетовые огоньки, светившиеся точно глаза диких, невиданных никогда животных.
Они медленно вращались по кругу, перемежаясь между собой, потом вращение их убыстрилось. В воздухе отчетливо пронеслись какие-то отдаленные возгласы, похожие на перекличку птиц. Свободной рукой Командор взбросил вверх целую горсть белого песка, которую взял из неизменного кожаного мешочка на поясе — песчинки, взмыв, сразу укрупнились и теперь порхали точно небольшие бабочки, переливаясь перламутром.
Все укрупняясь они создали над Арсением завесу. Командор при том все добавлял и добавлял песчинок в их сонм, шепча какие-то слова на старофранцузском языке. Наконец, тело Арсения оказалось как будто погребенным под мерцающим слоем снега. Командор прошептал еще заклинания — и из темноты, от самого места, где перед всем церемониалом Командор мыл руки под прогнившим рукомойником бабки Облепихи, выступила прозрачная фигура, в которой Софья с ужасом узнала Арсения. Да, да, он выглядел также как и при жизни — даже небольшие родинки на щеках и то были воспроизведены с точностью. Те же тонкие черты лица, те же густые, коротко остриженные спереди волосы, слетка удлиненные сзади, чтобы они могли щегольски покрывать высокий ворот его кавалергардского мундира.
Софье было в пору вскрикнуть и зажмурить глаза, но она боялась оторвать взгляд, не желая пропустить хоть что-то из разворачивающего перед ней действа. К тому же как раз в этот момент Командор бросил на нее быстрый взгляд черных, обжигающих пламенем глаз и протянул ей на ладони… огонь. Такой же ярко-фиолетовый огонь, распускавшийся цветком посреди его руки, какие кружились вихрем вокруг Арсения, создавая неразрывное огненное кольцо.
— Держи его, — приказал Командор Софье глухо, — держи сама. Но не смея решиться, Софья в безотчетном страхе отпрянула от него. Однако ослушаться Командора она не посмела — неумолимый взгляд его глаз был устремлен на нее, и Софья протянула руку, стараясь, чтобы он не заметил, как она дрожит. Ей показалось, что вот-вот и огонь обожжет ее. Однако, он перепорхнул с ладони Командора на ее ладонь словно робкий птенчик и от него исходило очень приятное, слегка пощипывающее руку тепло, которое Софья сразу же почувствовала.
— Держи его над Арсением, — снова донесся до нее приказ Командора. Приблизившись, Софья встала над закутанным в снежный кокон телом молодого князя, и так и держала руку с пылающим в ней огоньком над самой головой покойного.
Она видела, как сразу вслед за ее движением закрутились все остальные огоньки — они выстроились в длинную дугу, примыкая к заглавному, и по ним, как по ярко сверкающему канату, Командор провел призрак Арсения, держа его в вертикальном положении при помощи луча желтого света, исходящего от его перстня.
Когда прозрачная фигура Арсения оказалась над его бренным, покойным телом, Командор отвел руку — призрак плавно опустился в белоснежную пелену и… растворился в ней.
Фиолетовые огоньки начали затухать, все вокруг опять погружалось во тьму. Из всех сил Софья вглядывалась в белоснежный кокон, лежащий перед ней — ей очень хотелось увидеть, обрел ли Арсений свое прежнее лицо. Но пока что снежная пелена казалась слишком плотной.
Наконец, она заметила, что пелена начинает редеть, словно растаивает. Вспыхнувший от лежащего в коконе тела свет все озаряет вокруг ослепительно белым. Все фиолетовые огоньки гаснут, в том числе и маленький огонек на ладони Софии — он уходит ласково, как котенок, слегка царапнув на прощание любимую хозяйку. Не вытерпев, София бегло осматривается по сторонам, ей кажется, что они находятся внутри какого-то саркофага, стены которого окрашены в серо-свинцовый цвет. Арсений лежит перед ней — как будто закрытый гробовой крышкой, сделанной из перламутра. Сквозь разноцветные блики возможно разглядеть, что под крышкой покоятся как бы два Арсения: один представляет собой все то же бренное тело погибшего молодого князя — оно выглядит пожелтевшим и потрескавшимся на локтях и коленях, но его вполне даже можно узнать по телосложению и росту. Другой — его призрак, почти совершенно прозрачный и невесомый.
