– Пошла! - гаркнул выпускающий.
– Н-н-н-ни за что… - помотала головой Танька.
– Пошла! - заорал он еще раз, так, что Танька и вправду - пошла. Были забыты все умные соображения первого раза, она кувыркнулась вниз головой, заорала что-то, перевернулась, дернула кольцо, взлетела вверх на несколько метров… Падение сменилось парением.
В лицо ей ударил запах ветра - холодный, свежий, яркий. Небо над куполом было ослепительно синим, земля внизу - красивой и недоступной, а Танька - безумно счастливой.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! - заорала она во всю глотку. - Я! Лечу!
Уже метрах в пятнадцати от земли она услышала жестяной голос мегафона:
– Девушка в черных джинсах! Ноги сложи! Ноги!
Не сразу дошло, что это - ей. Танька посмотрела на свои ноги и обнаружила, что радостно болтает ими.
Приземление было обидным до слез. Кончилось небо, осталась только земля и тяжесть. Но она все равно захлебывалась восторгом. Дети вновь потащили ее парашют, едва успевая за Танькой, стремящейся к толпе зрителей.
Она нашла среди публики Герцога и Маршала, повисла на обоих, по очереди целуя их в щеки.
– Ребята! Я вас обожаю!
– Ну вот. Совсем другое кино. Поняла?
– Угу! - кивала головой Танька. - Поняла!
– Вот так вот и тратят деньги на ветер…
«Деньги на ветер…» - завертелось в голове строчкой будущей песни. «Деньги на ветер, сердце на волю…»
Потом было шампанское, десяток однотипных вопросов «Ну и как оно?» от разнообразных мужчин и пары девушек, откуда-то появилась гитара и некто в ярко-красном пижонском комбинезоне спел фальшиво нечто изобилующее терминологией, которую Танька не понимала, но все равно все было замечательно, красиво, восхитительно. Танька с кем-то обнималась - совершенно по-братски, кто-то катал ее на плечах, она снималась на «Поляроид» с неким прославленным чемпионом… в общем - суета сует и всяческая суета.
День перетек в вечер. Они приехали домой. Танька, несмотря на то, что была уже хороша, вспомнила про мобильник, и с удовольствием отметила, что Ростов - уже не Московская область, и роуминга здесь у ее «Мегафона» нет. И никто не позвонит с дурацким вопросом «Ты где?». А если бы и позвонил - можно было бы повесить трубку. Или сказать что-нибудь очень, очень грубое.
Маршал уезжал на автобусе рано утром, и потому сразу по приезду отправился спать, попрощавшись со всеми заранее. Танька осталась с Герцогом и очередной канистрой вина. Привыкнув усилием воли не засыпать от тех таблеток, которыми ее пичкали в отрочестве, она могла пить много, очень много, и оставаться в более-менее пригодном к общению состоянии.
– А как у тебя это началось? - спросила она, сидя в кресле, как любила: боком и свесив ноги через поручень.
Герцог пожал плечами.
– Как у всех, наверное. Сны. Какие-то картинки днем. Навязчивые, перекрывающие реальность. Каша в голове. Временами - ощущение, что кто-то чужой вторгается в мою голову и действует вместо меня. Я ж еще не понимал ничего…
– А у меня язык путался… вот иногда просыпаюсь и понимаю, что я по-русски говорить не умею. Знаю, что это русский язык, но слов - не знаю. Я молчала по полдня. А потом сдуру рассказала это матери. Вот тут-то все и началось…
– Да уж… мало у кого хватает соображения не сделать эту ошибку. И начинается - таблетки, режим, обследования…
– Как ты вырвался?
– Нашел в себе что-то. Себя. Себя прежнего. Взрослого и умного. Поверил, что все это не бред. Притворился выздоровевшим. Пил водку, писал песни. Чистил мозги. В армию пошел сам… в «точку».
– «Так изгоняют благодать из беса…» - процитировала Танька.
– Это что?
– Это? Очередные стихи…
– А дальше?
– А дальше не помню… - разочарованно вздохнула Танька. - Я вообще из своего мало что помню.
– А ты как?
– А мне наследство привалило. От какой-то дальней родственницы. Квартира в Москве. Вот и отправилась туда, на следующий день после дня рождения. Я бы и в Махачкалу уехала, лишь бы от родни подальше. Работу нашла, на заочный поступила. Замуж даже вышла. Но скоро разведусь. Как только приеду - займусь.
