Хуже всего, когда не было иного выхода, и Илья воровал. Он проклинал себя за это, осознавая, что воровство было ещё одним шагом, отбрасывающий его с пути, к которому он так стремился. Давясь консервами и разносолами, на пустующих дачах, мальчик клятвенно обещал себе, что когда он устроится в жизни, то отдаст этот долг, помогая таким же, как сам - брошенным и одиноким.
Сгинь, нечистая сила...
А я, бежал, по Большой Покровке... Впервые в жизни, без наслаждения и созерцания благородных фасадов красивых зданий, пёстрых витрин и вывесок заведений, радующих глаз посетителей. Бежал, изнывая от жары. Обливаясь, горячим потом, въедающимся в перепачканную сажей одежду, и смешивающим грязные пятна в новые оттенки и полутона. На рубашке, сквозь "камуфляжные пятна" гари, проступали белые разводы от соли. Я благодарил Бога, за то... что, то ли народ у нас утратил свою былую сознательность, и не пытался задержать беглеца, пропуская мимо ушей, возмущённые призывы "держать вора". То ли это жара, вселила в прохожих такую апатию и безразличие к чужим проблемам...
Я был не виновен в случившемся и осознавал это точно. Но это только усугубляло картину, делая ещё более нелепым моё положение. Но что я мог доказать этим людям, подпавшим под стихийную волну гнева разъярённой толпы. Им нужна была жертва. И я вполне мог бы сгодиться на эту роль, в качестве закланного ягнёнка или избиваемого младенца. Теперь я понимал, что испытывали бедные, затравленные толпой люди, во времена Великой Инквизиции.
Я судорожно пытался сообразить, что же мне теперь делать. Первое это быстрее скрыться с глаз долой с этой многолюдной улицы. Ну, а там уже видно будет...
И вот, я добежал до пересечения Покровки с улицей Октябрьской, с высунутым как у собаки языком, мокрый насквозь и сбившимся дыханием. Тяжело... а всё никотинчик ... Курить бросим - яд в папиросе... Не обращая внимания на изумлённые взгляды обеспеченных завсегдатаев расположившегося поблизости ресторана, я повернул на лево и с победным видом, завалившего быка, тореадора, задрав подбородок и пытаясь насвистывать, побрёл вниз. По Лыковой дамбе, в сторону Почтового съезда. В глазах окружающих, я имел внешность, весьма экзотическую. Нечто среднее, между через чур интелегентно выглядевшим сантехником - трубопрокладчиком, и пытающимся сохранить человеческий облик, спивающимся представителем деловой прослойки общества. Но меня уже это не беспокоило.
Не дожидаясь пока отголоски недавней мистификации, не замедлят появиться и в этих местах, я ускорил свой шаг и устремился через улицу Добролюбова к Почаинскому оврагу. А уже оттуда по горе, минуя улицу Заломова и стоящую на откосе гостиницу, по крутому спуску устремился вниз.
Перепрыгивая с лестницы в кусты, избегая встречи с прохожими, я как партизан перебежал через Повалихинский съезд, шокируя своим видом, застрявших в пробке водителей.
Стараясь быть никем не замеченным, мне приходилось, отсиживаться в зарослях, и выжидать моменты, чтобы продолжить свою передислокацию. Я терпел укусы гнусных мошек и домогательства назойливых мух и слепней. Сделав последний рывок,... марш бросок по пересечённой местности, через Черниговскую, в предвкушении избавления от своих страданий, я устремился к реке. Оставляя, дипломат на берегу Окской набережной и разуваясь на ходу, бросаюсь прямо в одежде в прохладную воду.
Такое ощущение, что каждая пора моей разгорячённой кожи, с неутомимой жаждой впитывает эту живительную влагу. Непередаваемое блаженство переполняло меня всего. Так бы и оставался здесь, до окончания лета.
Я основательно начал смывать с себя следы ненавистной копоти. Было такое чувство, что вместе с ней, я смываю и все свои грехи (не скажу, что их у меня так уж и много...). Приходя в себя, я искренне желал, чтобы всё произошедшее со мной сегодня было всего лишь игрой моего воображения. Но, увы, это было не так. В этом я убедился, когда в отличие, от моего тела, прочно въевшаяся в мою одежду сажа, ни в какую не собиралась отстирываться. После тщетных попыток её устранить, она ехидно решила остаться на моих вещах, лишь слегка поблекнув и утратив контрастность и чёткость контуров.