Командор протягивает над перламутровой крышкой руку — и с изумлением Софья обнаруживает, что под его рукой перламутровая поверхность запотевает, как обычно происходит с самым обыкновенным стеклом. Несколько мгновений Командор оглядывает голову мертвеца, с которой словно с хирургической точностью сняты белой волчицей кожа и волосы, потом опускает руки вниз — они проходят точно в мягкую снежную массу, но притом остаются видимыми под ее поверхностью.
Он берет лицо призрака, которое удивительно легко отделяется от тела и похоже на театральную маску, только волосы слегка шевелятся, точно они живые и их ворошит ветер, который, конечно же, никогда сюда не залетит. Потом слегка наклонившись вперед Командор переносит маску обеими руками и аккуратно накладывает ее на обкусанное лицо мертвеца, осторожно перемещает, пока глазницы не совпадут с остекленевшими глазами покойника, нос — с его носом, а рот-с его ртом. Наконец, с величайшей осторожностью подсовывает руку под голову трупа и приподняв ее, соединяет на затылке края маски так, чтобы не было складок. Из потайного кармана на своем камзоле он достает небольшую золоченую гребенку и расчесывает ею волосы маски, уже матовые, лишенные блеска и жизни, которая необратимо ушла из них.
Софья как завороженная следит за каждым движением Командора — они исполнены точности и необыкновенно легки. Даже не взглянув на Софью, он проделывает тот же ритуал с оставшимся безголовым телом призрака. Несколько завершающих усилий, и вот, белая пелена падает — перед Софьей на столе лежит молодой князь Арсений Прозоровский в охотничьем костюме, в том самом, в котором он и выезжал из усадьбы в роковое для себя утро. Похоже, что он вовсе не умер-просто глубоко спит и даже видит приятный сон. Небольшая складка на красивом лице его создает впечатление, что покойник улыбается.
Ослепительно белый свет, озарявший горницу начинает понемногу меркнуть.
— Ты можешь открыть окно и дверь, — говорит Софье невозмутимый Командор де Сан-Мазарин, — ему ничего не сделается. Он останется в прежнем виде. Только надо снова закрыть его епанчей, чтобы не пугать охотников…
— Но…но… — Софья хотела спросить, как же все так получилось, только и сама понимала, что вряд ли Командор ответит ей на такой вопрос, потому она спросила иначе: — а когда мы привезем его в усадьбу, он будет выглядеть, как и теперь?
— Да, конечно, — ответил Командор, снова одевая на плечи бархатный черный плащ: — он будет выглядеть так сорок дней, и еще сорок после того. Потом, когда его похоронят, он со временем примет в земле прежний вид, но тогда этого уже никто не увидит…
Белый свет гаснет, в темноте все еще мерцают таинственные зеленые огоньки, напоминая Софье хитрые кошачьи глаза ночью на кладбище. Кажется, что все вокруг умерло, и сама она даже не дышит, не может пошевелиться…В гробовой тишине все погружается в сон без сновидений, каким спят мертвые. Почти насильно заставляя себя переставлять ноги, Софья движется к двери, нащупывает и отдергивает засов, потом распахивает ее — яркий солнечный свет проливается на нее, возвращая к жизни. Сверкающие лучи золотят всю округу. И погружаясь в их ласковое, животворящее тепло, она уже не может сдержать слез, она плачет… Командор молча подходит к ней сзади и обняв за плечи, прижимает к себе.