– Почему?
– А надоело… - поморщилась Танька. - Мне уже костыли не нужны…
– А зачем замуж выходила?
– Для нормальности. Типа, все как у всех…
– Не помогло?
– Не-а. Глупости всякие - стирай, убирай, готовь, а для чего? Потому что так положено? Не хочу.
– Большой любви, я так понимаю, не было?
– Не было. Так, подвернулся приличный мальчик. Деньги зарабатывает, не буянит. Но говорить же не о чем. Сидим рядом, спим в одной постели - на кой? Чужие люди. Первый год хоть что-то было. Так, приятность какая-то. А сейчас… Понимаешь, он обычный. Очень правильный такой. Работа, семья, досуг. Мебель, ремонт, новый компьютер, новый телевизор. Платья мне покупает… а на кой черт мне эти платья? Я в юбке-то последний раз в ЗАГС ходила…
Танька глубоко затянулась.
– Ну, не надо мне это все! Не надо. Платья, телевизоры - да наплевать мне на них. Я себе за два года две покупки сделала - компьютер-»четверку» и гитару «Реноме» двенадцатиструнную. Все. Я же не жена, а ехидна. Три кастрюли вымою - четвертую в стенку кину. Противно. Мне бы в ванну залезть, свет выключить и лежать полдня. И еще чтоб палочки сандаловые. И все… У меня своя дорога, понимаешь, своя?
Таньку ощутимо несло, но ей сейчас было все равно. Первый раз в жизни она высказала все это некоему онлайн-психологу, второй раз говорила сейчас Герцогу. А он не спорил и не кивал сочувственно, просто - слушал…
– Я раньше одна жить боялась. Даже девчонку из института у себя поселила. Дуру набитую…
– Почему?
– А у меня мигрень хроническая. Как сложит - так все, гасите свет. А потом уколы себе делать научилась. Любые, даже внутривенные. Ну чем я хуже любого наркомана? И все. И больше мне никто не нужен…
– Ясно, - улыбнулся Герцог.
Танька поняла, что ее манифест независимости несколько перехлестнул за край правдивости.
– Нет, ну не то чтобы совсем никто. Но только чтобы - одной крови… как с тобой…
– Ты моей крови еще не пробовала, дурочка… - жестко оскалился Герцог.
Танька вздрогнула. Хмель куда-то слетел в один момент.
– Да я так… в принципе.
– В принципе или нет - не обольщайся на мой счет. Я не такой уж хороший, как тебе сейчас кажется.
– Мне ничего не кажется, - фыркнула Танька. - Ты просто не напрягаешь… вот и все.
В этом было еще больше неправды, но Таньке не хотелось признаваться в том, что она, кажется, влюбилась по самые уши. Или не влюбилась - а именно так, как она сказала только что. Нашла человека с той же самой группой крови.
– Вот и прекрасно. Спать будем?
– Будем… - потянулась Танька. - Будем-будем…
Но пришлось подождать. Сначала пропищал мобильник, потом Герцог чертыхнулся и полез в Интернет. Вошел в какой-то чат, пристально уставился в монитор и лихорадочно застучал пальцами по клавишам. Взгляд его был злым и сосредоточенным, словно на экране он пытался увидеть чье-то лицо. Танька подошла, не глядя на экран, опустила ему ладонь на загривок, начала разминать мышцы. Герцог едва замечал ее, только иногда, когда собеседник, видимо, замолкал, благодарно терся затылком о Танькины руки.
– Проблемы? - спросила она в какой-то момент.
– Так, полупроблемы. У одного из наших башню рвет, - непонятно объяснил Герцог.
– А ты что, психолог? - удивилась Танька.
– А я - наше все, - с отвращением сказал Герцог, и взялся за десятую за час сигарету. - Имел глупость подписаться под обещанием помогать всем своим. Вот и приходится помогать. Одного водкой отпаивать, другого с иглы снимать, с третьей разговоры разговаривать…
– А зачем тебе это?
– Я сильнее, - без радости ответил Герцог. - Приходится все это делать. Мы своих в беде не бросаем.
– Свои - это кто? - спросила Танька.
Герцог пожал плечами, удивляясь Танькиной глупости, быстро набрал пару фраз, нажал на клавишу ввода и все же ответил:
– Такие как мы.