О возвращении в таком виде домой, не могло быть и речи. Борясь с появляющимся чувством голода, я решил переждать до сумерек. Не могу сказать, что эти часы ожидания, доставляли мне истинное удовольствие. Снова в памяти всплыли подробности сегодняшних событий, и нахлынуло чувство внутреннего беспокойства и волнующей неизвестности.
Дождавшись, когда солнце начало садиться, сочувственно прячась за облаками, я выбрался на Нижневолжскую набережную. О возвращении на общественном транспорте не хотелось и думать. Хватит с меня на сегодня. Ловить машину возле автобусной остановки, я тоже не решился. Быть объектом внимания, подозрительных взглядов пассажиров, мне не хотелось. Учитывая то, что слухи о сегодняшних событиях на Большой Покровке, уже наверняка облетели весь город, попробуй им докажи, что я не верблюд.
Всмотревшись сквозь сумерки, я обратил внимание на припаркованный возле ночного заведения на набережной, автомобиль. Это была темно синяя Волга. Причём, стояла она не на парковке, где обычно оставляют свои машины посетители, а у обочины дороги.
Сделав глубокий вдох и набравшись смелости, я подошёл к машине. Как ни в чём ни бывало, открыл переднюю дверь и спросил:
- Командир, свободен?
Смерив меня подозрительным взглядом, молодой, коренастый, с бычьей шеей водитель, задал встречный вопрос:
- Откуда это ты такой красивый? Не из этих случайно, что сегодня на Покровке на бабки развели?
Отступать было поздно. И я быстро сориентировался, уловив суть разговора:
- Ага. Из тех. Ну, так едем или как?
- А платить-то чем будешь? Вас же всех облапошили. Начисто. Я ведь тоже не Мать Тереза. Мне семью кормить надо.
- Всё нормально командир. Есть у меня деньги. Я у знакомых переодолжил. Не звери ведь... Люди друг другу помогать должны.
- А куда ехать-то нужно?
- В Сормово. На Юбилейный бульвар. Знаешь?
- Чего ж не знать. Знаю. Две сотни будет, - не скрывая, своего ко мне недоверия, ответил коренастый, с деланным беспристрастием в голосе.
- Годиться, - ответил я. Достал купюры. Отсчитал и протянул водителю.
- Ну, тогда садись.
Я прыгнул в салон. Хлопнул дверью и с успокоением в душе воспринял, звук заводящегося двигателя. Машина тронулась, и мы поехали к Канавинскому мосту.
С моста открывалась живописная картина на вечерний город. Вот это, воспетое поэтом место:
На Волге широкой,
На Стрелке далёкой....
Гудками кого-то
Зовёт пароход.
Под городом Горьким,
Где ясные зорьки,
В рабочем посёлке
Подруга живёт.
Здесь, именно в этом месте, на Стрелке соединяются две великие реки Ока и Волга. И эта характерная особенность этого города, делает его ещё более интересным и значимым для своих горожан и приезжающих гостей и туристов. Уже зажгли освещение. Ярмарочный комплекс нарядился в играющую переливами огней, иллюминацию, радуя глаз и навевая воспоминания о рождественских праздниках.
Мы переехали на противоположный берег и помчались к площади Ленина. На остановке у гостиницы "Центральная" нам махала рукой, с просьбой остановиться, молодая мамочка с летней коляской.
- Может, подберём? Если по пути конечно... А то жалко. С ребёнком всё-таки? - спросил меня водитель.
- Да я, собственно говоря, не против...
Мы остановились. В коляске сидел карапуз. Он, надув щёки пускал пузыри и крутил маленькими кулачками, изображая, крутящего баранку водителя.
- До центра Сормово не подкинете? - с надеждой в голосе спросила мамаша, состроив умоляющую гримасу, в надежде на наше сострадание.
Водитель, взглянув на меня, утвердительно кивнул и вышел из машины, в направлении багажника, чтобы уложить коляску.
- Вот спасибо. Дай Бог вам здоровья, - сказала мамаша, плюхаясь на заднее сиденье, с ребёнком на руках. - А то, его уже спать, пора укладывать. Загуляли совсем, сегодня. А не успей, так всю ночь концерты слушай.
Дальше ехали молча, под негромкую музыку автомагнитолы. Водитель уже не гнал, не смотря на то, что машин на дороге почти не было. Мы подъезжали к центру Сормова. Издалека было видно, как небо пронзают бегающие лучи прожекторов гостиничного двора "Сормовские зори". Молодёжь со всех сторон, как мыши в сказке Ганса Христиана Андерсона, на звуки флейты Нильса, стекалась к ночному клубу.