Глава 9
СВИДАНИЕ С БЛЕДНОЛИЦЫМ
Поднявшись до света, еще до петухов, княгиня Елена Михайловна Прозоровская задумала месить ботвинную кашу. Чувствовала она себя сносно, и хотя французский доктор Поль де Мотивье все ж советовал ей полежать денек-другой в постели — не утерпела, соскучилась без домашней работы. К тому же как полежишь: почитать Евангелие не с кем, уехала по обительским делам в Белозерск закадычная подруга княгини матушка Сергия. Роман французский… Опять же! Если и прочтешь, да обсудить не с кем, умчалась аж в Петербург далекий воспитательница Лизонькина мадам де Бодрикур — далее премилого пуделька своего захватила. Ей оттуда письмо прислали, что пожаловала из Парижа давняя ее знакомая, приемы ведет в доме на Фонтанной набережной. Как же могла пропустить Буренка, чтоб себя не показать да и других не посмотреть. Даже в тишине просто не подремлешь: без Бодрикуршиных занятий Лиза совсем об учебе забыла. Весь день-деньской скачет по дому, морочит голову кавалерам своим: французу — доктору и господину Сверчкову, сказавшемуся племянником матушке Сергии. И только слышишь, как она ха-ха да ха-ха, то на рояле дрынчет, то кошкины именины справляют они, то с бабкой Пелагеей гадать усядутся. А то все в карты играют с Петром Петровичем. Так Лизонька только и кричит, со смехом верно:
— Вот всегда Вы так, Петр Петрович, передергиваете, не честно это, — а тот в ответ обиженно:
— Я, любезная Елизавета Федоровна, бывало в Петербурге всю ночь напролет играю у приятеля. Всякое случалось, но чтоб кто ко мне претензию вроде Вашей имел — не бывало такого.
— Ой, расскажите, расскажите, Петр Петрович, — затараторит Лиза, — а как в Петербурге живут? Ой, как бы я хотела взглянуть, ну, хоть одним глазком.
— Лиза, садись за уроки, — строго проговорит ей, заглянув в гостиную, княгиня Елена Михайловна, — стоило только мадам де Бодрикур уехать ненадолго к подруге, как ты уже и позабыла, что она тебе задала — ничего не выполняешь. Все только игра у тебя да развлечение. А по латыни кто ж спряжения учить будет? А письма Вольтера прочла ты, наконец?
— Как же, как же, маменька, — Лизонька соскочит с атласного диванчика, присядет в реверансе, а в глазах все веселые чертики прыгают: — все письма прочла, как велено, все, что он писал, все, что ему писали. Мне месье Поль помогал, — и косит лукаво на доктора. Месье Поль де Мотивье, одетый по-щегольски в сливового цвета сюртук, поправит атласный галстук под белоснежным воротом кружевной рубашки, пристукнет красным каблуком туфли, кланяясь мадам княгине, и конечно же подтверждает: да, читали, читали, Ваша Светлость, все прочли…
— Так месье Полю чего ж читать, он и так француз собою, — с недоверием покачает головой Елена Михайловна: — вот как саму тебя повезем в Петербург на балу у князя Александра Михайловича представляться, и там вдруг окажется, что ты и слова-то неверно по-французски связываешь, вот выйдет конфуз, кто ж тебя неграмотную замуж возьмет? Опозорится только с тобой, — поворчит, поворчит княгиня, да и отправляется снова на поварню для ботвиньи корешки да лук резать. Девок созовет дворовых - трет с ними рыбу сушеную разных сортов, перемешивает ее с крупой гречишной да со пшеном. Слушает девичьи разговоры, а сама нет-нет, да в окошко глянет, не едут ли охотники княжеские Данила с Ермилой, не везут ли Арсюшу ненаглядного с собой, не нашелся ли. Ноет сердце материнское.
А в гостиной опять вальсок играют. Петр Петрович Сверчков па выделывает, ловко так, а при том Елизавете Федоровне рассказывает: мол, в карточной игре самый волнующий момент, милейшая княжна, это когда ожидаешь, кому сданные карты покажут выигрыш, тут уж все замолкают. Игроки прижмутся друг к дружке теснее — молчок, а средь тишины только слыхать приятный и знакомый всем шелест колоды.
— Ой, Петр Петрович, вы мне на ногу наступили, — вскрикнет Лиза кокетливо, а сама на доктора Поля игривый взор бросает: не ревнует ли красавец-француз. Но месье де Мотивье и бровью черной, красиво вычерченной не ведет — читает себе журнальчик иноземный спокойно.