Подумав, Танька поняла, что имеется в виду под «мы», и задумалась. По всему получалось, что их таких не трое, считая Маршала, а несколько больше. Есть какие-то люди, может даже, в Москве. Целая толпа сумасшедших - и у всех одно безумие на компанию. Это ее удивило и показалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.
Утром Герцог куда-то пропал и вернулся к вечеру. Танька весь день просидела дома, маясь скукой между компьютером, книжками из библиотеки Герцога и садом, и к приходу хозяина порядком озверела.
– Ну и где ты был? - мрачно вопросила она, откладывая почти прочитанный сборник Бушкова.
Герцог швырнул бушлат на кресло и удивленно приподнял брови.
– А что?
– А я тут целый день одна сижу, вот что.
– И кто виноват?
– А что мне делать?
– Что хочешь. Я спросил, кто, по-твоему, виноват? - голос Герцога был далек от обычной мягкости, далек настолько, что у Таньки мороз прошел по коже.
– Мне что, уехать? - полезла на рожон Танька.
– Хочешь - уезжай. Я тебя не держу. Хочешь - оставайся. Я тебя не прогоняю. Но претензии свои оставь.
– Я же не могу целый день сидеть дома… - сдалась Танька. - Я тут с ума схожу.
– Так гулять пойди. Или еще что угодно. Только за свое безделье мне претензий не предъявляй. Особенно в такой форме.
– Ладно, не злись. «Признаю свою вину, меру, степень, глубину…» и так далее. Я тут песенку сделала. Только она странная. Белый стих на музыку. Показать?
– А то! Только сейчас я до душа дойду - и готов слушать… - знакомо улыбнулся Герцог, и Танькин страх испарился.
Танька подстроила роскошную черную гитару и покосилась на всякий случай на бумажку с текстом.
Плыли плавно -
Песком по барханам -
Года.
Постепенно сходили «на нет»,
Становились тенями,
Растворялись добавкой в металле машин,
Уходили
В двоичные коды программ…
Нет, не звезды,
Что светят в паденьи
Мучительно ярко.
Нет, не песни,
Что память хранит
До последнего дня.
Черным матовым блеском
Сливалось -
Глаза и обшивка,
Серебром отливало -
Оскал и эмблемы клеймо…
Знали ветер и радугу
Красок пространства,
Уповали - всегда на себя
И порой на друзей…
Уходили
В
Пике
Не умея прощаться…
Уходили
Неслышно
На встречу с судьбой
И по черному черным
Автограф на память
Оставляли
Тем, кто был за спиной…
Мягкая, неровная, но не рваная, а как бы переливающаяся мелодия и хрипловатый Танькин альт слегка загипнотизировали ее саму. Она встряхнула головой, как бы просыпаясь, и вопросительно посмотрела на Герцога.
– Хорошо. Очень хорошо. Дай-ка гитару.
Он показал Таньке пару вариантов перехода между частями мелодии, и, подумав, она выбрала второй. Танька услышала, насколько по-разному звучит гитара в ее руках и руках хозяина. У Таньки она была бархатистой и ленивой, теплой, но равнодушной. И в руки не стремилась, хотя и не отталкивала. У Герцога гитара оживала, становясь серебряным драконом, гибким и порывистым, преданным и независимым, мудрым, как древние легенды. Танькина гитара, оставшаяся в Москве, была «прирученной». Но сейчас она поняла, что такое гитара, которую берут в руки каждый день.
Дни тянулись, однообразные и наполненные вперемешку счастьем и тоской. Ожидание или тихое сидение в уголке, пока Герцог работал, гитара, разговоры, пруд, ночные прогулки, жадные бессонные ночи - и опять все по кругу. В один из дней Танька напросилась в спортивный зал, где Герцог тренировал своих каратистов.
Она не ожидала увидеть таких малышей - в группе были мальчишки восьми-десяти лет. Мальчишки и пара девчонок. Одетые в маленькие кимоно, они казались очень хрупкими и очень трогательными, стоя в шеренгу в большом школьном спортивном зале. Но такими детишки только казались - Танька, сидя в углу, присмотрелась и поняла, что даже в этом возрасте они уже вполне могут за себя постоять. На Герцога они смотрели большими влюбленными глазами, видимо, очень уважая его как тренера. Точнее, сенсея.