- Вам где... здесь? - спросил женщину водитель.
- Да вот, прямо на остановке, - ответила она и, положив мне руку на плечо, обратилась:
- Молодой человек, вы нам не поможете?
- Да, да, - ответил я, тоже выходя из машины.
- Подержите, пожалуйста, ребёнка, пока я разложу коляску и достану, кое какие вещи.
Меня одолевало чувство, что я эту женщину, уже где-то видел. Или знаю?... Хотя... мало ли что. Может, они живут где-нибудь рядом, и я, оправляясь по своим делам, мог их встречать на своём пути. Вот и запало в память.
Я взял малыша на руки. А женщина, разложив коляску, стала копаться в сумке с детскими принадлежностями. Она достала из неё, до боли знакомый конверт и протянула мне.
- Это вам. Здесь не открывайте. Посмотрите дома.
Я с подозрением посмотрел на конверт, испытывая нехорошие предчувствия. Конверт был мне до боли знаком. Он был словно братом близнецом, того, что мне преподнесли сегодня в кафе.
- Вы уверены, что это мне? Простите... тут, наверное какая-то ошибка, - попытался отмахнуться я от конверта.
- Ты сам какая-то ошибка, - услышал я громовой бас прямо в ухо. Бери. Быстро... Тебе говорят.
Меня передёрнуло от этого рыка, и я повернул голову, чтобы увидеть, кто являлся его источником. На меня уставилась, мерзкая рогатая, зелёная рожа, со свиным, склизким рылом. Она была вся покрытая прыщами и бородавками. На макушке и заострённых ушах, топорщилась, жёсткая с проседью щетина. Подбородок заканчивался козлиной бородой. Ярко жёлтые, злые глаза, буравили меня, своими маленькими зрачками. Самым противным было то, что эту тварь, вместо ребенка я держал на своих руках. Она впилась своими когтистыми лапами в мою грудь, и хлестала лысым хвостом, заканчивающимся, кисточкой жёсткой щетины, меня по лицу.
Подгибая ослабевшие в миг, ноги в коленях, я разжал свои объятья. Бесёнок, в мгновение ока юркнул в приготовленную для него коляску. Скорчив мне гнусную гримасу, он запустил свою лапу, в мамашину сумку с вещами. Достал из неё огромный батон варёной колбасы и с чавканьем и утробным урчанием, стал рвать его в клочья, своими острыми, кривыми, с пожелтевшим налётом зубами.
Мне стало дурно. Неотвратимая тошнота подкатилась к самому горлу, а по телу пробежал леденящий озноб. Я был в полной прострации и не знал, как поступить дальше.
- Советую не принимать опрометчивых решений, - томным, грудным голосом предупредила "мамочка-ведьма" - И не заставляйте нас применять силу. Уж коли, вляпались - то будьте добры, ведите себя достойно.
Она, встряхнула своими смоляными кудрями и подмигнула мне, сверкнувшим изумрудным глазом. Со страстным чувством поцеловала конверт. Наклонилась вперёд. Прогнула по кошачьи спину. Задрала подбородок вверх и лёгким дуновением, сложенных в трубочку губ, плавным жестом воздушного поцелуя, ведьма отправила в полёт, покоившийся у неё на ладони конверт. Белый прямоугольник с лёгкостью поплыл по воздуху. Описал в полёте мёртвую петлю и так же плавно, как нож в ножны, вошёл в мою ладонь. Я рефлексивно ощутил плотную, шероховатую поверхность конверта и обречённо положил его в нагрудный карман, своей рубашки.
Порыв тёплого хулиганистого ветра, взметнул подол ведьминого платья, играя его оборками и открывая её стройные ноги. Если бы не её чёрные волосы и не подчёркнутая упругость тела, в этот момент её можно было бы сравнить с изображением, на знаменитом снимке Мерлин Монро. Но размышлять над этим сейчас, у меня не было ни сил, ни настроения.
- Так-то лучше,- сказала она.
И взявшись за поручни коляски, сделала крутой разворот, на сто восемьдесят градусов. Ещё раз, подмигнув мне на прощание, покачивая бедрами, она направилась в сторону торгового центра, катя впереди себя коляску с этим зелёным уродцем. Хоть это было бы и странно, но я определённо точно был уверен, что видел её раньше. Но, где? Так, и не могу вспомнить.