— Все наговариваете на меня, Елизавета Федоровна, — горячится тогда Сверчков, — я на балу государском по случаю Рождества Христова в Зимнем дворце с самой графиней Полозковой танцевал, — убеждает он, — да и то ни разика не наступил ей на ножку, а там уж толчея была. Народу видимо-невидимо, всех, кто желал с улицы, всех на царское угощение и пустили.
— А графиня Полозкова кто такая? — спрашивает Лиза у Сверчкова на ушко, — она что, знаменитость никак?
— Что вы, Елизавета Федоровна, — восклицает тот и в повороте задевает немного порфировую вазу персидскую в углу гостиной, но слава Богу, месье Поль успевает ее подхватить, и она не бьется: — графиня Полозкова первая красавица по всей России, — продолжает, ничего не заметив, Сверчков, — ну, конечно, после Вас, Елизавета Федоровна. Простите-с…
— Вот так-то лучше, — кивает Лиза удовлетворенно. — Хорошо, что хоть исправились, Петр Петрович, а то ведь глупость сморозили.
Тело молодого Арсения Прозоровского привезли два княжеских охотника Данила и Ермила под вечер четвертого дня после злосчастной волчьей охоты на Андожском болоте. Уже стало смеркаться, в гостиной Прозоровского дома отплясала, отшутила молодежь — по велению князя Федора Ивановича слуги стали накрывать к обеду. Покрывали стол круглый алой скатертью с фламандской с темно-синей вышивкой по ней. Расставляли посуду фарфоровую с вензелями государыни Екатерины — подарок царский князю Прозоровскому за службу верную и долгую. Зажигали свечи в высоких канделябрах, украшенных золотой вязью.
На поварне уж дымились душеные (духовые) зайцы в рассоле под сладким взваром, богатые щи с курицей, забеленные сметаной, рябчики приправленные молоком, каша ботвинья рыбная и на третье — сладкое баловство для молодежи: орешки тестяные в медвяной патоке. Слуги выносили заранее приготовленные бутылки с рейнским вином, а для князя Федора Ивановича, большого любителя русского угощения, приготавливали клюквенную настойку, разводя в ней водку с вареньем.
Княжна Лиза поднялась в свою спаленку, чтобы переодеться к обеду. Открыв дверцу внушительного, старинного шкафа, вывалила из него кипой платья и шали и принялась перебирать их, не зная на чем остановить взор. Очень уж нравилась ей игра между двумя молодыми людьми, и она никак не могла выбрать, кто же из них лучше: галантный и воспитанный месье Поль или немного рассеянный, но такой забавный господин Сверчков. Так и не найдя для себя выбора, она решила, что станет флиртовать и с тем и с другим, а там уж — как Бог пошлет. Куда вынесет — туда и вынесет. Конечно, месье Поль так мил, но все же он не сразу обратил на нее, на Лизу внимание, все ведь юлил вокруг Бодрикурши, пока та не унеслась на крыльях в Петербург кружить голову тамошним франтам напропалую. Вот такого пренебрежения Лиза никак не могла простить французу. А Петр Петрович, он сразу отметил все ее прелести и даже без стеснения о них сказал — грубовато, конечно, но зато по правде душевной, как приятно-то! Так что пусть месье Поль помучится, пусть поревнует — ему даже полезно станет. А вдруг Бодрикурша в Петербурге вовсе замуж выйдет, тогда уж месье Полю точно деться некуда — уж она, Лиза, утрет ему его точеный нос, чтоб знал наперед, кому следует оказывать внимание. Эх, жалко матушка не приказала приготовить к обеду пломбиру, клубничного или бананового, только летом кушать его разрешает. Осенью же, а тем паче зимой все одно у нее — горло беречь надобно. На Андоже сыро, ветра дуют каженный день, промозглые. А тут еще пломбир — никогда!
Из груды высыпанных на пол одеяний, представлявшую собой просто гору кружев, шелка и атласа, Лиза наконец-то извлекла, что искала — бархатный голубой туалет, простроченный золотой ниткой и хотела уж полезть в комод за диадемой для волос из трех небольших античных камей, как дверь в ее комнату открылась и появилась бабушка Пелагея. Вошла старая Лизина нянька молча, держа перед собой свечу, и потому, как опустила она выцветшие глаза, Лиза сразу поняла: что-то случилось.