В зале Танька увидела еще одно лицо ростовского парня по прозвищу Герцог. «Отец-командир», назвала она его для себя. Герцог был для детей именно отцом и учителем. Он знал не только их имена и уровень умений, он говорил с ними о доме, о родственниках, причем говорил так, что становилось ясно - для него это не только повод для болтовни. Нет, ему нужно было именно знать своих учеников, знать о них многое и знать глубоко. С каждым ребенком он говорил на другом диалекте - едва уловимо менялись интонации, слова, жесты. Он не тренировал их - растил и воспитывал. Он мог быть груб - повысить голос, сказать несколько резких слов; но ясно было, что это не желание унизить, максимум - зацепить и подтолкнуть к чему-то.
Танька поняла, что его так выматывает, но зачем это ему нужно - понять не могла. В том, как Герцог воспитывал свою группу, было что-то большее, нежели ответственность и увлеченность. В этом был некий иной смысл, но Танька его не поняла.
– Помоги-ка мне, - в самом конце тренировки оставив на минуту группу, подошел он к Таньке. - Я им сказал, что ты - важный тренер из Москвы. Скажи одному пару слов. Что он молодец, что он перспективный, что-нибудь такое?
– Хорошо, - кивнула Танька. - А зачем?
– Да надо ему маленько уверенность в себе поднять. Кстати, вон тех двоих приметила? - Герцог незаметно для ребят указал на двух мальчишек, которые были самыми старательными, но при этом выделялись из остальных детей неровной, дерганой пластикой. - ДЦПшники. Им тоже скажи что-нибудь, а?
– Что, правда с ДЦП? - едва не запнулась от удивления Танька. В ее представлении больные детским церебральным параличом были тяжелыми инвалидами, с нарушенной речью и обреченные жить в колясках. - Быть не может, они же нормальные почти.
– А вот так, - устало улыбнулся Герцог. - Сейчас уже получше, да. Черными поясами не будут, но и в ногах своих не запутаются уже.
Танька похвалила белобрысого пацана, тот засмущался, теребя пояс кимоно. Двух ребят, которых язык не поворачивался назвать инвалидами, она расхвалила совершенно искренне, тут ей не надо было притворяться. Не только научиться ходить, разговаривать, но и прийти в этот зал и наравне с ровесниками выполнять сложные движения - это был подвиг. Самое подходящее слово, и в данном случае в нем не было никакого пафоса.
В субботу Танька поняла, что пора уезжать. Ничего не складывалось. Они были не вместе - только рядом. Болтовня, нежность, постель - ничего из этого не срасталось. Она не становилась ему ближе. Все оставалось, как в первый день. И чем дальше, тем сильнее грыз где-то под ребрами червячок сомнения в своей нужности. Дом был чужим, город был чужим, все было каким-то не таким. Все, кроме Герцога, но, заглядывая ему в глаза, она не видела там того, что хотела - ответа, зова…
Казалось, что любой пацан из секции карате, любая позвонившая непонятная личность были ему в сто, в миллион раз ближе, чем Танька.
– Завтра уезжаешь? Хорошо. Провожу.
Танька раз десять прокрутила для себя эту фразу, пока собирала свои мелочи по комнате, но ни разу не почувствовала в ней ни малейшего сожаления. Было больно, но и легко почему-то. Легко и больно, как птице, улетающей на юг из обжитого гнезда, потому что наступает осень. Осень наступала - Танька чувствовала ее шаги в тени равнодушия, в последний день поселившейся между ними.
«Не предложил остаться… ну и пусть! Переживу. Перебьюсь», - твердила себе Танька, топая утром рядом с Герцогом на автовокзал. На прощанье он просто хлопнул ее по плечу и пощекотал за ухом. Танька с деланным спокойствием потерлась ухом об его руку.
– Кошка…
– Хуже…
На этом и простились.
В автобусе было жарко и душно, Танька пыталась спать, но выходила неровная усталая дрема, в которой за краткий миг от выбоины до выбоины успеваешь увидеть целый сон и немедленно забыть. Она попробовала рисовать в блокноте - не получилось, мешал не в меру упитанный сосед по сиденьям. На остановках Танька выходила, покупала себе леденцы и газировку и тупо глядела в затянутое серой хмарью небо. В голове было пусто и гулко, как после удара. Она чувствовала себя роботом, пустым позвякивающим агрегатом без желаний и потребностей. Только где-то в животе противно тянуло холодом и ноющей болью.