Бесёнок перегнулся через спинку и крикнул мне в след, ехидно улыбаясь:
- ЧИТАЙТЕ ЗНАКИ! - сопровождая свою реплику истерическим хохотом.
Кажется, я сегодня это уже слышал...
- А это тебе на чай, Мать Тереза... - раздался всё тот же голос, с издевательскими нотками.
И из-за спинки коляски вылетел недоеденный кусок колбасы, мохрящийся обслюнявленными ошмётками по краям. Он с чвякающим звуком шлёпнулся на голову оторопевшего, застывшего статуей водителя. И медленно сползая по лицу, оставляя липкую и жирную дорожку, мёртвой птицей шмякнулся на асфальт.
После секундной паузы, снова прозвучал этот ненавистный хохот, постепенно становившийся всё глуше, по мере того как, вышеописанная парочка, стала растворяться в пространстве, посреди улицы.
Водитель стоял и хлопал глазами. А когда "мама" с "сыном" окончательно исчезли, он визгливо зачертыхался, вытирая лицо краем футболки.
- Чёрт-те что происходит... Ты к ним... А они... Чур, чур меня... Завтра же... крест нательный...
Я попытался поинтересоваться:
- Ну что командир едем?
Водитель поднял на меня изумлённый и полный негодования взгляд:
- Сгинь... Сгинь... Не губи душу невинную. Забирай свои деньги. Только не трогай.
- Да... брось ты. Ты меня домой довезёшь, или нет?
- Или нет... Конечно - "или нет"!
Он поплевал зачем-то на мои сотенные купюры и бросил их на землю, пританцовывая по ним ногами. После, поплевав на свои ладони и вытерев их о бёдра, отвесил мне нижайший поклон.
- Всё. Ты меня не знаешь, я тебя не видел. Мы с тобой в расчёте, - с этими словами он впрыгнул в машину и рванул с места. Волга с визгом сделала крутой вираж и растворилась в парах выхлопных газов. В воздухе повис запах жжёной резины.
- Да, а, а... - только и оставалось сказать мне.
Я направился к Юбилейному бульвару, в сторону своего дома. Благо тут было уже не далеко. Минут десять ходьбы.
И охотник, может превратиться в жертву
Уже прошло две недели, как беглый пленный продвигался к своей цели. Он здорово исхудал и осунулся. Запас продуктов давно уже кончился. На дичь охотиться ему было нечем. С ножом и топором, за зайцем или уткой особенно не побегаешь. А расставлять силки у него не было времени, нужно было пробираться к границе. Питаться приходилось прошлогодними ягодами и грибами. Да ещё выручали лягушки, которых было достаточно возле заболоченных мест. Травы, в которых он разбирался не хуже любого знахаря травника, помогали ему поддерживать организм в хорошей физической форме, и залечивать быстро, в кровь истёртые ноги, ссадины и следы от укусов лесных насекомых.
Но всё же, однажды ему повезло. Отдыхая после очередного перехода, Фридрих услышал раздразнившие его азарт, звуки, которые издавало не крупное, возбужденное животное. Осторожно перегнувшись через кустарник, он заметил, что это был не большой дикий поросёнок подросток. Его спинку, ещё не успевшую зарасти жёсткой щетиной, украшали продольные, чёрные полосы. Поросенок упорно рыхлил рылом землю, под кряжистым дубом, выискивая в ней опавшие прошлогодние жёлуди. Он, удовлетворённо повизгивал, когда его поиски увенчивались успехом.
О более желанном подарке, можно было бы только мечтать. От такого жаркого отказаться было просто невозможно. Нормальной человеческой пищи он не ел уже с фронта. Но как его поймать? Думал Фридрих.
- Бежать за ним, безнадёжная затея. Подкрасться и остаться незамеченным, тоже было почти нереальным.
Оставалось последнее. Просто рискнуть. Или пан, как говориться или пропал.
В данном случае, Фридрих решил использовать топор. Основная надежда была на точный бросок. Надеяться на то, что он попадет в молодого кабанчика лезвием не приходилось. Ставка была поставлена, на точное попадание, что могло или оглушить животное, или просто сильно поранить, что сразу же создавало бы ему дополнительные трудности, для быстрого и манёвренного передвижения, при бегстве. Вот тогда-то и можно было его настигнуть с ножом в руках и молниеносно прикончить.